Для каждого фотоснимка – своя мелодия. Она рождается в самом зале, и каждый раз – заново. «Фотографы как никто иной в этом мире властны над временем, – говорит Роман Коляда. – Они при помощи фотографического чуда нарезают его мелкими кусочками – на мгновения». А фортепианная музыка, в свою очередь, помогает воспринимать их как можно дольше. Сменой кадров под куполом руководит сам музыкант-композитор, нажимая на педаль, и как долго «длится» каждый кадр, определяет тоже он сам, его интуиция. Инструмент, позволяющий красиво остановить кадр, оживив его импровизированной музыкой, авторы перформанса называют своим ноу-хау.

– Роман, а почему вы выбрали именно фото, а не видеоряд или, например, живопись?

– Я недавно видел интересный видеоперформанс, где использовали быстрое ускорение кадра – там все плывет. Причем плывет как-то по-особенному. Плюс прекрасная музыка. Это производит колоссальное впечатление. Конечно, при желании я мог бы найти людей, которые предоставили бы нужное видео. Но мне почему-то захотелось просто остановить кадр и каждый раз в него всматриваться. Я обратился к Андрею Авдошину. «Харьковский фотоклуб» как раз тогда показывал по всей Украине выставку, созданную на основе фото, отснятых в детских домах и интернатах. Андрей предложил подарить этой выставке еще одну жизнь, поскольку тема сиротства слишком актуальна для нашего общества.

Хотя на самом деле я работаю не только с фоторядом. Есть танцовщица из Беларуси Алеся Алисиевич, она прекрасно чувствует мою музыку и импровизирует в танце. Альбом «Беззащитная нежность» был написан и благодаря ей.

– Неужели для любой фотографии вы каждый раз играете новую импровизацию?

– На 75-90 процентов. Я и сам для себя каждый раз что-то новое открываю. Последовательность в основном одна и та же. Хотя после каждого показа я видеоряд немножко перемонтирую.

– В одном из своих прошлых интервью вы сказали, что на импровизацию вас может вдохновить все что угодно. Например, глаза женщины или картина на выставке. Это и сейчас так просто или ваше вдохновение стало более прихотливым?

– Помните цитату из фильма: «К вашему сведению, это очень непросто»? А если серьезно, то вдохновить может действительно все что угодно. На меня как на мужчину достаточно мощное эмоциональное влияние оказывают красивые женские глаза. Не обязательно красивые по шаблонам глянцевых журналов. Главное – чтобы в глазах этих чувствовалась содержательность. А черты лица и тело в момент импровизации теряют свое значение: красота должна быть внутри.

Просто кто-то прошел мимо меня; или, к примеру, женщина повлекла за собой какую-то волну в пространстве, та может отразиться во мне – и из этого возникнет музыка. Не так давно, скажем, я играл в одном кафе, и за ближайший столик села незнакомка. Что-то подтолкнуло меня посмотреть ей в глаза – и я нажал на клавиши... Пьеса называется «Неожиданный взгляд». Я ее даже записал.

– А почему вы свою музыку записываете редко? Для выпускника консерватории это довольно необычно.

– Да. Конечно, можно сделать усилие и воспользоваться нотами, но тогда это будет музыка другого человека. А я хочу играть так, как я это чувствую. Правда, сейчас уже немножко и пишу: мелодий много собралось. Если что-то меня уж слишком глубоко зацепило, тогда я беру нотный лист и записываю хотя бы основной мотив, чтобы не забыть. Но во время импровизации, даже когда удается сыграть великолепную мелодию, за бумажкой все равно не побежишь, ведь нужно играть дальше. Зрители, которые меня хорошо знают и часто слушают, временами говорят: «Ты запомнил то, что играл на пятнадцатой минуте?» А я отвечаю: «Вы что, издеваетесь?»

– Современная техника разве не позволяет играть и записывать одновременно?

– Иногда я пробую это делать. Но то, что не должно быть записано, записано не будет.

О каком человеке мечтает Бог?

– Роман, одна из изюминок в вашем творчестве – жанр музыкального портрета. А как бы вы сыграли свой собственный портрет?

– Думаю, мой портрет – это вся моя музыка. Автор все равно пишет свое. Помните, «Я смотрю на мир, я смотрю сквозь себя»? Что же касается этого жанра в принципе, то сначала я очень волновался. Существует первый контакт – через глаза, имя, через несколько жестов. Потом начинается игра, которая длится минут 15-17. Интереснее всего – когда люди потом говорят, что благодаря музыкальному портрету узнали больше о себе. Это очень большой комплимент. Если узнали, значит, что-то осмыслили. Обратная связь для меня очень важна, я ее принимаю с большой благодарностью, даже когда она имеет критический оттенок. Хотя сейчас много людей, которые любят себя в искусстве, а не искусство в себе.

– Вы говорите, что музыкальные портреты нужно играть так, будто играешь мечту Бога об этом человеке. А о каком человеке, с вашей точки зрения, мечтает Бог?

– Не знаю. Боюсь, что, отвечая на этот вопрос, начну читать вам проповеди. У меня и без того часто спрашивают: «Вы, случайно, не батюшка?» Особенно сотрудники ГАИ. А если серьезно, то портрет действительно может быть каким угодно. В чем здесь суть? В человеке есть все, как и в любом творении, и можно воспринимать нижнюю часть спектра, а можно верхнюю. Художник должен подбирать то, что ближе к истине. Лично я все эти эксперименты с портретами расцениваю как терапию, допинг, божественный аванс. Бог один раз создает человека. И передо мной он появляется не в одной, а во множестве своих граней. Моим ощущениям открываются худший и лучший варианты, но сыграть я пытаюсь спектр всего лучшего, что в этом человеке есть.

– Когда импровизируешь, имеет ли значение то, кто тебя слушает?

– Аудитория может быть любая – главное, чтобы шла обратная реакция. В серии Александра Кадникова, который известен как автор постановочных и очень острых фоторабот, есть, соответственно, провокационные вещи. Более молодая аудитория местами хихикает. Но вместе с тем я видел одного степенного дядюшку, который во время игры хлопнул дверью и вышел. Это его право – главное, чтобы был ответ, даже если он проявился в том, что слушатель демонстративно удалился. Это прекрасно! Дядюшка перестал сидеть в своей скорлупе и отреагировал на музыку. А вообще случайные слушатели, которые могут просто мимо тебя пройти, – безошибочный индикатор признания твоей «нужности».

Космический нью-эйдж

– Роман, ваши друзья говорят, что в жизни вы на удивление активный, динамичный человек. Откуда же столько грусти и космического драматизма в вашей музыке?

– В природе все компенсируется. В чем-то я один, в чем-то – другой. Музыка именно так льется. Пытаюсь импровизировать, что-то ищу, иногда удается что-то изменить. Но внутренний минимум вот такой – драматичная фортепианная музыка. Мне жена иногда говорит: «Перестань уже, в конце концов, давай какой-то позитив», за что ей очень благодарен. Но в действительности это – то, что рождается во мне. К тому же – посмотрите на окружающий мир!

– Ваши произведения чем-то похожи на медитативную музыку. Довелось где-то читать, что вы раньше увлекались эзотерикой и даже проводили вечера под названием «Субботние медитации у Коляды». Почему и когда они потеряли для вас актуальность?

– Был период, когда я интересовался восточными традициями – изучал их, что-то немножко практиковал, не без этого. Но потом сделал выбор в пользу музыки в чистом виде.

– А это разве несовместимые вещи?

– Обычно совместимые, но медитативная музыка – это более узкое понятие. Поэтому те, кто хочет медитаций, приходят на мои концерты и получают именно их. Кто хочет просто послушать музыку – приходит на концерт и просто слушает. А вообще люди, которые занимаются эзотерикой, делятся, с моей точки зрения, на эзотериков и, простите за резкость, шизотериков. Причем первых (то есть тех, кто придерживается определенных традиций) намного меньше. Один китаевед дал мне такой совет: «Либо ты этому посвящаешь жизнь, либо просто приходишь к пониманию, что это есть, и не морочишь никому голову». Поэтому я посвятил жизнь музыке. Кто хочет совмещать ее с медитациями – на здоровье.

– А почему именно стиль нью-эйдж?

– Потому что надо ж было как-то назвать. Людям нужен ярлык. Просто этот ближе, потому что нью-эйдж и есть медитативная музыка. Мой альбом Trinity вообще насквозь нью-эйджевый. Беззащитная нежность Live – более песенный, а тот диск, что вый-дет вскоре, надеюсь, будет романтическим, студийным. Еще меня иногда называют джазовым музыкантом – но это же неправда! Внутренне я понимаю, что это не так. Есть какие-то околоджазовые интонации, не более того. Я автор-исполнитель в стиле нью-эйдж. Эта музыка мне близка.

– Все будет и дальше так, как есть, или вы планируете какие-то изменения?

– Я буду играть так, как чувствую. Но как любой развивающийся человек (по крайней мере, надеюсь, что я именно такой) продолжу определенное развитие. Естественно, мое ощущение мира в известной мере будет изменяться, однако вряд ли кардинально. Скорее всего, я никогда не начну играть хард-рок или, например, гранж. Но каких-то трансформаций – не исключаю. Я, например, очень хочу создать классическое джазовое трио, где были бы фортепиано, контрабас и барабан, но чтобы музыка звучала не в джазовой, а в моей стилистике. Если посчастливится найти соответствующих музыкантов, то проект обещает быть интересным.

– Роман, вы автор еще и двух поэтических сборников. Не пробовали положить свои слова на свою же музыку?

– Пробовал, но... В действительности я себя считаю не композитором, поэтом и исполнителем, а кем-то похожим на исполнителей авторской песни, с той лишь разницей, что работаю с роялем и без слов. То есть я автор и исполнитель своих текстов.

– Вы провели в харьковском планетарии уже третий по счету концерт. Это случайное стечение обстоятельств, вызванное тем, что был нужен камерный зал, или нечто большее? Например, влюбленность в звездное небо или увлечение идеями космизма?

– Все сразу. Директором планетария работает прекрасная женщина Галина Железняк, встреча с которой приятна уже сама по себе. Это во-первых. Во-вторых, ничего лучшего, чем звездное небо, придумать нельзя. А в-третьих, идеи космизма мне тоже не чужды. Ведь как только человек перестает воспринимать себя исключительно в форме комплекта аминокислот и задумывается над чем-то более глубоким, тогда у него все и начинается...

Лариса Салимонович