Донбасский синдром

Текст: Ирина Карпинос

Глеб открыл глаза. Мир сузился до тесной безмолвной и бесцветной больничной палаты. Он ничего не помнил. Что случилось, Глебу позже рассказали волонтеры. В Дебальцево он был ранен в голову и очутился в руках хирургов. А потом – тринадцать суток между бытием и небытием.
Во время скольжения по грани жизни и смерти Глеб не видел никаких тоннелей с ярким светом впереди. Только нестерпимо хотелось курить, и он собирал бычки от доисторической «Примы» по всем закоулкам мироздания. Но так и не накурившись, очнулся в незнакомом послевоенном мире.
Коротая бесконечные больничные дни, Глеб вспоминал свою жизнь. Ему было пятнадцать, когда развелись родители его одноклассника. И мама Игоря стала часто приглашать приятеля сына в гости. Глеб и сам не заметил, как оказался в пухлых руках бухгалтерши, которые настойчиво направляли его к остывавшей после бывшего супруга постели. Все бы ничего, но друзьям-приятелям она представляла подростка-любовника как собственного сына. Белла Петровна, заливая сотрапезников обильными слезами, намекала, что родила ребенка от самого Высоцкого и назвала его в честь Глеба Жеглова. Шокированные слушатели хмыкали, поглядывая на «сына». И тогда Белла Петровна приносила гитару, и Глеб голосом Высоцкого исполнял и «папины», и свои песни. Инфернальная бухгалтерша смачно целовала «сына» в макушку.
…Глеб, пытаясь встать с больничной койки, застонал от бессилия. Он опять потерял сознание и увидел в бреду финал «Бриллиантовой руки» с танцующей канкан Беллой Петровной в распахнутом халатике с жуткими перламутровыми пуговицами. Врачи не ручались за его жизнь и рассудок. Но Глеб выжил и даже выздоровел, только окружающий его мир необратимо изменился.
В этом шатком после гибридной Донбасской войны мире Глеба стали раздражать самые невинные вещи. Он вернулся к актерской профессии, но не мог слышать на съемках, до невыносимого звона в ушах, когда его невоевавшие приятели стрекотали о презентациях, тусовках, лузерах, креативах, гламурах, блокбастерах, шопингах и драйвах. Из очередного сериала о Донбасской войне Глеба выперли за пьянку. И он очутился с гитарой в подземном переходе на Евромайдане. В подземке песни Глеба пользовались успехом. Он ждал своего часа, незыблемо веря в самолично придуманный закон бытия. По этому закону человек в студеную послевоенную пору, когда от него отвернулась фортуна и накрыло с головой отвращение к себе и к жизни, не должен сопротивляться своему движению вниз. Но достигнув дна, нужно оттолкнуться от него изо всех сил и взлететь как можно выше. Своим дном Глеб выбрал песенные бдения в подземке. Он не ждал чуда, а честно отрабатывал обретение точки опоры для взлета. И даже полюбил свой Байконур любовью сироты, отогретого в приюте.
В один из затянувшихся предстартовых дней Глеб увидел пробегавшую через переход знакомую фигуру. Когда-то они вместе учились в театральном.
– Марина! – заорал Глеб что есть мочи.
– Боже мой, Глеб, что ты здесь делаешь?! – не слишком тактично откликнулась однокурсница.
– Я здесь работаю,  – ответил Глеб с королевским достоинством.  – Хочешь, спою для тебя? Кстати, а ты какими судьбами в Киеве? Я был уверен, что тебя уже давно завербовал Голливуд.
– Этот Голливуд я в гробу видала. Я живу в Париже.
– А я, как видишь, пою на родине. Каждому свое.
– Ладно, Глеб, сворачивай свой андеграунд-бизнес, проводи меня до площади Толстого, по дороге и поговорим.
– Я написал песню о том, как до войны мы мотанули с тобой в Питер.  Ты вспоминаешь хоть изредка тот наш единственный загул?
– Нет, не вспоминаю, потому что не хочу.
– А ты не изменилась. И хотя нам давно не двадцать лет, лично я готов на многое. . .
И Глеб взмахнул руками, как крыльями. На одно крыло он повесил гитару, а другим укрыл плечи Марины. Они брели по Крещатику, ведя дурацкие разговоры и хохоча без причины.
– Мы с тобой, Маня, еще всем покажем! За новый мир стоит выпить! Сопротивляться бесполезно, сворачиваем с Крещатика и идем в кайфовый бар «Обама»!
Глеб сам себя не узнавал. Под его ожившим крылом заливалась смехом однокурсница. Один раз он уже упустил ее. . . Глеб чувствовал, что, если Марина и сейчас исчезнет, мир снова расколется на мириады осколков.
Утром он проснулся от ее взгляда.

– Знаешь, Глебище, о чем я мечтала всю жизнь?
Просыпаться рядом с улыбающимся человеком.

– Вот видишь, я же тебе говорил, что ты женщина, у которой все должно сбываться. Благодаря тебе, Машка, мой расколотый мир наконец-то воссоединился. И я даже не могу нащупать швы. Мне приснился фильм о нашем давнем загуле. . . Скажи честно, ты не улетишь в Париж?
– Честно? Улечу. Сегодня.
– Но ты вернешься?
– Не знаю. Если я тебе нужна – дождись.
Прошло несколько месяцев. Ночами Глеб взахлеб писал сценарий о войне. В эти часы ему казалось, что он Гуэрра, Антониони и Феллини в одном лице. Так возникла уверенность, что он сам осилит продюсерство и режиссуру будущего фильма. А заодно будет композитором и исполнителем песен в своем кино. Оставалось только найти Марину и бросить к ее ногам роль героини. Но ее телефон не отвечал.
Марина позвонила почти через год после своего бегства.
– Здравствуй, Глебище, это я.
– Не прошло и полжизни, как ты объявилась. Я, между прочим, тебя искал. . .
– Извини, так нужно было.
– А я сценарий закончил, и в воздухе уже запахло съемками. Это будет самая антивоенная фильма всех времен и народов.
– Глеб, ты это серьезно?
– В финале выживший после тяжелого ранения герой просыпается под взглядом возлюбленной и улыбается ей. Они долго смотрят друг на друга. Такое сыграть способна только ты.
– Глеб, я с тобой не играла!
– Не играла, говоришь? Впрочем, сейчас это уже не имеет никакого значения. А тогда я был готов перевернуть весь мир. Но ты украла у меня точку опоры.
– Я звоню тебе не для того, чтобы обмениваться любезностями. Слушай внимательно и не перебивай. Однажды вечером после войны я забрела на улицу Борисоглебскую. И на этой улице Бориса и Глеба до меня, тугодумной, дошло, что я не хочу больше без тебя жить. Но ты исчез, я узнала, что ты женился на беженке из Луганска. Мне не оставалось ничего другого, как сделать ответный ход и выйти замуж за француза. Но я продолжала через общих знакомых отслеживать твою жизнь. Так что у Майдана я устроила пробежку неслучайно. . .
– А удрала от меня случайно?
– Подожди, Глеб, не перебивай! Я хочу вернуть тебе долг – твою точку опоры.
– Не надо, Мариша, считай, что я тебе ее подарил.
– Какие мы щедрые! Ты не ведаешь, от чего отказываешься. В общем, я звоню, чтобы поздравить тебя с рождением сына.
– Какого сына? От кого?!
– От меня, идиот! Его зовут Борис. Борис Глебович.
– Машка, ты самая лучшая актриса Парижа и парижской области! Когда вас встречать?
– Ты можешь еще немножко подождать? Я обязательно приеду и сыграю в твоем фильме.
Через два года Марина, держа за руку без умолку болтающего ребенка, стояла в тамбуре поезда. Глеб встречал их, фальшиво улыбаясь. Красивая грустная женщина выглядела усталой и совершенно чужой. «Случилось самое страшное. Мы разбазарили и упустили наше золотое время», – думал Глеб, продолжая улыбаться. . .
Они прожили вместе недолго и несчастливо и расстались в один день. Сейчас Глеб снимает новый фильм о войне. Съемки проходят в Донбассе и в Киеве на улице Борисоглебской. Одну из главных ролей играет мальчик, которого съемочная группа называет Борисом Глебычем. До сих пор Глебу не дает покоя ощущение, что он не успел сказать Марине нечто очень важное в то утро, когда проснулся от ее взгляда…

№3 2015