Рубрики: ЛЮБОВНЫЙ РОМАН

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Василий Кожевников: Лирика

Боль от ушибов.
Мы прощали со стоном
Чужие грехи,
А себе не прощали
Ошибок!

Дожидались рассвета
У милых дверей
И лепили богов
Из гипса.
Мы саперы столетья!
Слышишь взрыв на заре?
Это кто-то из наших
Ошибся…

Это залпы черемух
И залпы мортир.
Это лупит апрель
По кюветам.
Это зов богородиц,
Это бремя квартир,
Это ветер листает газету.

Небо в землю упало.
Большая вода
Отмывает пятна
Несчастья.
На развалинах старых
Цветут города —
Непорочные,
Словно зачатье…

Эта «Большая апрельская баллада» пусть будет чем-то вроде
эпиграфа.

Михаил Леонидович Анчаров… Его уже нет среди живых. 11 июля
1990 года — почти середина лета — безжалостная старуха,
которую чаще зовут Смертью, посетила Поэта. Она пришла не в
гости…

Урна с прахом захоронена в колумбарии Нового Донского
кладбища в Москве.

Он ушел из жизни с достоинством и скромно. Без заслуженных
почестей. Впрочем, как и жил — без должного, на мой взгляд,
внимания и признания тех, для кого он, собственно, и творил.
Всю жизнь. Пробуя себя в песнях и стихах, живописи и графике,
драматургии и прозе. Вероятно, как это принято в российской
практике, все впереди…

А возможно, он сам так хотел. _»Я пел, закрыв глаза, потому
что избегал популярности: она — западня. Начинаешь работать
на публику, боясь, однажды заглянув ей в глаза, прочесть
разочарование. Я вглядывался в единственное зеркало на свете,
которое заслуживает этого, — зеркало работы»._

И все-таки лично мне сие кажется несправедливым: едва ли не
все знают о том же Высоцком (и, бесспорно, заслужившем свою
славу, и также любимом мною, и, по-какому-то стечению
обстоятельств оставившем этот мир тоже почти в середине лета,
любимого моего времени года), наверное, все знают, но очень
немногие, почти никто — об Анчарове. А ведь никто иной, как
Владимир Семенович, шутил когда-то: «Я вышел из МАЗа». Это
песня о водителе «МАЗа», которую — было и такое — исполнял
когда-то Высоцкий. А перед исполнением говорил, что автор ее
— Михаил Анчаров, Михаил Анчаров, на песнях которого он
учился. А потом исполнял Высоцкий еще одну анчаровскую —
«Балладу о парашютах».

Парашюты рванулись
И приняли вес.
Земля колыхнулась едва.
А внизу — дивизии
«Эдельвейс»
И «Мертвая голова».

Автоматы выли,
Как суки в мороз;
Пистолеты били в упор.
И мертвое солнце
На стропах берез
Мешало вести разговор.

И сказал Господь:
— Эй, ключари,
Отворите ворота в Сад!
Даю команду
От зари до зари
В рай пропускать десант.

И сказал Господь:
— Это ж Гошка летит,
Благушинский атаман.
Череп пробит,
Парашют пробит,
В крови его автомат.

Он врагам отомстил
И лег у реки,
Уронив на камни висок.
И звезды гасли,
Как угольки,
И падали на песок.

Он грешниц любил,
А они — его,
И грешником был он сам.
Но где ж ты святого
Найдешь одного,
Чтобы пошел в десант?

Так отдай же, Георгий,
Знамя свое,
Серебряные стремена.
Пока этот парень
Держит копье,
На свете стоит тишина.

И скачет лошадка,
И стремя звенит,
И счет потерялся дням.
И мирное солнце
Топочет в зенит
Подковою по камням.

_»Я не знаю,_ — сказал автор этой песни, — _кто имеет право
считаться его учителем. Для меня Владимир Высоцкий —
самородок. И этим все сказано…»_

То же самое мог бы сказать Владимир Семенович — о нем. И,
разумеется, не только… Мог бы и я. Но мне не хочется — то
же, а главное — мне хочется больше… Пусть даже и не своими
словами.

Анчаров родился и вырос на Благуше, которая тогда была
окраиной Москвы. Год его рождения — 1923-й. Год рождения тех,
кто первыми взяли в руки оружие, когда пришла война… Война
здорово повлияла на его творчество.

Но до войны еще были и детская изостудия, и музыкальная
школа, разумеется, параллельно со средней, и были первые
песни. Самую первую Миша Анчаров написал в 12 лет на стихи
Александра Грина. С ней связано одно из самых больших
потрясений детства. Потому что было знакомство со вдовой
писателя, Ниной Николаевной Грин, запомнившееся на всю жизнь.

_»Я спел ей песню, и она заплакала. И я понял, что она-то и
есть настоящая героиня Грина, потому что была его родною
душой. Когда она ушла, я навсегда понял, _BOLDчто_ нужно для
обновления души.

Восхищение. От любви до ненависти один шаг. Но только
художник знает, что от ненависти до любви столько же»._

А вот отрывок — о том же — из другого интервью:_»Я спел
песню. Она заплакала. Это было для меня как орден. Можно
сказать — хоть дальняя, но посылочка от Грина. От Грина я
тогда балдел совершенно»._ А песня такая:

Не шуми, океан, не пугай —
Нас земля испугала давно.
В теплый край, в южный край
Приплывем мы все равно.

Припев: С детства шхуна и клипер,
И стройный фрегат
На волне колыхали меня.
Я родня океану:
Он старший мой брат,
И игрушки мои — русленя!

Южный крест нам сияет вдали.
С первым ветром проснется компас.
Бог, храня корабли,
Да помилует нас!

Припев.

Ты, земля, стала твердью пустой.
Рана в сердце… Седею… Прости!
Это твой след такой.
Ну — прощай и пусти!

Припев.

Спустя несколько лет, как-то незаметно для себя, Михаил
Анчаров начал писать песни уже на свои стихи. Это было в
начале войны, когда он учился в ВИИЯКА — Военном институте
иностранных языков Красной Армии, по окончании которого был
направлен в качестве переводчика китайского (!) языка на
Дальневосточный фронт, участвовал в военных действиях в
Манчжурии.

Буфер бьется
Пятаком зеленым.
Дрожью тянут

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Василий Кожевников: Лирика

Где страха нет, как сна, зато —
Луна, костры, родные лица.

Где кони, шпаги, паруса,
Пираты, схватки, звон монеты;
Фантастика и чудеса,
И песни, что еще не спеты.

Где выбор — чаша иль сума? —
Тебя ничуть не беспокоит:
Ты сам — то щедрою рукою
(И даже — щедрою весьма)
Пускаешь золото рекою —
Чтобы скупцов лишить покоя;
То их, кто скаредность сама,
Купаешь в озере дерьма;
Иль нечто «выкинешь» такое —
Что целый мир сведешь с ума.

Где может все перевернуться
И с пяток на голову встать;
Где — в Космос запросто слетать,
На ста планетах поплутать
И в _тот же_ миг назад вернуться.

Где не приходится гадать,
Кто друг, кто враг, кто врун, кто честен,
Кто — то, кто — се, — тебе ль не знать,
Раз ты их станешь создавать…
И — снова грусть любовных песен,
И Лето — все-таки — опять.

Где рыцари, мечи и стрелы,
Палач, и плаха, и топор,
Где дамы в пышных платьях белых;
Глубины вод, вершины гор,
Пустынь губительный простор,
И стужа синих льдов — для смелых.

Где жизнью ты живешь одною
С героями любимых книг,
Где ты ребенок иль старик,
Где за один блаженства миг
Готов расстаться с головою
(Но расставаться не привык,
И исчезаешь — только «вжик!» —
И вход во что-нибудь другое);
Где изумленье неземное:
И — на обочине пикник.

Где все возможно, черт возьми,
На что вобще способен разум,
Причем все-все возможно разом,
А хочешь — все разйедини.

Чтобы потом собрать опять.
Где можешь сам себе соврать
И не жалеть потом об этом,
Или — себя же наказать;
Где взгляд загадочный с портрета,
И вновь — Любовь, а также — Лето,
И даже — Ревность, так сказать.

Где ты — художник и игрок,
Где ты и червь, и царь, и бог,
А также — заместитель бога,
И, может, сатана немного.

Где, в общем, множество такого,
Чего в реальности — ни-ни…
Пусть жить мечтами бестолково,
Но счастлив я, что есть они.

Бывает, жить мечтой чревато:
Коль Грезы (славные ребята)
Гостят в сознаньи у меня, —
Чихаешь на заботы дня;
Ненастье, ночь, или весна там… —
Все — пустяки, и все — чихня.
И все — не здесь, и все — когда-то,
И где-то… Там — в реальном мире,
Где дважды два — всегда четыре,
Где нет для чувств приволья, шири,
Где на ногах Мечты — по гире,
Где грезам не прожить и дня.
Реальность — за мечты расплата.
Но знаю я: Мечта — крылата,
Фантазия — ее родня,
Я — рыцарь Грез. Сияют латы
Поярче Солнц, и — каждый атом
Стремится ввысь, в ничто, в куда-то…
И я — сквозь миллионолетья,
Сквозь Лет любимых многоцветья,
Презрев земное притяженье,
И все ж Любовь к Земле храня,
Через миры и отраженья,
С приятным головокруженьем —

Бросаю, србуею звеня,
В полет крылатого коня!

Пока рассудок светел мой,
Пока со ржавою косой
Карга разгуливает где-то,
Пока струится в жилах кровь —
Клянусь святою простотой! —
С моею вечною Мечтой
Навек останется — Любовь!
На тот же век — с Любовью — Лето!
Как с Летом — также без сомненья —
Навек останется — Мечта!
И плюс — по моему хотенью,
А не по чьему-то веленью —
Эмоции и Красота,
Фантазия и Вдохновенье!

Влюбленность в Лето и в Мечту,
И сладость Грез, и грезить жажда,
Или Влюбленность в Красоту…

…Вот он, ответ для юных граждан,
С которым согласится каждый
Однажды — поздно или рано:
Чтоб из потомка обезьяны
Разумным человеком стать,
Ты должен лишь — уметь мечтать!

1987/88 — 5 февраля 1995

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Василий Кожевников: Лирика

Дальние пути.
Завывают
В поле эшелоны
Мимоходом
Сердце прихватив.

Паровоз
Листает километры.
Соль в глазах
Несытою тоской.
Вянет год,
И выпивохи-ветры
Осень носят
В парках за Москвой.

Это из песни «Прощание с Москвой». Стихи автора.
_»…менестрельская песня. Я занялся ею еще до войны.
Нынешние эксперты и знатоки утверждают, что я был первым
бардом в стране. Наверное, так оно и было…»_

После демобилизации Анчаров поступает в МГХИ им.Сурикова,
Московский государственный художественный институт, на
отделение живописи. _»И живопись стала для меня целой эпохой
жизни… В картинках для меня было главное передать
впечатление. Неважно как, хоть нос макни в краски и рисуй
носом, но лишь бы картина передавала живое чувство и заражала
зрителя этим чувством. Словом, я писал далеко не в
академической манере, а в манере, которая называется
импрессионизм. А с импрессионизмом тогда боролись…

В общем, мне доставалось по шапке… хотя и не всегда.
Картины мои все-таки выставляли и иногда хвалили»._

И все-таки эпоха живописи завершилась с окончанием
Суриковского — в 1954 году. Конечно, Михаил Анчаров не раз
еще возвращался к изобразительному искусству: и как таковому,
то есть практически, и как к теме, которую он затрагивал во
многих своих произведениях. Эпоха, какая бы она ни была,
обычно оставляет след — заметный, памятный. Глубокий.
_»Законченным живописцем я не стал… Почему? Скажу
откровенно: в один момент я понял, что вполне овладел
ремеслом художника, и могу написать картинку в любом стиле,
но только не в своем. А когда такое случается, искусство
уходит и остается один только голый и самодостаточный, как
задница, профессионализм…»

Он, творец по натуре, быть ремесленником не мог, не хотел.
Значит — нужно было искать себя в чем-то заново. Разумеется,
потихоньку продолжалась работа над песнями. А потом…
Приятель предложил ему написать сценарий, и это стало началом
новой… если не эпохи, то полосы творчества. Хотя первый
период оказался периодом провальных сценариев. Но их
сочинитель был упорным в достижении своей цели…

Пусть созданные и в соавторстве, но появляются наконец:
первый, литературный, опубликованный в журнале «Искусство
кино» (N 6/1956), — «Баллада о счастливой любви; а после
учебы на курсах киносценаристов — сценарии кинофильма «Мой
младший брат» (1962) и телефильма «Апассионата» (1963). Это
было уже что-то.

Но еще раньше было начало «второй полосы» песенного
творчества и первые публичные выступления со своими песнями.

«Песня об органисте,
который в концерте
Аллы Соленковой *
(* Алла Соленкова — камерная певица, которая успешно
выступала в 50-60-е годы)
заполнял паузы, пока певица
отдыхала»

Рост у меня
Не больше валенка:
Все глядят на меня
Вниз.
И органист я
Тоже маленький.
Но все-таки я
Органист!

Я шел к органу,
Скрипя половицей,
Свой маленький рост
Кляня.
Все пришли
Слушать певицу,
И никто не хотел
Меня.

Я подумал: мы в пахаре
Чтим целину,
В войне —
Страх врагам.

Дипломат свою
Представляет страну,
Я представляю
Орган!

Я пришел и сел,
И без тени страха,
Как молния, ясен
И быстр,
Я нацелился в зал
Токкатою Баха
И нажал
Басовый регистр.

О, только музыкой —
Не словами —
Всколыхнулась
Земная твердь.
Звуки поплыли
Над головами,
Вкрадчивые, как смерть…

И будто древних богов
Ропот,
И будто дальний
Набат,
И будто все
Великаны Европы
Шевельнулись
В своих гробах.

И звуки начали
Души нежить.
И зов любви
Нарастал.
И небыть, нечисть,
Ненависть, нежить,
Бежали,
Как от креста.

Бах сочинил —
Я растревожил
Свинцовых труб
Ураган.
То, что я нажил, —
Гений прожил.
Но нас уравнял
Орган!

Я видел:
Галерка бежала к сцене,
Где я
В токкатном бреду.
И видел я:
Иностранный священник
Плакал
В первом ряду.

О, как боялся я
Не свалиться,
Огромный свой рост
Кляня.
О, как хотелось мне
С ними слиться!
С теми, кто, вздев
Потрясенные лица,
Снизу вверх
Глядел на меня!

1964-й год. В журнале «Смена» печатается первый рассказ
Анчарова — «Барабан на лунной дороге». Потом второй —
«Венский вальс» — там же. Серьезная проза, которая все равно
поэзия. И это уже — на всю оставшуюся жизнь.

_»Проза у меня образовалась из песен и картин. Как это может
быть — я не знаю. Но это так».

«…Как писатель я многим обязан менестрельской песне. Она
научила меня работать над словом. А слово в ней должно быть
жестким, ясным и осмысленным; оно должно доходить до души,
иначе песня не состоится. Ведь менестрельская песня это не
музыкальное явление — это музыка со _BOLDсловом_ Слово здесь
главенствует».

«Проза, по моему глубочайшему убеждению, настоящая проза —
это тот же стих, только с более трудно уловимым ритмом. А то
думают: проза — это когда один человек знает интересную
историю и пересказывает ее грамотно другому. Проза рождается
так же, как и стих. И там и там — образ… А образ — это
живая вещь, он приходит сам»._

Я сижу, боюсь пошевелиться…
На мою несмятую кровать
Вдохновенья радужная птица
Опустилась крошки поклевать…

Это из песни — того же, 1964-го года. Крошки… Хм, как
говорится. Крошки не крошки, а на следующий год вышли в свет
две повести и роман, и это было только начало…

В 1966-м году отдельным изданием выйдет первая книга