Что такое песня

Певица Марьяна Садовская – одна из самых интересных современных исполнительниц, имеющих отношение к украинской культуре. СМИ нередко сравнивают ее с Бьорк, Диамандой Галас и др., что неплохо возбуждает стартовый интерес. Однако сумрачные фортепианные баллады Галас и эксперименты в области инди-попа Бьорк вряд ли могут служить «пробником» порывистых фолк-джазовых композиций Садовской. Впрочем, за последние два года в Украине Марьяну Садовскую узнали лучше. Благодаря деятельности музыкального агентства «Ухо» в Киеве состоялись два ее выступления, которые можно назвать творческой удачей. В прошлом году певица, известная прежде всего как интерпретатор народной песни, неожиданно представила программу «Odessa Underground», состоящую из примерных образцов городского романса или попросту шансона. А этим летом выступила в театре им. И. Франко вместе со знаменитым «Kronos Quartet». Во второй части выступления Дэвид Харрингтон и Ко. исполнили вместе с Марьяной ее композиторскую работу в области современной классической музыки «Чернобыль. Жатва». Что можно добавить к этому словами?

В своих интервью вы говорите, что одна из важных задач вашего творчества – сделать так, чтобы украинский фольклор в мире стал более популярным, узнаваемым. Для меня примеры такого рода: грузинское многоголосие, болгарская мелодика… А чем может отличиться украинская песня?

Конечно же, есть полифонические формулы, характерные только для Украины, по которым безошибочно ее можно узнать. Ясно, что есть разные влияния. Например, в Полесье очень трудно провести границу между белорусским и украинским пением. В гуцульской музыке, которая очень своеобразна, чувствуется влияние румынского и венгерского пения. Пожалуй, самой близкой к украинской полифонии является русская. Но все равно я легко их отличаю.

Можно ли объяснить, чем отличается украинская полифония, скажем, от польской?

Сейчас вы меня в этнографию толкаете, а я все-таки не этнограф, а артистка (улыбается). Хорошо, я вам скажу свое личное мнение. В Польше чаще встречается двухголосное ритмическое пение. Там вы, скорее всего, не найдете такой полифонии, которая есть у нас, например, на Полтавщине, где каждый из трех голосов развивается своим путем, но в итоге все складываются в один цветок, одну структуру. В полифонии, особенно в центральной Украине, каждая мелодическая линия может, на мой взгляд, существовать сама по себе. Из отдельного голоса можно сделать новую композицию (чем я постоянно и занимаюсь).

Значит, центр Украины – это место, где народная песня существует в наиболее чистом виде?

Да. Если идет речь о полифоническом пении, то это центр страны. Но вы понимаете, нет смысла доказывать, что мы абсолютно чистые, на нас нет никакого влияния, а только мы на всех влияем. Музыка – живой организм. И присутствие влияний никак не мешает ей быть своеобразной и уникальной.

Известно, что в древности, да и в Средневековье музыка не была аттракционом, развлечением, как сейчас. Например, русский знаменный распев – это по сути молитва, которая приближает человека к Богу, способ его самосовершенствования. А вот что для вас сегодня песня?

В традиционной культуре песня – поиск контакта с Богом или с природой. Скажем, человек идет через лес и поет, но о нем, он поет лесу, обращается к нему. Точно так же и для меня, когда я на сцене, песня – это коммуникация с людьми. Я не просто показываю вам, как умею петь. Я с вами пытаюсь разговаривать, найти понимание, хотя и не исключаю развлекательной составляющей. У музыки есть и психологическая функция. К примеру, плач. Можно не просто задавить в себе печаль и потом обращаться к психологам, а каким-то образом аккумулировать его с помощью пения. На Полесье можно увидеть, как женщины «плачут» на кладбище в Троицу. Они поют, импровизируют… Но в определенный момент эмоция может взять власть и начинается настоящий плач. Тогда другие женщины считают своим долгом остановить плачущую словами: «Хватит! Все нормально…».

Почему? Ведь можно попробовать довести катарсис до конца.

Потому что в определенный момент пение-эмоция может стать сильнее, чем то, что человек в состоянии выдержать. Женщина поддается эмоциям, начинает кричать, у нее истерика. Кстати, в церемонии вуду (я присутствовала во время такой на Кубе) или других трансовых техниках тоже всегда есть другой человек, который бережет того, кто впадает в транс, чтобы тот не причинил себе вреда.

Вы продолжаете сейчас ходить в этнографические экспедиции по Украине?

Последний раз была в такой настоящей экспедиции несколько лет назад. Ходила с «Божичами» (ансамбль украинского аутентичного пения, созданный в Киеве в 1999 г. – Прим. ред.) на каяках по Черниговщине. А в прошлом году уже в который раз приезжала в село, известное всем, кто занимается традиционной украинской музыкой. Нина Матвиенко, Наталья Половинка, разные фольклорные коллективы – все из этого источника черпают. Это село Крячкивка (Полтавская обл.).

Оно находится всего в двух часах езды от Киева. Так вот, если говорить об уникальности украинской полифонии, то там ее сердце. В том селе есть фольклорный ансамбль «Древо» (он известный уникальной техникой многоголосия, основанный в 1958 г. Многим его пение знакомо по мультфильму «Жил-был пес». – Прим. ред.), с участниками которого у меня с 1990-х сложились очень близкие отношения. В коллективе осталось всего две женщины и один мужчина. Для меня это сейчас не экспедиция. Скорее это как родителей проведать.

Еще одна тема вашего творчества – шансон, музыка кабаре или городской романс. Как возникла программа «Odessa Underground»?

Хоть я и исполняю аутентичную музыку, но не являюсь народной певицей. Я не выросла в селе. Я дитя города. В приватной ситуации могу взять аккордеон и спеть «Не смотрите вы так… И вот я – проститутка…». Я страшно люблю эти песни, в них есть такая провокация. С одной стороны, это трагическая судьба, а с другой – вызов ей. Однажды в Киеве кто-то мне дал послушать Дину Верни (французская натурщица и галеристка, которая посещала Советский Союз и в 1975 г. записала альбом блатных и лагерных песен на русском языке. – Прим. ред.), и я решила серьезно зайти в этот материал. Для меня это, возможно, одна из наиболее автобиографических программ.

А в чем автобиографичность?  Вы же в тюрьме не сидели?

Нет, конечно. Но тюрьма, ГУЛАГ – это не обязательно воспринимать буквально. Это очень символичное место, в котором можно и на воле находиться. Вместе с тем моя тетя, сестра моего дедушки, десять лет была в Сибири. В 18 лет ее разлучили с двухлетним ребенком. И когда я пою «А ты хохочешь» (песня неизвестного автора, исполненная Диной Верни. – Прим. ред.), то думаю о ней.

Только там в песне сюжет перевернут.

Да. Но вот, например, песня Вертинского про клоуна, который выступает в клоаках Парижа (оригинальное название «Желтый ангел». – Прим. ред.). То же может случиться и с музыкантом.

Вам приходилось попадать в подобную ситуацию?

У меня бывало такое, когда концерты происходили в случайных местах. Это не обязательно какой-нибудь кабак. Просто музыка может быть не для этого места. Ее слушают, скажем, пять человек, а остальные разговаривают. У меня есть подруга из Израиля – певица Виктория Хана, моя сестра по духу. Я у нее спрашиваю: «Как ты поступаешь в таких случаях?». Она говорит: «Закрываю глаза и делаю то, что должна делать».

«А ты хохочешь» – очень трогательная, лиричная песня. Но ведь в шансоне есть много чего еще. Готовясь к этому интервью, я слушал песни такого известного персонажа, как Аркадий Северный. Откровенно говоря, у меня при этом возникало чувство брезгливости и стыда. Я признаю, что это очень неординарные тексты, это интересно, но есть в них для меня какое-то неприятие. Вам не приходится преодолевать отторжения?

Меня больше волновал вопрос, есть ли в этих песнях на самом деле та глубина, о которой я хочу рассказать, или это я сама себе ее придумываю. Конечно, я не увлечена романтикой мира преступности.

Там есть что-то темное.

Да. Но я туда не иду. Сразу отрезаю. Оно меня не интересует.

Зачем вам понадобилась исполнять «И вот опять сижу в тюрьме»? Она рубленая такая, резкая. Это почти не песня даже.

Рубленая. В ней много ненависти. Для меня это песня такой брутально сломленной надежды. Хотя, вы знаете, на последних концертах я ее уже не исполняла. Раньше думала, что пою ее потому, что она показывает разочарование тех, кто участвовал в революциях в Египте, Ливии, в нашей Оранжевой революции. Но сейчас, честно говоря, я ее не исполняю. Опять-таки вопрос, есть ли на самом деле это в песне. Недавно выступала в Перми на фестивале «Белые ночи». Эта песня у меня в программе, а я чувствую, что не могу ее петь, комок в горле, потому что знаю: здесь где-то недалеко сидит Мария из «Pussy Riot». Ее тоже разлучили с ребенком, то есть, история повторяется.

Еще один раздел вашего творчества – композиторский. Специально для «Kronos Quartet» вы написали произведение «Чернобыль. Жатва». После премьеры в Киеве будет концерт в Линкольн-центре. Вами, наверное, хороший менеджер занимается?

Да нет. Вы знаете, меня спрашивали, как я вышла на «Kronos Quartet». А я не искала с ними контакт, они меня нашли сами. У меня был концерт в Нью-Йорке – в Exit Art Gallery. На нем побывала Элен Парк, директор музыкального отдела радиостанции WNYC. И когда Дэвид Харрингтон спросил у нее, нет ли чего новенького послушать, она порекомендовала ему меня.

Что касается Линкольн-центра, то нынешний директор его публичных программ Билл Брагин знает меня по выступлениям в Joe’s Pub, которым он раньше руководил. То есть никаких менеджеров у меня нет. Все благодаря музыке, а также тому, что стараешься делать в меру сил честно.