Часть 3

Тук, тук... Бух, бух, бух... Ага... Кто? Кто? что?.. Ах, стучат, ах, черт, стучат... Где я? что я?.. В чем дело? Да, я у себя в постели... Почему же меня будят?  Имеют право потому, что я дежурный.  Проснитесь, доктор Бомгард. Вон Марья зашлепала  к двери открывать. Сколько времени? Половина первого... Ночь. Спал я, значит, только один час. Как мигрень? Налицо. Вот она!     

В дверь тихо постучали.     

- В чем дело?     

Я приоткрыл дверь в столовую. Лицо сиделки глянуло на меня из темноты, и я разглядел сразу, что оно бледно, что глаза расширены, взбудоражены.     

- Кого привезли?     

- Доктора с Гореловского участка, - хрипло и громко ответила сиделка, - застрелился доктор.     

- По-ля-ко-ва? Не может быть! Полякова?!     

- Фамилии-то я не знаю.     

- Вот что... Сейчас, сейчас иду. А вы бегите к главному врачу, будите его сию секунду. Скажите, что я вызываю его срочно в приемный покой.

Сиделка метнулась - и белое пятно исчезло из глаз.    

Через  две минуты злая вьюга, сухая и колючая, хлестанула меня по щекам на крыльце, вздула полы пальто, оледенила испуганное тело.     

В окнах приемного покоя полыхал свет белый и беспокойный. На крыльце, в туче снега, я столкнулся со старшим врачом, стремившимся туда же, куда и я.     

- Ваш? Поляков? - спросил, покашливая, хирург.     

- Ничего не пойму. Очевидно, он, - ответил я, и мы стремительно вошли в покой.     

С  лавки  навстречу поднялась  закутанная женщина. Знакомые глаза заплаканно глянули на меня  из-под края бурого платка. Я узнал Марью Власьевну,  акушерку из Горелова, верную мою помощницу во время родов в Гореловской больнице.     

- Поляков? - спросил я.     

- Да, - ответила Марья  Власьевна, - такой ужас, доктор, ехала, дрожала всю дорогу, лишь бы довезти...     

- Когда?     

- Сегодня утром на рассвете -  бормотала Марья Власьевна, - прибежал сторож, говорит  "У доктора выстрел в квартире".     

Под лампой, изливающей скверный тревожный свет, лежал доктор Поляков, и с первого же взгляда на его безжизненные, словно каменные, ступни валенок у меня привычно екнуло сердце.     

Шапку с него сняли - и показались слипшиеся, влажные волосы. Мои руки, руки сиделки, руки Марьи Власьевны замелькали над Поляковым, и белая марля с расплывающимися желто-красными пятнами вышла  из-под  пальто. Грудь его поднималась слабо. Я  пощупал  пульс и дрогнул, пульс исчезал под пальцами, тянулся и срывался в ниточку с узелками, частыми и непрочными. Уже тянулась рука хирурга к плечу, брала бледное тело в щипок на плече, чтобы впрыснуть камфору.  Тут раненый расклеил губы, причем, на них  показалась  розоватая кровавая полоска, чуть шевельнул синими губами и сухо, слабо выговорил:     

- Бросьте камфару. К черту.     

- Молчите, - ответил ему хирург и толкнул желтое масло под кожу.     

- Сердечная сумка, надо полагать, задета, - шепнула Марья  Власьевна, цепко взялась за край стола и стала  всматриваться  в бесконечные веки раненого (глаза его были закрыты).  Тени серо-фиолетовые, как тени заката, все ярче стали зацветать в углублениях у крыльев носа, и мелкий, точнортутный, пот росой выступал на тенях.     

- Револьвер? - дернув щекой, спросил хирург.     

- Браунинг, - пролепетала Марья Власьевна.     

- Э-эх, - вдруг, как бы злобно и досадуя, сказал хирург и вдруг, махнув рукой, отошел.     

Я испуганно обернулся к нему, не понимая. Еще чьи-то глаза мелькнули за плечом. Подошел еще один врач.     

Поляков вдруг шевельнул ртом, криво, как сонный, когда хочет согнать липнущую муху, а затем его нижняя челюсть стала двигаться, как бы он давился комочком и хотел его проглотить. Ах, тому, кто видел скверные револьверные или ружейные раны, хорошо знакомо это движение! Марья Власьевна болезненно сморщилась, вздохнула.     

- Доктора Бомгарда... - еле слышно сказал Поляков.     

- Я здесь, - шепнул я, и голос мой прозвучал нежно у самых его губ.     

- Тетрадь вам... - хрипло и еще слабее отозвался Поляков.     

Тут  он  открыл глаза и возвел их к нерадостному, уходящему в тень потолку покоя.  Как будто светом изнутри стали наливаться  темные зрачки, белок глаз стал как бы прозрачен, голубоват. Глаза остановились в выси, потом помутнели и потеряли эту мимолетную красу.     

Доктор Поляков умер.