Александр Кобзарь:

«Я хочу чувствовать себя не исполнителем роли, а творцом»

Беседовала Марыся Никитюк

Фото Андрея Божка

Спектакль «Лолита» Андрея Билоуса в театре на Левом берегу Днепра откровенно скучноват. Может, Владимиру Набокову он и не противоречит, однако и глубины его не передает, карты набоковские не раскрывает. Но есть в постановке одна потрясающая сцена с Александром Кобзарем в роли растлителя и паяца, антипода и трагического визави Гумберта — драматурга Куилти. Эпизодическая сцена, которая вдруг высвечивает ярким пятном настоящего Набокова — чувственного, эпатажного интеллектуала, размышляющего с беспристрастием ученого о человеческих пороках.

За несколько минут сценического времени Александру Кобзарю удается создатьобъемный образ болезненного, безнравственного, агонизирующего кровавого паяца и лицедея. Со свинцовыми синяками под глазами, с безумным оскалом, с горящим порочным блеском во взгляде Куилти носится по сцене, распахнув халат, бежит по кругу в бешенной пляске — прямо навстречу выстрелу. Если бы весь спектакль содержал подобный накал страстей, присущих роману Набокова, это была бы во всех смыслах примечательная постановка.

Те роли, в которые Александр привносит себя по максимуму, не остаются незамеченными, потому что актеру удается наполнять собой персонажей, делая их объемными и харизматичными. Так рождаются личности на грани: обаятельные безумцы.

Александр может быть и прекрасным характерным героем, он — фактурный актер. Сейчас помимо театра он много снимается: «Право на помилование», «Правила угона, „Притяжение“, „Отряд“ и пр.

Женат, имеет двоих детей.

С Александром нам удалось поговорить после премьеры их совместного с Андреем Самининым режиссерского проекта «Играем Чонкина»:

Чонкин

Я немного оглушен первым спектаклем — ребята от волнения и напряжения играли результат, а не создавали игру, которую мы, собственно, репетировали. Потом уже на следующий день премьерных показов начали воплощать тот игровой театр, который мы с Андреем Самининым задумывали. Один из главных наших критиков, мнение которого было очень важно, — это Дмитрий Богомазов. Он человек открытый, еще за неделю до премьеры сказал, что живет ожиданием События. На премьере он был, хотя обычно чужих работ не смотрит, боясь разочарования, — обычно ведь ничего нового не происходит, по существу одни и те же лица и тексты. Наша постановка ему будто бы понравилась, но как на самом деле обстоит с оценкой нашей работы — неизвестно, ведь у каждого свои мысли, свое ощущение театрального пространства.

Александр Кобзарь

А как ты пришел к актерству?

Я никогда не думал, что стану актером, в планах этого не было. Учился в школе в Нежине, общественно-культурные мероприятия меня никогда не прельщали. Собирался поступать в педагогический, но не вышло. А мой товарищ поступил в училище культуры (был такой эксперимент — в Нежине открыли актерский факультет) и, будучи там единственным парнем, звал меня к себе — так я определился туда вольным слушателем.

У нас были замечательные педагоги, которые и привили любовь к театру: Оксана и Владимир Маляренко, выпускники Молостовой, работающие тогда с Олегом Липцыным.

Именно они показали, что есть захватывающий театр, возили нас в Киев на постановки Романа Виктюка в Русскую драму («Дама без камелий»), на невероятные спектакли Олега Липцына. Я помню первый спектакль, который я увидел, это была виктюковская «Дама без камелий» с Адой Роговцевой и Димой Лаленковым. Тогда я даже представить себе не мог, что пройдет 15 лет, и Дмитрий Лаленков будет участвовать в спектакле, в котором я буду режиссером.

А потом мои педагоги предложили мне поступить в Карпенко-Карого, и я попал на курс к Б. П. Ставицкому, после актерского определился еще на режиссерский к К.М.Дубинину — заочно, и уехал с женой работать в Донецк.

Почему туда?

У нас преподавал полгода на режиссерском Стас Боклан, актер Молодого театра. Как-то он рассказал, что вышел после института, открыл брошюрку, прочел, где в Украине есть русские театры, и поехал туда. В русских театрах еще работали ученики старой школы — в Советском Союзе было принято распределять кадры по провинциям — можно было найти там стариков, у которых было чему поучиться. А это 2000 год, когда в Киевские театры попасть нереально, а где-то там с алебардами стоять в массовке — глупо.

Меня с женой пригласили в Донецкий театр, мы думали, что лет пять поиграем, наберемся опыта, а потом вернемся в Киев. Но получилось, что мы два года там проработали, наигрались вволю — десять спектаклей в первый год и десять во второй. Там конвейер театральный: так работает администрация, что за один день можно сыграть три-четыре спектакля. У них серьезный менеджмент, физически это тяжело, но для опыта — хорошо. Правда, не посчастливилось ни с кем из масштабных режиссеров поработать. Там как раз перед нашим приездом Дзекун поставил «Ревизора», очень хороший спектакль, из тех, которые надолго остаются в памяти.

Александр Кобзарь с дочкой Варварой

В Нежине тоже бывает театр

У меня еще был период очень интересный — Нежинский. После Донецка мы с женой работали около года в Нежине, в нежинском театре, который только недавно отстроили по случаю очередных выборов. Это был 2002 год, представляете, живописная местность: Гоголевский университет, за окнами графский пруд, графский парк и театр — красота. Тогда в театре им. Леси Украинки только ставили европакеты, а этот театр уже был «вылизан»: итальянская сантехника, мраморная лестница, в гримерках душевые.

Так получилось, что мы привезли туда антрепризный спектакль, и директору этого театра настолько понравилось, что он пригласил меня остаться в качестве режиссера и актера.

Я был тогда на третьем курсе режиссуры, а когда на третьем курсе тебе говорят: вот тебе театр, работай, бери, кого хочешь из актеров, имеется в виду не звезд, а моих друзей, с любых театров, то это фантастика. И я сказал — ДА! Я верил, что можно создать хороший театр не только в Киеве. Я приехал полон энтузиазма, мы позвали молодых ребят из Донецкого театра, Херсонского.

И это, наверное, самый лучший период в моей творческой жизни на сегодняшний день. Мы уходили из театра в три часа ночи, в четыре, когда уже сил не было, загружались все в мою машину и ехали домой. Мы тогда сняли с женой дом, и ребята толпой жили у нас, утром вставали, завтракали и ехали на работу, и так днями напролет. Мы получали колоссальное удовольствие. Правда, потом получилась скверная ситуация с администрацией — вечный конфликт режиссера и директора: «за кем последнее слово». И меня уволили. Уволили в день театра — 27-го марта.

После мы решили создать свой театр, помещения не было, но группа людей была. Это было лето, мы выпустили спектакль «Морфий» по Булгакову, играли на улице. «Морфий» был самый дорогой моему сердцу спектакль в жизни. Мы использовали много муки, много воды, огня, играли его ночью. Потом перенесли его осенью в помещение. Но со временем все распалось, потому что закончились деньги.

В то время нас привлекал один театр, который был таким маяком, на который должно было ровняться, это Береговский театр Аттилы Виднянского. Я очень хотел создать что-нибудь подобное. Способ существования их коллектива у меня вызывал симпатию, хотелось организовать нечто подобное. И смотреть хотелось больше в Европу. Вот и Богомазов постоянно говорит: «Откуда могут взяться в Украине режиссеры, если режиссер в первую очередь должен смотреть разные спектакли, чтобы иметь свое представление». Каким бы самородком режиссер не был, всегда опирается на виденное раньше, а когда он видел только украинскую классику, что хорошего он поставит?

А осенью у меня началась сессия в Киеве, и мы вернулись сюда, хоть и не хотелось. И на мой день рождения меня приняли в Театр на Левом берегу Днепра.

А ты до этого вТеатре на Левом берегу что-то видел, почему именно сюда пришел?

Я в институте знал, что есть такой театр, и мне очень хотелось именно туда, но парадокс в другом, что я действительно ничего не видел на Левом. К тому времени, как я прослушивался, я успел посмотреть только «Мелкий бес». Но какое-то ощущение еще до этого спектакля было, что я хочу именно сюда. Именно сюда и никуда больше.

На Левом у тебя спектакли: «Лолита», «Герой», «Очередь», «Ромео и Джульетта». И все — гротескные игровые роли.

Да, мне особенно нравится «Последний герой», объемная роль, но мы его редко играем, это связано с какими-то административными нюансами.

Ты работал с Эдуардом Митницким, Дмитрием Богомазовым, Алексеем Лисовцом, Андреем Билоусом, в театре какого режиссера тебе комфортнее всего?

У Богомазова. В работе с ним я чувствую себя не исполнителем роли, а творцом. А есть режиссеры, которые все решают сами, не оставляя тебе люфта для творчества, для импровизации, у которых очень жесткая структура. Рождение роли должно все-таки происходить через актера, то есть быть результатом совместной работы режиссера и актера. А когда режиссер приходит и у него все безапелляционно расписано, это нужно мне взять его ум, и слепо идти по намеченному пути, верить ему абсолютно. А если я не верю, что тогда?

С Билоусом, например, мы долго не могли найти общий язык, и была попытка ввода меня на роль Гумберта в «Лолиту», но не сложилось-таки. Я считаю, это нормально, когда мы расходимся, но расходимся друзьями.

Те же и портальный медведь Нафаня

Богомазов

Когда-то в режиссуре я равнялся на Аттилу Виднянского, мне нравились его спектакли, и я хотел делать, как он. Мне нравится творчество Андрея Жолдака, хотя последние его работы меня не вдохновили. А в иной театр, игровой, меня ввел Дима Богомазов, он открыл такую дорогу «Очередью» и «Последним героем». А начинали на «Очереди» с элементарного — этюдов. Он пришел и сказал: будем работать над персонажами. А персонажи были такие: я — бизнесмен, Димка Суржиков — инспектор, остальные — милиционер, врач, профессор. И он нам сказал, что ему нужно, чтобы в одном образе было сто бизнесменов, сто милиционеров, и чем больше граней — тем лучше, тем объемней роль. Он давал пару минут, и за эти пару минут нужно было поменять пять персонажей.

Мне очень хотелось сыграть в театре негодяев — сыграл Куилти в «Лолите». Последнюю сцену там, где я бегаю по кругу в халате, мы сделали за одну репетицию. В театре я бы еще с удовольствием сыграл мерзавцев, а в кино они мне уже приелись.

В чем прелесть работы с Богомазовым или в таком ярком театре? Тебе тоже позволяют творить. Придя в театр, мне должно хотеться что-нибудь делать, создавать, а если все за меня уже создали, и только приди, одень да постой на обозначенных местах, разве меня это будет вдохновлять? Иногда приходишь на репетицию, а там два состава, и ты говоришь, поиграй за меня, я в партере посижу, не хочу сегодня работать, скучно. Так в театре тоже бывает.

А к Богомазову приходишь и ты не знаешь, что ты выдашь на этой репетиции как актер, это игровая структура, полна импровизации, ты начинаешь на ходу работать с текстом. Какой текст? Мардань? Давай Марданя!

Я и Ричард

Есть одна роль, которая мне очень импонирует и в которой я бы хотел высказаться — это «Ричард ІІІ». Я у Богомазова пробовался на эту роль в «Вильной сцене», в его перформанс, но не сложилось. Потом мы планировали с моим другом режиссером Береговского театра Олегом Мельничуком его поставить. А сейчас я играю в «Ричарде ІІІ» лорда Стенли в Театре на Левом берегу. Это текст ходит вокруг меня, но в руки пока не дается.