Кость БОНДАРЕНКО, кандидат исторических наук
Провинция Австрии, присоединенная к короне Габсбургов только в 1772 году, при Марии-Терезии, отнюдь не считалась бриллиантом в этой самой короне. По сравнению с другими землями Австрийской империи Галиция не выделялась отменным климатом и считалась чем-то вроде русской Сибири – местом для ссылок политически неблагонадежных граждан. По составу населения галицкое общество было украинско-еврейско-польским – поляки составляли большинство городского населения и формировали основу бюрократического аппарата. Евреи в некоторых городках были подавляющим большинством (на начало ХХ века в Бродах, например, евреи составляли около 86% населения, в иных местечках – до 80%), но жили компактно, в гетто, не смешиваясь с остальным населением. Украинцы (русины) населяли преимущественно села и считались наиболее отсталой частью галицкого общества – лишенные собственной культуры, собственной литературы, собственного языка богослужения.
И вот в самом начале 30-х годов во Львове начинается настоящий процесс галицко-русинского национального возрождения. У истоков этого возрождения стояли несколько фигур, среди которых такие видные деятели, как Маркиян Шашкевич, Иван Вагилевич, Яков Головацкий, Денис Зубрицкий, Николай Устиянович. Но была еще одна немного загадочная личность – начальник львовской полиции, получех-полуиспанец Леопольд Захер.
Он появился во Львове в 20-х годах XIX века и сразу же начал стремительное продвижение по служебной лестнице. К 1828 году Захер стал начальником полиции. Тихий городок на берегу речки Полтвы к тому времени потерял свое значение крупного торгового центра. Высокий замок Львова был разобран, и его камни использовались для застройки улицы Лычаковской. Галицкое духовенство – как польское, так и украинское – погрязло в интригах. Только-только отстроили львовскую ратушу – памятник австрийской тупости и бюрократизму (когда предыдущая ратуша в 1822 году накренилась и стала походить на Пизанскую башню, австрийские бюрократы, не желая выделять средства на ее реставрацию, решили подписать акт о пригодности помещения к эксплуатации, но во время подписания акта ратуша упала, убив нескольких случайных людей). Польское население постоянно создавало тайные кружки и революционные организации – для полиции было немало тем для работы по предотвращению восстаний. Скучные балы, променады вдоль Гетманских валов или на горе Вронских по выходным, дешевые бордели, казармы для солдат, еврейские лавочки – вот облик старого Львова. Расцвет города начнется только во второй половине XIX века…
Захер женился на дочери ректора Львовского университета Франца фон Мазоха Шарлоте. Предки Мазоха были украинцами, но дед, став известным львовским адвокатом, еще во времена польского владычества (при польском короле Августе Сильном из саксонской династии, когда в моду входило все немецкое) приделал к своей фамилии приставку фон. Франц получил хорошее образование, стал профессором медицины и ректором университета. Он поставил своеобразный рекорд, двадцать раз подряд избираясь ректором. Ему принадлежит смелое нововведение: он впервые в Австрии (где антисемитизм был нормальным явлением) разрешил евреям получать дипломы хирургов. У Франца было двое детей – рано умерший сын и дочь Шарлота. Когда Захер попросил руки Шарлоты, ректор поставил одно условие: для сохранения рода фон Мазохов необходимо, чтобы их будущий отпрыск взял фамилию деда. Захер согласился.
Родившийся в 1836 году сын Леопольда и Шарлоты, получивший в честь отца имя Леопольд, унаследовал и фамилию матери. В историю он вошел как писатель Леопольд Риттер фон Захер-Мазох. В 1994 году одно из американских изданий назвало Захер-Мазоха «наиболее известным украинским писателем». Автор повестей и рассказов «Венера в мехах», «Дон-Жуан из Коломыи», «Черногора» и пр. писал, что «чувствует себя более русином, чем немцем». Для теории психоанализа Захер-Мазох оставил термин «мазохизм». Но речь не о нем. Речь все же о его отце – полицай-президенте Галиции Леопольде Захере.
Пытаясь нейтрализовать польское влияние на жизнь Львова и «королевства Галиции и Лодомерии», Захер всячески поддерживал русинов-украинцев, пытаясь превратить «нацию попов и холопов» в активного участника общественных процессов в крае. Украинцы – учитывая извечную конкуренцию по отношению к полякам – по мнению Захера, должны были стать тем элементом, который ослабит поляков. Он был готов закрыть глаза на то, что одной из господствующих идей в среде немногочисленной русинской интеллигенции была идея присоединения Галиции к Российской империи – ради воссоединения с иными русинами – под скипетром «белого царя». Так зарождалось москвофильство – по мнению полицай-президента, безобидное и несерьезное течение, особенно по сравнению с идеей воссоздания независимого Польского государства. Один из основоположников москвофильства, Денис Зубрицкий, свой очерк истории Галиции посвятил именно Леопольду Захеру.
Но основная работа, по мнению шефа полиции, должна была вестись в молодежной среде. Поскольку священники пользовались особым статусом и авторитетом в галицком обществе, Захер решил именно их превратить в медиаторов в контактах между пассивно созерцающими действительность украинцами и австрийской бюрократией, заинтересованной в появлении нового общественного игрока на галицкой арене.
В феврале 1830 года в сферу внимания Леопольда Захера попал 19-летний студент Львовской греко-католической семинарии Маркиян Шашкевич – сын священника Семена Шашкевича из с. Пидлисся под Золочевым. Бедняга попал в полицию (а это автоматически означало исключение из семинарии) за пьяный дебош. Парень отличался дерзостью, умом, широтой кругозора, хорошо разбирался в литературе, владел языками. То есть он в корне отличался от большинства семинаристов – зашоренных и ограниченных. Захеру было интересно общаться с этим представителем русинской молодежи. Спустя два года шеф полиции ходатайствовал перед ректором семинарии о том, чтобы Шашкевич смог продолжить учебу.
Но в 1830 – 1831 гг. Шашкевич получил возможность заняться самообразованием. Ни один исследователь не указывает на то, откуда у Шашкевича (который все это время перебивался случайными заработками) появились средства на приобретение литературы (в Австрии книги стоили очень дорого) – в том числе официально запрещенной австрийской цензурой (например, исторические произведения Бантыша-Каменского, на основе которых Шашкевич написал политический портрет Богдана Хмельницкого).
В это же время Шашкевич познакомился с рядом своих сверстников – с семинаристами Иваном Вагилевичем (выходцем из с. Ясиня под Стрыем) и Яковом Головацким (из с. Чепели неподалеку от Бродов). Позже Головацкий признавал, что Шашкевич был «смелейший от нас всех на всякий подвиг». Ребята увлеклись славянофильскими идеями и считали необходимым «будить Русь» к активной общественной жизни. «В семинарии начинались толки о русском народе, о его просвещении посредством народного языка. У нас, правда, не было ясного понятия и определенной программы; каждый понимал дело по-своему – но движение между молодым поколением было сильно».
Шашкевич считал, что просвещение Руси необходимо начинать через выпуск альманахов и прессы. Он и его друзья собирали песни и сказки, исторические предания. Странно, но на публикацию исследования о Богдане Хмельницком Шашкевичу удалось выхлопотать разрешение цензуры. Молодые люди переводили на украинский язык «Слово о полку Игореве», «Краледворскую рукопись» и другие нашумевшие тексты – как им казалось, памятники древнеславянской письменности. Шашкевич активно выступал на защиту кириллицы и даже выпустил свой вариант «Азбуки». Также друзья (позже прозванные «Русской троицей», хотя на самом деле кружок был более широким и включал в себя около десятка других молодых людей) выступали за переход греко-католической церкви на украинский язык богослужения (в ту пору практиковался церковно-славянский язык, но часть духовенства считала необходимым переходить на латынь).
«Всякий вступающий в кружок Шашкевича обещал всю жизнь действовать в пользу народа и русской словесности… Мы приняли славянские имена: Шашкевич – Руслана, Вагилевич – Далибора, я – Ярослава. Затем явились Велимир Лопатинский, Мирослав Илькевич, Богдан, мой брат Иван… Явились Всеволоды, Мстиславы, Володари и пр.», –писал Головацкий.
Первые альманахи так и не увидели свет. Сборник «Сын Руси» Шашкевич не решился опубликовать – он был слишком несовершенным. Второй сборник – «Зоря» – был изъят полицией и показался слишком радикальным даже для такого либерала, как Захер. Но Шашкевич получил средства на издание брошюры «Азбука i Abecadlo», перевод Святого Письма (незначительной его части) на украинский язык и на издание альманаха «Русалка Днестровая». Именно с «Русалкой» отмечается наиболее странная ситуация.
К тому времени Шашкевич получил сан и приход в с. Гумныська. Он продолжал поддерживать связь с друзьями – особенно с Яковом Головацким, переехавшим в 1835 году на учебу в Пештский университет. Тогда еще города Буда и Пешт не объединились в единый город и считались центрами – как ни странно – славянского возрождения. В Пеште Головацкий познакомился с сербским студентом Георгием Петровичем, с которым позже познакомил Шашкевича и Вагилевича. Петрович дал молодым украинцам огромный сербский этнографический материал, а также выступил в роли человека, поспособствовавшего в получении разрешения цензуры на выход в Буде альманаха «Русалка Днестровая». Но в то же время Петрович стал и косвенной причиной запрета, наложенного цензурой на уже вышедший альманах.
В чем же дело? Цензура усмотрела в альманахи элемент порнографии! Шашкевичу очень понравилась сербская народная песенка:
Гей девойко, гей Милена,
Седее мени край колена.
Ми си нисмо дивни люде
И ми знаме, де се любе:
Усовице меджю ойке,
А девойке – меджю дойке.
В переводе Шашкевича эта песенка звучала следующим образом:
«Гей, дічино, гей, Мілено,
Сідай мені на колена,
Най сі люде не дивуют,
Бо ми знаєм, де цілуют:
Удовиці ув очиці,
А дівчата – межи циці».
Цензор не обратил внимания на неточность перевода («Ми си нисмо дивни люди» переводится «Мы не дикие люди»), но обратил внимание на слово «циці», посчитав его оскорбительным для общественной морали. Меттерниховская Австрия была эталоном пуританства! По цензурным соображениям весь тираж альманаха должен был быть изъят. Но – опять же – кто-то перевез тираж во Львов, и около 200 экземпляров успели разойтись по рукам. Начальник львовской полиции добился также разрешения, чтобы несколько экземпляров были направлены на хранение в библиотеки Вены и Львова. Только потом оставшийся тираж был пущен под нож.
Как же отец Шашкевич – человек духовного сана – смог допустить такую откровенную эротическую шалость? Греко-католическое духовенство в Галичине в XIX веке не отличалось особой смиренностью. Митрополит Левицкий официально имел любовницу, которая управляла действиями святого отца и толкала его на те или иные действия. Современники писали о том, что церковью управляет не митрополит, а его любовница. Митрополит Сас-Куиловский был непревзойденным дуэлянтом. Роман-Мария-Александр граф Шептицкий, прежде чем стать митрополитом Андреем Шептицким, был блистательным кавалергардом и любимцем женщин – но потом неудачное падение с коня и повреждение позвоночника привели его в монастырь… Когда в начале ХХ века епископ Григорий Хомишин попытался ввести в Греко-католической церкви целебат – по образцу римо-католической церкви – один из семинаристов бросился на Его Экселенцию с ножом и серьезно ранил епископа. Греко-католическая церковь в Галиции по сути были близка к народу и ничто человеческое ей было не чуждо. Отец Шашкевич не видел ничего предосудительного в невинной песенке с эротическим подтекстом. Иное дело, что цензура расценила ее как порнографию.
Шашкевич пытался обращаться в судебные инстанции, добиваясь разрешения на распространение «Русалки». Но и в 1838, и в 1840 годах суд отказал Шашкевичу, оставив решение цензора в силе.
Шашкевич к тому времени стал злоупотреблять алкоголем, у него проявился туберкулез. 7 июня 1843 года украинский поэт и священник умер в возрасте 32 лет. В 1891 году его прах с большими почестями был перенесен на Лычаковское кладбище. Незадолго до этого решение цензора было пересмотрено, и «Русалка» была полностью оправдана.
Леопольд Захер перед самым началом революции в Австрии, в 1848 году, был переведен в Прагу, а потом в Вену. К тому времени во Львове и в Галиции уже существовала мощная группа русинской интеллигенции, задающая тон в общественной и политической жизни края. Захер ориентировал украинцев на верность короне, на ненависть к полякам и на лояльность к Австрии. Не случайно ли галицкие украинцы сохранили лояльность австрийскому престолу в дни революции, а их вожди не призывали к восстанию, заслужив себе прозвище «тирольцы Востока»?
Побратимы Шашкевича позже отошли от украинской идеи. Иван Вагилевич перешел в польский лагерь и умер в 1866 г. как польский общественный деятель. Яков Головацкий стал убежденным москвофилом, профессором русского языка и литературы во львовском университете. В 1868 году Головацкий эмигрировал в Россию и умер там.
Сын Маркияна Шашкевича Александр стал поэтом, превзошедшим отца в поэтическом таланте, но умершим в неизвестности и без великой славы.
Так начиналось галицкое возрождение. Спустя некоторое время Галиция стала инкубатором передовой украинской общественно-политической и литературной мысли: Восток и Центр Украины вырабатывали идеи и передавали их в Галицию, откуда эти же идеи возвращались обратно, на Восток. Но для того чтобы Галичина превратилась в инкубатор или в «национальный Пьемонт» необходимо было пройти очень сложную историю. Со множеством известных и безвестных героев. В частности, таких как Шашкевич и Захер.
