Мне не забыть пережитое…

Это рассказ о войне Алексея Афанасьевича Нарыжного, мы публикуем по инициативе его внучки, накануне дня Победы. Вперые рассказ был опубликован в газете «Передовик труда» 14 декабря 1990 года. К сожалению Алексей Афанасьевич ушел из жизни в 1999 году.

Прежде чем перейти к воспоминаниям о моем боевом пути, вкратце расскажу о том, кто я и откуда. Родился 18 февраля 1922 года в семье крестьянина-бедняка в селе Залиман Балаклеевского района Харьковской области. Украинец. В 1929 году вместе с другими крестьянами наша семья переселилась на новые земли, где образовался хутор, который назвали «Первое мая».
В 1930 году родители вступили во вновь организуемое ТСОЗ (товарищество по совместной обработке земли), которое после реорганизовали в колхоз.
Здесь неподалеку, в селе Вишневое, в 1937 году закончил 7 классов. Во время учебы, как и все крестьянские дети, работал дома по хозяйству и в колхозе на разных подсобных работах. Семья жила очень бедно, хлеба нехватало до нового урожая, ели в основном картофель и свеклу особенно весной, мясо видели только по большим праздникам, несколько раз в году.
Хорошо запомнился 1933 год, год голода на Украине. В 1932 году был выращен неплохой урожай и никто беды не предполагал, но колхоз заставил почти весь урожай сдать государству, оставив колхозников без хлеба, а скот без кормов.
Люди ели кочаны от кукурузы, пырей, дохлую конину, лебеду и другие травы. Мы собирали и ели прошлогоднюю картошку, которая случайно осталась на полях колхоза не выбранной. Ели несозревшие колосья зерновых. В это время вымирали целые деревни, было очень много нищих, которые умирали по дорогам. Расплодились целые полчища мышей. Мой отец с тачкой ходил в Курскую область, где променял за полмешка зерна всю имевшуюся у нас далеко не новую одежду. Я ходил весь опухший, руки и ноги были вдвое толще обычных. Наша семья выжила только благодаря тому, что нам бабушка в это время, видя, что мы погибаем, подарила корову, вот ее молоко и спасло нас от смерти. Другие умерли.
В 1937 году поступил учиться в Изюмскую фельдшерскую школу, окончил в 1940 году, четыре месяца проработал фельдшером в сельском медпункте. Учась на последнем курсе, участвовал в лечении раненых в развернутом в школе госпитале бойцов, поступивших из районов боев во время советско-финляндского конфликта.
В этом же, 1940-м, военкомат направил меня в 1-е Ордженикидзевское Краснознаменное пехотное училище, где и зачислили по конкурсу в пулеметную роту.
Учиться было трудно, особенно после назначения маршала Тимошенко Наркомом обороны СССР. Исходя из финского опыта войны, где обнаружилась наша к ней неподготовленность, он установил очень жесткую дисциплину, требовал во время учебы действовать как на войне, заставил сбросить лишний вес, которым страдали многие офицеры, да и солдаты. Приходилось с полной солдатской выкладкой, — а это до 30 кг веса, — совершать в любую погоду длительные переходы, кроссы, ползать по-пластунски, да еще и в противогазах. Надо признать, что такие тренировки лично мне помогали переносить все тяготы воины.
22 июня 1941 года. Война застала меня в лагере по Военно-Грузинской дороге, где наш батальон проходил учебу. Нас немедленно возвратили в училище, где почти все мы написали заявления с просьбой отправить па фронт. Никто отправлен не был, сказали, что наше время придет.
С начала войны учеба усилилась, второстепенные предметы отменили, в основном время тратили на тактику, стрельбу и изучение немецкой армии и ее тактики. Учеба рассчитывалась на два года, но в связи с войной нас выпустили в сентябре 1941 года в звании «лейтенантов» и распределили по воинским частям.
Меня с группой других лейтенантов направили в 335-ю стрелковую дивизию, штаб которой находился в городе Сталинграде, тогда еще глубоко тыловом. Штаб дивизии назначил меня командиром пулеметного взвода 1121-го стрелкового полка, который только начал формироваться в поселке Дубовка, вверх по Волге, в бывшем монастыре. Формирование полка проходило сложно, всего нехватало, размещались в кельях на трехъярусных нарах и на полу под нарами, без матрацев.
Пополнение поступало в возрасте 35 — 40 лет, в основном необученное. И мы, молодые, 19 – 20 – летние лейтенанты, сначала трудно входили с ними в контакт. Следует отметить, что наши солдаты, годясь нам в отцы, вели себя дисциплинированно, корректно. Случаев неповиновения и пререкания не помню.
После окончания формирования и краткосрочной боевой подготовки нашу дивизию в конце октября 1941 года направили на фронт.
Долго ехали по железной дороге, шли походом. Наконец, наш полк остановился в г. Святогорске Донецкой области в бывшем санатории, против большого памятника Артему, который был виден на той стороне реки, занятой немцами. Помню, проходили мы и через территорию Луганской области, города Рубежное, Крененная, Верхнее, где видели разрушенные стекольный завод и станции. Во время переходов нас неоднократно обстреливали немцы, так как мы двигались параллельно фронту и близко к нему. Один раз обстреляли нас и партизаны. Были небольшие потери.
Там же произошел такой случай. При очередном обстреле в лесу я развернул взвод в цепь лицом к выстрелам и приказал занять оборону, а сам пошел выбирать себе место, где было бы лучше видеть весь взвод. И в середине цепи нашел такое место, но там лежал мой боец. Я сказал ему, что здесь буду я и чтобы он выбрал себе другую позицию. Он так с мольбой посмотрел и попросил, чтобы я его оставил здесь, мол, место это ему очень подходящее. Боец был старше меня вдвое, поэтому я постеснялся ему приказать и сам лег под деревом, метрах в десяти от него. Не успел я устроиться, как начался обстрел и мина угодила в то место, где лежал этот боец, и разнесла его на куски. Значит, не судьба…"
Из Святогорска в декабре 1941 года с боями форсировали Северский Донец по льду. Это был мой первый настоящий бой. Перед боем нам выдали спирту — наркомовский паек, как тогда говорили. После спирта молодые лейтенанты опьянели, лезли под огонь противника напропалую, потеряли всякую осторожность и многих убило и ранило. После этого случая я перед боем на протяжении всей войны спиртных напитков в любом виде не употреблял. Возможно, поэтому и выжил.
Бои были тяжелые, противник упорно оборонялся на выгодных для него позициях. А зима стояла суровая, температура опускалась за отметку 30 градусов ниже нуля, много снега. Мы же были одеты кто во что, и это затрудняло движение (нижнее белье холодное, на него теплое, гимнастерка и брюки, ватные брюки и фуфайка, шинель, маскхалат, валенки, подшлемник, шапка- ушанка, перчатки, рукавицы).
В первом же бою немец положил нас на землю и в течение дня не давал поднять головы, в результате чего многие бойцы, особенно, из южных республик, пообморозили ноги, что усугубило наши потери. Продвигались мы медленно от села к селу.
В составе батальона я со своим взводом участвовал в лыжном рейде в тыл противника, где под городом Славянском 29 января 1942 года был ранен и направлен для лечения в госпиталь Кисловодска. А дело было так.
Мы проникли в тыл противника километров на семь от линии фронта и сходу захватили населенный пункт Малая Макатыха. Это была усадьба совхоза и состояла из полутора десятков кирпичных домов, сараев, овощехранилищ, конюшен и других построек. Сопротивление здесь встретили незначительное. Но, опомнившись, немцы с помощью двух легких танков пошли в атаку и начали выбивать нас из одного дома за другим. В результате боя роты батальона перемешались, со мной осталась только половина взвода. Кроме того, немцы рассекли батальон на две части, так что мы были отрезаны от командования батальоном.
В первый же день этого боя меня дважды ранило, сначала в ухо и левую руку осколком снаряда, а затем пулей в правый бок. Мы с полсотней человек сгрудились в одном доме и два дня держали оборону, не зная истинной обстановки, голодали, очень мерзли, так как все окна были выбиты. Раненых не эвакуировали, потому как находились в окружении, а тяжелых поместили в подвале, где спасались жители.
На третий день немцы прекратили стрельбу, видно, что-то затевали. На ночь мы установили посты у окон и легли спать, а ночью я проснулся от холода и ужаснулся — все спали, в том числе и посты. Я быстро их восстановил и стал искать офицеров из других рот, их было с нами двое. Нашел их в подвале, они спустились туда погреться и уснули. Начали решать, как выйти из поселка. И тут один парень из местных попросил, чтобы и его взяли с собой, и пообещал нас вывести по балке в лес, к нашим.
Со всеми предосторожностями, прячась за сараи, мы прошли мимо немцев, которые тоже спали, спустились в балку и вышли к лесу. Боевое охранение, выставленное полком, тоже спало — мы бы его и не заметили, если бы не плащнакидки, чернеющие на снегу. Солдаты охранения вырыли в глубоком снегу окопы, накрыли их плащнакидками для тепла и уснули.
Мы без препятствий дошли а ж до тыла полка, где нас уже сняли с довольствия и списали за счет потерь. Что случилось с остальной частью батальона, я так и не узнал, так как был отправлен в тыл для лечения. Я до сих пор не пойму зачем устраивать рейды в ближний тыл противника, если их не поддерживать наступлением основных сил. Таких неурядиц на воине было много.
Наш эшелон с ранеными, несмотря на красные кресты на вагонах, несколько раз бомбили, приходилось выбегать из вагонов в поле. Выехали мы из зимы в валенках, а в Кисловодске весна, наши валенки сразу промокли. Поместили нас в санатории Наркомтяжпрома им. Орджоникидзе, превращенном в госпиталь. Первое время кормили, как в санаториях, — по заказу. Но когда стали привозить жителей блокадного Ленинграда, этот порядок отменили.
Я на фронте всего насмотрелся, но смотреть на этих людей было больно. Это ходячие скелеты с большими глазами. Их постепенно откармливали, и даже тогда, когда они пришли в норму, страх остаться голодными их не покидал. Остававшийся на столах хлеб они упорно уносили с собой и прятали под подушки и в других местах.
В апреле-мае 1942 года я выздоровел. Был слушателем КУКСа Крымского фронта в Керчи. Слушателями мы только числились, а фактически нас бросали рядовыми бойцами туда, где противник создавал угрожаемое положение или прорывал оборону. Но немцы нажимали все сильнее и сильнее, так что наши войска (три общевойсковые армии) быстро откатывались с Турецкого вала назад и были прижаты к морю в районе Керчи.
Переправа войск через пролив на Тамань была организована плохо, плавсредств не хватало, воздушная защита нашей авиацией почти отсутствовала, поэтому многие утонули или попали к немцам в плен. Я сам видел, как некоторые офицеры перед пленением срывали свои воинские знаки различия, раздевались до нижнего белья и при подходе немцев поднимали руки. Из офицеров при полной форме старше капитана я не видел, а ведь было три армии с их штабами. Старшие офицеры или успели первыми эвакуироваться, бросив на произвол судьбы своих подчиненных, или переоделись в солдатскую одежду. Никто ничем не руководил, была страшная неразбериха, не было никакой организации и обеспечения, каждый сам по себе…
Я находился на пристани, ожидая катеров, когда на нее приехала грузовая машина с двумя сейфами. Полевой банк хотел переправить деньги на большую землю, но когда увидели, что это невозможно, то кассиры стали деньги выбрасывать на землю с призывом: «Берите, чтобы не досталось немцам!». Толпа быстро разобрала банкноты. Но потом один за другим начали возвращать их назад, получилась большая куча. Правильно говорят: не до жиру, быть бы живу. Деньги пытались сжечь, они не горели, затем закопали в окопе.
Я избежал плена. 20 мая 1942 года с группой бойцов на подручных средствах доплыли до середины Керченского пролива, где лежало на дне затопленное судно, выбрались на торчащую корму, откуда ночью нас подобрал наш катер из тех, что вылавливали в проливе солдат, пустившихся вплавь на чем попало, или из разбитых немцами судов.
После переправы на Тамань и ликвидации Крымского фронта до августа 1942 года продолжал быть слушателем КУКСа, но уже Северо-Кавказского фронта.
С августа по декабрь 1942 года командовал пулеметным взводом, замещал командира стрелковой роты, командовал стрелковой ротой курсов младших лейтенантов сначала Северо-Кавказского, а потом, по мере отступления, и Закавказского фронтов.
На этих курсах теоретических занятии почти не было: курсанты, будучи в резерве фронта, беспрерывно, до самого выпуска участвовали в оборонительных боях, защищая города Краснодар, Туапсе, Горячий Ключ, горные перевалы, ущелья. В результате потерь из первоначального состава набранных в роту 70 человек выпущена младшими лейтенантами было не более десяти. Остальных ранило или убило.
Бои приходилось вести в тяжелейших условиях, особенно в Нижней Тангинке и Горяче-Ключевском. Осенние дожди размыли дороги в ущельях, мосты посносило, и единственным путем для снабжения курсов боеприпасами и продовольствием оставались горные тропы. Вот по ним нам и доставляли все это женщины, мобилизованные из числа живших вблизи тыла фронта. За двое суток им приходилось преодолевать 30 — 40 километров. Но сколько могли принести эти хрупкие создания!
Однажды группа женщин принесла на минометную батарею мины. Каждая тащила их по четыре штуки — две спереди, две сзади, на связке через плечо. Минометчик взял у одной из них мины и тут же залпом все выстрелил. Женщина всплеснула руками: «О, боже мой, два дня несла, плечи натерла, а он — пах-пах, и нет». Война прожорлива.
Из-за дождей в окопах и землянках, расположенных в лощине, поднялась снизу подпочвенная вода. Очень плохо обстояло дело с продовольствием. Население поселка нам ничем не могло помочь, так как оно куда-то ушло, и поселок был разделен между нами и немцами по единственной в нем улице. В день давали рано утром и поздно вечером по одному сухарю и немного похлебки из муки и без соли.
В таком же положении находились и немцы. Об этом мы узнали по следующему эпизоду. Как-то старшина мне докладывает, что уже два раза нехватило двух сухарей, значит, кто-то из курсантов получает дважды. Поскольку рота наша малочисленна, я порекомендовал ему внимательно смотреть, кто уже получил. И вот на второй день мне в землянку приводят двух солдат в наших плащнакидках. Солдаты эти оказались немцами. Они во время раздачи нищи, а это производилось в темноте, переходили линию фронта, пристраивались в очередь и получали пищу. Голод оказался сильнее страха.
С января по ноябрь 1943 года я был командиром стрелковой роты 189 запасного стрелкового полка 56 армии Северо-Кавказского фронта. Полк, продвигаясь вслед за передовыми частями, пополнял их солдатами и сержантами, направляемыми в него армейскими госпиталями, медсанбатами, а также военкоматами. По мере освобождения территории полк и сам призывал находившихся на ней мужчин, организуя полевые военкоматы. Здесь приходилось не легче, чем на передовой. Необходимо массу людей принять, где-то разместить, а зимой это не просто; накормить, обмундировать, сформировать маршевые роты и сопровождать их в воинские части, которые находились на переднем крае.
И это требовалось проводить под непрерывным артобстрелом дальнобойной артиллерии и бомбежками авиации противника, при которых полк разбегался, и собрать его опять было очень трудно. В иные дни в полку насчитывалось до 15 тысяч человек переменного состава. Управлять такой массой крайне нелегко. Нехватало питания, обмундировання, особенно обуви, шинелей, отправляли в ватных брюках и фуфайках, а иногда и в гражданской одежде. Кроме того, проводили боевую подготовку необученных, причем на боевом оружии, так как не имели никаких учебных пособий или, приборов. Во время таких занятий в полку случались и казусы…
Сержант-преподаватель, в землянке проводил занятие по обращению с боевой гранатой Ф-1. Он располагался посреди землянки на массивном чурбане — срезанном пне, а вокруг сидели солдаты. Показывая, как надо гранату подготовить к броску, сержант нечаянно выдернул чеку, пытался вставить ее на место, но тут раздался щелчок — граната сработала. В первое мгновение он хотел выбросить ее из землянки, однако на проходе сидели солдаты. Тогда он подложил ее под пенек и сам на него сел. От взрыва никто не пострадал, осколки вошли в землю, только сержант некоторое время после того не мог сидеть.
А фронт все требовал и требовал людей. Многих потеряли наши войска при прорыве так называемой «Голубой линии», построенной немцами на Кубани. Эту линию они оборудовали дзотами и землянками в 3–4 наката, глубокими пунктами управления, сплошными, во весь рост, перекрытыми траншеями и ходами сообщения. На переднем крае установили колючую проволоку в несколько рядов, множество мин. Мин противотанковых немцы не жалели, наши саперы извлекли их целые горы.
Располагались немцы с комфортом. В землянках у них были перины, подушки, одеяла, стены оббиты фанерой или досками, даже липучки висели от мух, все пересыпано дустом от вшей. Не то, что мы, все время в грязи и завшивевшие.
На пути в части из маршевых рот при артналетах и бомбежках убегало немало солдат, которые продавали обмундирование гражданскому населению и через некоторое время опять же к нам и возвращались. За это наказывали офицеров, сопровождавших роты. Чтобы избежать наказания, приходилось списывать беглецов как боевые потери.
В начале декабря 1943 года меня направили в 83-ю бригаду морской пехоты на должность командира стрелковой роты. Штаб бригады находился на косе Чушка. Там я несколько дней ждал переправы В Керчь, который до этого месяц назад частично занимали наши десантники.
Там располагалась и моя рота, находившаяся в резерве бригады, в составе 305 отдельного батальона морской пехоты.
8 декабря я принял роту, и сразу же наш батальон получил задачу на высадку морским десантом в район горы Митридат на выручку остатков дивизии полковника Гладкова, которая отходила по берегу в направлении Керчи из Эльтигена, где она не смогла закрепиться.
Днем я успел только познакомиться с командирами взводов и решить организационные вопросы. Той же ночью нас погрузили на мотоботы (мы их называли «смертоботы»). Вышли в море. Несмотря на темную ночь, противник нас обнаружил, осветил прожекторами, открыл огонь.
Мы получили приказ не подходить к берегу, а прыгать в ледяную воду и добираться вплавь до суши. Пришлось на мотоботах оставить минометы, «сорокопятки» и боеприпасы. Из крупных предметов только кто-то сумел выкатить на берег бочку со спиртом. С ходу мы заняли высоту и там вскоре встретились с гладковцами.
Поддерживали нас орудия из Тамани, а днем и штурмовики Ил-2, которые сбрасывали нам
боеприпасы и продукты. Правда, многие мешки попадали к немцам или в море. Часть гранат деформировалась от удара о землю и была непригодна, их мы привязывали к годным.
Немцы отстояли от нас так близко, что мы перебрасывались с ними гранатами. Потом подошли их танки, и одним из снарядов я 10 декабря 1943 года был вторично ранен. Здесь мне повезло. Дело в том, что у меня на спине был вещмешок, и в нем лежали мои хромовые сапоги. Так вот осколок пробил наискось каблук, задник, а потом уже впился в тело.
После излечения в госпитале меня направили опять же на Керченский полуостров на должность командира стрелковой роты 779 стрелкового полка 227 стрелковой дивизии. На дворе стоял январь. 1944-й год.
Прибыли мы с одним офицером в штаб дивизии, находившийся в поселке Еннкале, доложили. Нам сказали: ищите землянку и отдыхайте до завтра.
Землянок вокруг имелось множество, и мы облюбовали себе с печкой. Однако немного спустя к нам вошли два подполковника и приказали освободить ее для них. Делать нечего — они старше нас по званию. Мы нашли себе другую, похуже. Через некоторое время противник произвел артналет, и ту землянку, с подполковниками, разметал снаряд. Вот такой случай…
Со своей новой ротой участвовал в боях по расширению керченского плацдарма. Запомнились бои за высоту 133,3. Она господствовала над местностью, и кто ею владел, тот видел все, что делается на стороне противника. Эта высота много раз переходила из рук в руки, се вершину разворотили снаряды и мины, а подступы к ней усеяли трупы, которые так окоченели, что служили наступающим укрытием и брустверами для стрельбы. В ходах сообщения и траншеях также лежало много трупов, по которым ходили, не обращая на них внимания. Похоронные команды не успевали их хоронить, да и не пытались. Перед высотой стоял наш сгоревший танк с прислоненным к нему трупом обгоревшего танкиста с поднятой рукой. Картина жуткая!
На этой высоте я потерял две-трети своей роты и 16 января был сам ранен в третий раз. Лечился в дивизионном медсанбате, в четырех километрах от передовой (дальше — море), так что нам Часто приходилось прятаться в окопах.
Когда возвратился в строи, меня прикомандировали к начальнику штаба дивизии — офицером для поручений, временно, пока не откроется вакансия. Выполняя поручения начштаба, ежедневно бывал в частях дивизии. Штабы полков и батальонов, как правило, располагались в катакомбах, где остались следы пребывания наших войск, державших оборону после первого, в 1941 году, занятии Керчи немецкими войсками и отказавшихся сдаться в плен.
Катакомбы образовались благодаря камню-ракушечнику, который люди вырезали под землей для строительства домов Керчи. Поэтому были достаточно просторными, высотой 3–4 метра и шириной до 10 метров и тянулись десятками километров, с большим количеством разветвлений и выходами на поверхность, В них легко заблудиться, и чтобы этого не случилось, мы за собой тянули телефонный кабель с катушек и но нему возвращались обратно. Освещали себе путь также зажженным кабелем.
В катакомбах мы находили разные документы, окровавленные бинты, оружие без боеприпасов.
Обнаружили там и подземный госпиталь, где аккуратно рядом лежали истлевшие труппы.
В ночь на 11 апреля 1914 года перешла в наступление наша Отдельная Приморская армия. Она овладела полностью Керчью и стала преследовать противника вдоль южного побережья Крыма. Нашу дивизию посадили на студебеккеры в качестве подвижного отряда армии.

Наступление началось столь стремительно, что уже 16-го апреля мы заняли Балаклаву и остановились перед Сапун-горой.

Во время наступления меня часто посылали в полки с приказами. Но полки так быстро продвигались, что их трудно было разыскать. Однажды, выполняя поручение, я поехал не по той дороге и угодил в плен к румынам. Но вскоре через переводчика выяснилось, что они сами хотят сдаться в плен, но не знают — кому.
Перед Сапун-горой наша дивизия надолго задержалась и не только наша. Противник омел хорошие укрепления, владел высотой, а нам приходилось карабкаться вверх по совершенно голым склонам. Успех решили «катюши», которые термитными снарядами все выжгли. Зрелище, со стороны захватывающее.
В Севастополь дивизия не попала, а заканчивала бой на мысе Херсонес. Взяли много пленных, техники. Там я впервые встретился с власовцами, уже плененными, жалости к ним не испытывал.
12 мая 1944 года бои в Крыму закончились нашей крупной победой.
В это время меня назначили начальником штаба батальона в 570 стрелковый полк той же дивизии, а все полки возвратили на Керченский полуостров.
Этому послужила следующая причина: когда мы продвигались по Крыму, заметили, что в татарских аулах почти в каждой семье были дома мужчины призывного возраста. Их многочисленность сильно бросалась в глаза, так как, продвигаясь по Украине, мы в селах видели только женщин, стариков и детей. А здесь — как в мирное время. Причем, все мужчины имели на головных уборах нашивки из красной материи. Когда мы спросили, что бы это значило, нам ответили : «Мы — партизаны». Немногочисленные русские, проживавшие в аулах, говорили нам совсем другое; многие татары от мобилизации ушли в горы и находились там до прихода немцев, другие сдавались в плен на других фронтах и возвращались, с разрешения немцев, домой.
В период оккупации большинство татар сотрудничали с фашистами, выдавали им партизан, несли охрану аулов, чтобы не допустить партизан на отдых и лечение, служили в полиции и карательных отрядах под руководством оккупантов, притесняли местное русскоязычное население. В связи с этим татары были высланы из Крыма. А на полях созревал хороший урожай, который некому убирать. Вот для этого и возвратили дивизию на Керченский полуостров.
Мы на какое-то время превратились в сельскохозяйственных работников. Дело это оказалось чрезвычайно трудным, так как перед выселением татары кое-где успели привести в негодность те немногие трактора и комбайны, которые имелись в колхозах. Приходилось косить и молотить в основном вручную.
И вот тут-то наши хорошо дисциплинированные солдаты стали плохо управляемыми, Разбросанные мелкими группами по многим аулам, часто и без офицеров, они были предоставлены самим себе и злоупотребляли вином. У татар есть такой обычай: родится ребенок, на пороге сакли закапывается бочка сеголетнего вина и хранится до совершеннолетия или свадьбы новорожденного. Солдаты об этом разузнали от русских жителей и щупами отыскивали вино, напивались, дрались между собой. А когда дерутся вооруженные люди, это опасно. В связи с этим произошел курьез.
В наш полк прибыл прокурор дивизии — полковник, чтобы разобраться с пьянкой. Собрали офицеров, он выступил, ругал всех за то, что распустили солдат. А когда собрался ехать обратно, не мог найти своего шофера. Оказалось, его напоили наши солдаты, и он спал в окопе.
Убрав хлеб, мы в конце августа 1944 года железнодоржными эшелонами направились на 2-й Украинский фронт, находившийся в Румынии.
На подходе к фронту нас выгрузили в районе Бахэу и поставили задачу; уничтожить немецкую группировку, прорвавшуюся из Яссо-Кишиневского котла и продвигавшуюся на запад по нашим тылам, делая там немало шороху. Немцы прорывались по лесам большими группами и состояли из отчаянных солдат и офицеров, лезших напролом и пытавшихся перейти основные дороги.
Бои изобиловали большими неожиданностями, поскольку сплошного фронта не было. Мы то продвигались вперед, то возвращались назад, если становилось известно о новой группировке.
Как-то рано утром полк передвигался колонной по ущелью. Густой туман окутывал окрестности. И вот, совершенно неожиданно из-за кукурузного поля наперерез нам вышла колонна немцев человек тридцать. Увидев нас, они оторопели от внезапности. И наши разведчики их тут же их окружили. Это оказались власовцы, все грузины. Они просились, чтобы их зачислили в нашу армию, оправдывались, но командир полка приказал всех расстрелять. Мера жестокая, однако в условиях войны оправданная, ведь там — кто кого. Если бы нам попались немцы, мы бы их отправили в тыл, но измены простить никто не хотел.
В этих боях дивизия взяла в плен более четырех тысяч человек. А однажды мы захватили часть кавалерийского полка. Лошади у немцев упитанные, седла новые, а на брюках кавалеристов сзади были нашиты хромовые накладки, так называемые лен. Из них можно сшить хромовые сапоги, правда, на голенищах получалось два шва — сзади и спереди, но это не беда. На подметки шла кожа из седел и ранцев.
И вот я наблюдал такое зрелище: на огромной поляне стоят немцы, а сзади них, присев на корточки, наши солдаты отпаривают лен. Такое впечатление, как будто стоит стадо коров и их доят. Не у всех наших солдат были хорошие ножи, и поэтому на задницах кавалеристов светили большие дыры, но кавалеристы терпели.
Закончив 4 сентября 1944 года ликвидацию прорвавшейся группировки, наша дивизия повернула на северо-запад и, пройдя через города Роман, Тыргу-Муреш, Альба-Юлия, Лугож, Арад, завязала упорные бои в районе венгерского города Сольнок, расположенного на правом берегу Тиссы. Форсировала реку и взяла город. Немцы сумели взорвать большой мост через Тиссу.
Перед этими событиями в конце августа Румыния вышла из союза с Германией и повернула против нее оружие. После нам приходилось сдавать свои участки румынским частям, которые были сильнее в обороне, чем в наступлении.
Проходя через территорию Румынии, останавливались в г. Роман, где мне пришлось увидеть румынского короля Михая, который в громадной фуражке с пышной свитой ехал по улице. Народ приветствовал его. Король был молод.
Рядовые румыны жили очень бедно, особенно крестьяне. Немцев они не любили и нам охотно показывали, где те прячутся. Угощали нас мамалыгой. Но приходилось все охранять — тащили что попало.
В этом же городе случилась такая трагикомедия. Один наш офицер обслужился в румынском доме терпимости и рассказал об этом. Срочно созвали партсобрание, которое прошло очень весело, т. к. все требовали подробностей. Офицера исключили из партии за моральное разложение.
В Румынии встречали много людей, говоривших по-русски, особенно среди евреев, которые в основном владели аптеками. Эта страна запомнилась и тем, что все мы страдали от отсутствия курева, а румыны ничем нам не могли помочь, потому что существовала при оккупации немцами табачная монополия, и они табака не сеяли. Изредка нам выдавали их папиросы «Плугар» с опием.

Венгрия, союзница Германии, встретила нас не очень доброжелательно. После горных боев в румынской Трансильвании мы вышли на Средне-Дунайскую низменность Венгрии, — где крупных населенных пунктов было мало, а преобладали хутора, мы их называли столыпинскими. Это дом с постройками, садом, а вокруг — поле хозяина дома, через несколько сот метров — другой такой же хутор. И так — по всей равнине.
И нам приходилось брать с боями каждый такой хутор. Венгры, жители этих мест, помогали немцам, обеспечивали их отход. Да и без немцев эти хутора самостоятельно оказывали сопротивление.
После одного такого боя наш батальон понес большие потери в живой силе. А когда мы заняли хутор, немцев там не оказалось, хотя отсюда никто и не отступал. Нам навстречу вышло несколько венгров со словами «цивиль, цивиль».
Капитан Петров — командир роты; полез на чердак и притащил оттуда два ручных пулемета с еще горячими стволами. Был возбужден из-за больших потерь, схватил молоток и убил одного венгра. Этого капитана хотели судить, но вскоре он сам погиб перед очередным хутором.
При выходе на равнину мы обзавелись за счет противника лошадьми и обозом так, что солдаты почти все три перехода ехали на повозках, а офицеры — на лошадях. Это облегчало маневр, экономило силы. Венгерские лошади красивые, и мы стали менять ими наших, но оказалось, что в упряжке они не выносливы. Пришлось опять забирать своих, которые не отставали, от обозов. Венгерские хороши под седло.
В Сольноке мы захватили много трофеев, в том числе и госпиталь с полным оборудованием и инструментом. Правда, наши солдаты, переночевав в нем, превратили его в конюшню, все побили, перемазали, растащили простыни на портянки. Там я взял себе офицерское кожаное пальто в котором и воевал до тепла. Оно было удобно в сырых окопах и при дожде. На нарушение формы тогда не обращали внимания.
От Сольнока пошли севернее Будапешта. Брали города на границе с Чехословакией. Бон на территории Венгрии отличались длительностью и ожесточенностью, мы несли большие потери. Особенно в районе озера Балатон, где немцы окружили, и разгромили несколько наших дивизий. В листовках, они писали о большом количестве пленных, сообщали фамилии старших офицеров, оказавшихся в их руках.
В декабре 1944 года мы вступили на территорию Чехословакии. Здесь наступление осложнялось тем, что местность горно-лесистая, много рек. Пришлось с боями форсировать реки Грон, Нитра, Ваг. Морава. Дивизия продвигалась по линии городов Нитра, Таланта, Благовед, Трнава, Сеница, Годонин и немного не дошла до Брно.
К этому времени на территории Словакии развернулось большое партизанское движение. Партизанские отряды состояли как из чехов и словаков, так и из русских, заброшенных сюда нашим командованием. На своем пути мы несколько раз встречались с народными мстителями, согласовывали взаимодействия, видели плоды их неплохой работы.
Продвигаться в Чехословакии можно было только по долинам, часто очень узким, и это сбивало темп нашим танкам и артиллерии. Да еще кавалерийский корпус запрудил своими многочисленными обозами дороги.
Кавалеристов пехота не любила — при преследовании противника они первыми врывались в населенные пункты и, как говорится, первыми срывали аплодисменты. Прорыв же делала пехота, а трофеи подбирали кавалеристы, обгоняя пехоту. Почти всегда к нашему приходу они занимали все дома, и зимой нам приходилось ночевать на улице и в лесу. Кроме того, кавалеристы, нередко побраконьерничав, уходили, а грехи падали на пехоту.
Поэтому, когда танковый корпус генерала Жданова при срочной переброске на наш участок встретил на своем пути кавалерийские обозы, которые ему мешали двигаться, и поспихивал их танками в обрыв, расчищая себе дорогу, пехота, шедшая по обочине, зааплодировала.
Чехи встречали нас как родных братьев, шумно приветствовали. Еще, случалось, идет бой, а они уже выскакивают на улицу, хватают солдат, тянут домой, угощают. Помню, в деревне Садхи, которую мы заняли на пасху, а немцев отбросили за реку, наш батальон буквально разобрали по домам, угощали разными сдобами, пирожными. Такие пасхи, как у нас, чехи не пекут. Не едят хлеба с первыми блюдами, только со вторыми. Но хлеб у них отличный!
В период затишья устраивали с чехами танцевальные вечера. Девушки принаряжались, надевали сразу до десяти разноцветных юбок — одна чуть выше другой, красились. Чем богаче девушка, тем больше юбок надевала.
Последний военный 1945 год мы встречали вместе с чехами, 30 декабря мы заняли одни населенный пункт. Немцы отступили в лес и не проявляли активности. Мы решили 31 декабря не наступать.
Чешские женщины приготовили хорошие закуски, ожидался пир горой. Сели за уставленный явствами стол. И надо же такому случиться! Немец бросил только одну мину, которая разворотила крышу именно нашего дома, внутрь не проникла, но осыпавшаяся штукатурка накрыла весь стол. Продукты пришлось выбросить, выпивка не пострадала. Тогда мы принесли свои консервы — тушенку, шпиг и др. И неплохо встретили новый год… В семье одного нашего белоэмигранта я впервые увидел томик стихов Есенина и прочитал его. У нас этот замечательный поэт тогда не издавался.
Продвигаясь по Чехословакии мы за поселком Киёв неожиданно встретили сильное сопротивление, и подумали что это эсэсовцы. Но это были власовцы — они многих наших положили. Наши тоже их не щадили.
Здесь власовцы захватили нашего связиста: переодевшись в нашу форму, проникли к нам в тыл и перерезали телефонный кабель. Связист, взяв в руки кабель, пошел по нему, ища разрыва, при починке его и схватили. Потом по громкоговорителю об этом нам говорили с призывом переходить на сторону немцев. Конечно же, ни кто не поддался на провокацию.
В Чехословакии испокон веков занимаются виноградарством и виноделием. Почти каждая сельская семья имела свой виноградник на склоне горы, а у ее подножия — подвал-винницу. Все они были отмечены па наших топографических картах. Нас в этих случаях предупреждали: вино отравлено! Но никто не отравился. Это были небольшие винницы.
А однажды, двигаясь полковой колонной, мы увидели, как на окраине села из открытой двери Винницы большим ручьем льется красное вино, а солдаты черпают его котелками и каскам и пьют.
Командир полка приказал роте автоматчиков навести порядок. Когда мы стали осматривать Винницу, то увидели целое подземное хранилище на сотню метров со множеством отсеков. Впереди стояли огромные деревянные бочки с вином. Солдаты прошили их автоматными очередями, и вино брызнуло фонтанами из многих дыр, часть попала в котелки, а большее на землю. За большими бочками стояли поменьше, и чем больше вглубь, они уменьшались в размерах, потом пошли бутылки, и, наконец, четырехгранные флаконы со стеклянными пробками. Если верить этикеткам, то вино выдерживалось более 70 лет. Оно было густое, зеленого цвета и пахло мятой, очень сладкое. Головы не трогало, а ноги отнимало.
Об окончании войны мы узнали 8 мая от чехов, которые слушали английское радио. 9 мая нам об этом объявили официально. По этому случаю в лесу на поляне был организован митинг полка, обед, салют. Все мы ликовали. Но недолго, так как получили приказ двигаться в другой район для уничтожения остатков войск немецкого фельдмаршала Шернера, которые отказывались сдаться нам и по лесам прорывались на запад, чтобы сдаться нашим союзникам. У нас еще были потери. Войну наш полк закончил 11 мая 1945 года.
Следует сказать, что в конце войны наши солдаты стали проявлять излишнюю осторожность, не рвались в бой как раньше. В наступление шли только после того, как артиллерия разметает противника. Все понимали, что скоро мир. И никто не хотел умирать.
В Чехословакии мы оставались недолго. Приводили себя в порядок, отъедались, готовились к переезду на Родину. Охотились на фазанов и коз изобиловавших здесь. Ни кто не предполагал, что для нас воина еще не закончена.
Чехи нас принимали хорошо. Помогали с питанием и размещением. Жили они богато и культурно. У них отличные дороги, добротные дома, ухоженные поля. Нам на отъезд чехи приготовили много колбас и пива.

В июне 1945 года нас подняли по тревоге и направили на железнодорожную станцию. Там мы из-за нехватки вагонов и платформ с большим трудом погрузились. Пришлось ради экономии места все повозки разбирать по частям, машины грузить в машины, строить на открытых платформах нары для солдат. Они так и ехали всю дорогу без крыши над головой.
Ехали через Германию и повсюду видели заводы, заводы. На остановках к нам подходили немцы с детьми, опрятно одетые, просили хлеба, им давали. В Дрездене долго стояли. Ходили по городу, до основания разрушенному американской авиацией. Купались в Шпрее, В одном из заводов наткнулись на мелованную бумагу большой формы в пачках, набрали ее, и она пригодилась нам: в Польше на нее меняли сало, колбасу, самогон.
В пригороде Варшавы — Праге наш эшелон переоборудовали на широкую колею. Дальше мы ехали через разрушенную Украину. Задержались в Бердычеве, и обратили внимание, что некоторые девушки ходят с одной забинтованной голенью. Оказывается, они добровольно обслуживали немцев в домах терпимости, и им ставили клеймо. Говорили, что в эти дома принимали по конкурсу, желающих было много.
Ночью приехали в Москву и начали гадать — куда нас повезут дальше. Узнали об этом только тогда, когда минули Байкал и Читу. После сорокадневного пути нас выгрузили в городе Чойбалсан в Монголии и влили в состав Забайкальского фронта. Встречал нас тоже Чойбалсан, только маршал, низенький человек. Когда мы вывели лошадей из вагонов, они не могли первое время ходить, так как застоялись. Да и нас изрядно измучила дорога — земля казалась платформой поезда.
Дальше пошли походом по монгольской степи вдоль узкоколейки через Улан-Цегир, Тамцаг-Булач к китайской границе. Шли днем, без дорог. Вокруг — идеальная равнина, видимость на много километров, колодец от колодца отстоял на 20 — 40 километров. Ни одного деревца. Нестерпимый запах чеснока — это источала дух трава, размятая солдатскими сапогами. А жара невыносимая. Воды давали по одной фляжке на сутки, она быстро нагревалась — там я узнал ей цену. Во рту сухо. Язык распух. Галюцинации, миражи — кажется, что впереди река или озеро, подходим — ничего нет. У нас в полку два солдата не выдержали безводья, застрелились. Случались и солнечные удары.
Когда подошли к реке Халхин-Гол, все кинулись в нее в обмундировании. А вода очень холодная и мутная. Там только утолили жажду. Питались плохо, потому что не только продукты, но и воду, и дрова привозили из нашего Забайкалья, а войск было много.
За рекой остановились. Заняли исходное положение и получили приказ на наступление в ночь на 9 августа. Впереди — Манчжурия, занятая японцами. Сопротивлялся противник слабо. В Квантунской армии не имелось автоматов и противотанковых ружей, тяжелой артиллерии было мало.
Вскоре нас обогнали танки и механизированная пехота, брошенные в прорыв, и мы остались в тылу. Преодолели некоторое расстояние, остановились и вернулись назад из-за ненадобности.
Монголы встречали нас радушно. Они уже привыкли к русским — наши гарнизоны стояли там давно. Местные жители — тогда это кочевники — постоянно передвигались. Остановятся возле колодца, поставят юрты, выпасут траву, выпьют воду и переходят на другое место, к другому колодцу. И так постоянно. Все они ходили с косичками, носили халаты, брюки, ездили на своих малых лошаденках. Жили грязно и бедно. Мы у них меняли часы на баранов. Кроме них они держали верблюдов и яков. Коров я не видел. Землю они не обрабатывали. По их представлениям — это грех. Даже покойников в землю не закапывали.
3 сентября 1945 года война с Японией закончилась. Закончилась и вторая мировая война. Мы опять остановились возле города Чойбалсан, где и провели демобилизацию старших возрастов. Потом дивизия передислоцировалась в Красноярск. Здесь тогда было много воинских частей, аэродром и большой лагерь для японских военнопленных. Места для размещения нехватало — принялись строить казармы. Провели демобилизацию очередных возрастов. И дивизию расформировали. Большинство офицеров было уволено. А меня в июле 1946 года направили работать в Боготольский райвоенкомат Красноярского края, где я пробыл до августа 1950-го.
Там меня постигло большое горе в один месяц. 3 ноября умер сын, а 19 ноября 1949 года — жена. И я остался в чужом краю с трехлетней дочерью. Рядом — ни близких, ни родственников. Я написал рапорт о переводе меня на Украину, где жила моя мать (отец погиб на фронте) и родители моей жены. Перевод мне дали в августе 1950 года. Меня направили в распоряжение Харьковского облвоенкомата.
В Харькове я проработал до мая 1960-го в должности офицера ряда военкоматов. Потом заместителем Кировоградского облвоенкома, заместителем Сахалинского облвоенкома, работал и в Ворошиловградском облвоенкомате. Уволен в звании подполковника, с правом ношения военной формы.
В гражданских условиях работал более трех лет в спорткомбинате «Динамо», один год — инженером по гражданской обороне в «Ворошиловградавтотехобслуживании» и семь лет — на станкостроительном заводе имени В. И. Ленина — по гражданской обороне. Уволился в 1986 году после инфаркта.
Член ВЛКСМ с 1938 года, член ВКП(б) — с 1944 г. В члены партии принимался перед наступлением.
Имею награды: два ордена Красной Звезды, два ордена Отечественной войны, ряд медалей. У меня трое детей.
Что можно сказать о прошедшей воине? Это очень тяжелая и очень опасная работа. Успех в ней достигался только тогда, когда участвующие в ней люди имели высокую военную квалификацию, богатый опыт и были вооружены современной техникой. Все — как на производстве, только гораздо сложнее.
Войну выиграли не горлопаны мирного времени, а люди скромные, незаметные, совестливые — они были в боях более надежными. Был массовый героизм, самопожертвование. Но были и казнокрады, моральные уроды, жившие по принципу — «война все спишет». Были и дезертиры, барахольщики, трусы и шкурники, избегавшие отправки на фронт. После второго ранения в декабре 1943 года на излечение меня направили в запасной офицерский батальон в Армавир Краснодарского края. Располагался он в бывшем общежитии. Прибыв туда вечером, я обратил внимание на то, что койки, на которых спали офицеры, обуты ножками в сапоги. Оказывается, это для того, чтобы эти самые сапоги не стащили. Как мне сказали, в батальоне процветает воровство. Группа офицеров, организовавшись, всячески увиливала от направления на фронт. Как только приезжал представитель из какого-либо соединения (покупатель), они уходили в город. При построении отобранной группы на месте не оказывалось, поэтому в приготовленных списках они вычеркивались и заменялись другими.
Такие манипуляции они проделывали много раз и находились в батальоне длительное время. Денег у них не было, поэтому они все воровали у новичков, покупали водку и угощали тех лиц батальона, от которых зависела их отправка на фронт, и те их покрывали. На второй день я был отправлен на фронт в своих сапогах — помог совет бывалых.
Мне известны случаи членовредительства, когда в мороз солдаты разувались и совали, ноги в снег, чтобы отморозить пальцы; когда во время боя в лесу солдат, стоя за деревом, расставлял руки в стороны, чтобы в них попала пуля. Находились и самострелы, стрелявшие в левую руку через буханку хлеба, чтобы не было ожога и копоти. Но таких было мало. За трусость карали, а за подвиги награждали. Правда, есть немало и таких, что не отмечены, не получили — заслуженных наград.
Существовал порочный принцип награждения. Орденами и медалями удостаивали только при успешном наступлении, реже при обороне, а при отступлении наград не давали, хотя, там совершалось подвигов не меньше. Кроме того существовал лимит награждения. После успешного боя штаб армии выделял корпусу лимит орденов и медалей, корпус распределял их по дивизиям, дивизия — по полкам, полк — по батальонам, до последних их доходило мало и похуже. Лучшие ордена оседали в высших штабах, а тем, кто обеспечивал успех, до а тем, кто обеспечивал успех, доставались крохи. Раненые солдаты и  офицеры, совершившие подвиги и исключенные из части в связи с убытием в госпитали, как правило не награждались. Командование стремилось отметить оставшихся. Поэтому в конце войны выяснилось, что тот, кто имел много ранений, не имел наград. А у работников штабов, особенно офицеров, орденов и медалей было больше, чем те, кто непосредственно участвовал в боях и приносил победу.
Война многое разрушила, унесла лучшие кадры. Мы думали, что для восстановления народного хозяйства потребуются десятилетия. Но наш народ быстро с этим справился, потому что трудился, как и воевал, — не считаясь, ни со временем, ни с трудностями.

А. НАРЫЖНЫЙ,
ветеран войны и труда.
 

[ подробнее... ] posted by: al

keywords: война воспоминания // [ добавить комментарий ]