Вчера, выйдя утром из подъезда и пройдя шагов сто, вдруг услыхал кукушку. Чтобы понять странность ситуации, подчеркну, что я живу в обстановке полного урбанизма, далеко от каких-либо буколических окраин. Голос кукушки имеет такое свойство, что понять, откуда он раздается, очень трудно, а вокруг — только городские многоэтажные дома конца XIX века. Я совершенно рефлекторно остановился и принялся считать. Когда животное дошло до 27, я плюнул и решил, что это розыгрыш с его стороны. Кукушка мгновенно прекратила, а потом, выдержав короткую паузу, начала отсчет снова, но я уже игнорировал, потому что явно не для меня.

Через пару часов, идя домой с трамвайной остановки, услышал над головой птичье пение и почемуто моментально сообразил, что это большая синица, хотя не слышал ее голоса (или не слушал) уже десятки лет.

И правда, она сидела прямо на голом дереве над головой и заливалась вовсю.

Вот такие были факты из области орнитологии. А воробьев в Праге по-прежнему нет, их съели голуби. И еще, по совершенно другому поводу. Мой проект прекратить писать стихи, судя по всему, провалился. Очевидно, волевым актом этого не добиться. Я теперь вспоминаю, что собирался бросить еще за несколько лет до того, как действительно бросил, но не смог, а когда действительно бросил, это получилось само собой, независимо от моего решения. Стихи почему-то оказались нужны в качестве средства заклинания некоей метафизической тьмы, которая потом отступила. Сейчас никакой такой тьмы не вижу, но, может быть, не туда смотрю.

* * * * * * * * * * * * * * *

Каково должно быть отношение поэта к признанию широкими массами современников? Вопрос чисто академический, любой умственно неповрежденный автор хорошо понимает, что широкие массы современников относятся к поэзии конкретно никак и не изменят этого отношения, что бы он ни предпринял. Но вот известные строчки Пушкина:

Поэт! Не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Чем они отличаются от наших собственных мелких честолюбивых мыслей? Ничем. Просто они откровеннее, и оттого смешнее, в нехорошем для автора смысле. И не только смешны сейчас, исторически, но и были в момент написания.

Чтобы меня не зачислили не в ту шеренгу, сразу оговорюсь, что Пушкина я очень люблю, но отношусь к нему без предписанного национальными культурными нормами обожания и разжижения мозга, равно как и к другим крупным поэтам, вроде Мандельштама или Бродского. Он подсуден тому же суду, что и все мы.

К какому народу обращается Пушкин? Из народа ему была известна только Арина Родионовна, и явно не ей он приписывает «суд глупца и смех толпы холодной». А если бы и ей, то не терял бы по этому поводу сна. Народная любовь во времена Пушкина никак ему не угрожала по той простой причине, что народ был поголовно неграмотен, а тиражи его произведений были крошечными. Народ как бы вообще принадлежал к другой расе и даже лингвистической группе, эта идея высказывалась и до Быкова с его «ЖД». Для чего же такая поза?