Михаил Шишкин
«Венерин волос»
М.: «Вагриус», 2005

Так получилось, что Книжный дозор в свое время прошел мимо «Венериного волоса». Ваш дозорный слуга прочитал этот сложный и спорный роман, странным образом ставший лауреатом попсоватой премии «Национальный бестселлер» 2005 года, только сейчас. И понял, что не написать о нем нельзя.

Необычная книга Шишкина не понравилась многим. Одни упрекали писателя в манерности и самолюбовании, другие в европейском высокомерии (Шишкин уже более 10 лет живет в благополучной Швейцарии), третьи обвиняли в плагиате. Странно, что суть «Венериного волоса» не разглядел продвинутый Лев Данилкин, точно определивший его ингредиенты, но не распробовавший вкус получившегося блюда. «Зачем все это нужно?» — вопрошает гламурный критик. Попробуем разобраться — зачем.

Второй и последующие абзацы не предвещали бы ничего необычного — перед нами сцена допроса в швейцарском ведомстве по делам беженцев, — но первый почему-то сообщает: «У Дария и Парисатиды было два сына, старший Артаксеркс и младший Кир». На следующей странице Дарий возникает вновь, а еще через пару страниц протокол допроса сменяется письмом автора к некоему Навуходонозавру. И пускай чуть позже станет ясно, что ключевая фигура романа — называемый здесь толмачом русский переводчик, что в перерывах между допросами он почитывает Ксенофонта, а Навуходонозавром называет своего сына — к этому времени повествование окончательно утратит линейность и постепенно начнет утрачивать связность. В истории беженцев станут вплетаться цитаты из древних сочинений, вопросы и ответы заглушат посторонние голоса, рассказывающие какие-то бесконечные байки, стремительно нарастающий шум сделается невыносимым.

К счастью, вскоре автор смилостивится и начнет перемежать энтропические фрагменты выдержками из дневника девочки Беллы, в которой нетрудно узнать будущую певицу Изабеллу Юрьеву. Есть ли в этом дневнике реальные записи Юрьевой, сказать не могу, но определенно то, что некоторые эпизоды Шишкин аккуратно списал из мемуаров Веры Пановой. И, скорее всего, не только у нее.

Количество явных и скрытых цитат и аллюзий в «Венерином волосе» огромно. Некоторые куски текста представляют собой сплошной центон, хаотический коллаж, составленный из коротких историй одна другой тривиальнее. «Его отец был священником, потом заболел и ослеп, а сын должен был скрывать свое происхождение, писал во всех анкетах, что отец — инвалид, и боялся, что все откроется». «Перед смертью, уже старухой, говорила: не смей хоронить в кольцах, все сними, украдут — продай лучше». «Дачу зимой все время грабят, написал записку: «Товарищи воры, вы убедились, что мы не храним здесь ничего ценного и спиртного. Пожалуйста, не ломайте ничего и не бейте стекла, мы люди небогатые». Приехал на выходные… все разбито, загажено, и записка лежит на полу, придавленная кучей». Дежавю, сплошное дежавю! Зачем все это нужно?

А затем, что ужас обесценивания вербального мира преодолевается самим фактом его существования. То, что записано, — бессмертно, избавлено от небытия. Отсюда и библейский эпиграф о спасении любого праха словом, и упомянутая в романе картина «Воскрешение плоти» на обложке. А еще в романе есть пятый элемент. Тот самый. Возникает он так же неожиданно, как у Барнса во вставной новелле «Истории мира в 10 . главах», и звучит, вопреки антуражу, так же искренне и пронзительно. Венерин волос — травка любви, трава-мурава, растет себе, не зная преград. В начале было Слово, и Слово было Бог, а Бог есть Любовь. Такое тривиальное равенство. Такая святая простота.

Юрий Володарский