ШО В предыдущем интервью, когда я говорил с вами и вашим коллегой, режиссером и сценаристом Паскалем Арнольдом, Паскаль сказал, а вы с этим согласились, что свобода — это когда, цитирую, «твоя свобода не мешает свободе другого, не мешает делать, что хочешь». Как в таком случае быть с такими существующими в обществе институтами, как, например, брак и семьи? Ведь семья — это добровольный отказ от собственной свободы ради правил группы из двух людей…

— Вот как раз семья кардинально отличается от понятий «правительство», «политика», «религия», всего того, что, по моему мнению, эту свободу притесняет. Семья — это кровь. Это не рациональное, это то, что внутри нас. Это любовь. Но, говоря об институтах, ми понимаем, что в большинстве случаев эти самые институты созданы для контроля людей. Я — американец. На меня большое воздействие имели выходцы из тридцатых годов XX века — Генри Ферроу, Ральф Эмерсон и др. — тоже американцы. Они возложили ответственность за все происходящее вокруг на индивидуума, а не на институты, не на общество. Я исходил из этой философии. А вместе с этим — из идеологии Кришнамурти. И для меня его идеи, — что ты прячешься за какими­то организациями, за догмой, — единственный способ сохранить свою невинность, не имея при этом задних мыслей, смотреть на мир открыто. Подходить к каждому отдельно взятому человеку с мыслью, которая не может быть услышана или может быть не услышана. Это очень идеалистический подход. Но я не верю в общественные институты, потому как считаю, что они на за что не отвечают. Я убежден в том, что за все и за себя самого должен отвечать человек. Вы согласны со мной?

ШО Не совсем, я — католик. Но это не существенно…

— …Я был почти священником, учился в семинарии. Это было 35 лет назад…

Сейчас я твердо стою на убеждении, что любой институт — правительство, церковь, мафия — хочет контролировать людей. В Восточной Европе еще 30 лет назад, если у тебя были мысли, отличимые, или, тем более, противоположные общественной идеологии, тебя просто могли убить. И то же самое, кстати, происходило в Америке. Если ты не плывешь по течению, не идешь со всеми, тебя «убивают». Как, например, во Франции. Мы живем в мире, где всё хочет нас контролировать. И единственный способ противостоять этому — индивидуальность. Об этом как раз наш фильм «Один другому», когда каждый отвечает за себя и свою свободу, не перекладывая ответственность на плечи общества. Но проблема в том, что мечта одного человека — это кошмар другого. Твоя свобода не должна противостоять свободе другого человека. Ты должен знать рамки этой свободы.

ШО Это действительно идеализм.

— Полный. Но это лучше, чем католицизм. Так как в нем ты веришь в то, что не видишь, бежишь от реальности за облака.

ШО Бог — это любовь, и это можешь реальным сделать только ты…

— Любовь — не в будущем, она сейчас и здесь. И она должна быть цветком не для отдельных избранных, а для всех.

ШО Один из фильмов вашей трилогии «Свобода» посвящен любви…

— Да, это правда. Любовь — важная составляющая трех главных свобод, поставленных во главу угла в нашей трилогии, где остальные две — это секс и дух. Но, на самом деле, абсолютная свобода может быть только в смерти, когда ты полностью лишаешься уз мира.

Мы представляем собой поколение тех, кто родился после 60‑х годов, после сексуальной революции, когда все снова поддалось конформизму. Сейчас опять надо бороться за свободу, данную 60‑ми, хотя нас повсеместно уверяют, что мы­то, мол, свободны. Наша трилогия — об иллюзии свободы, о нашем сомнении в истинности провозглашаемой свободы.

Оноф