С Кирой Муратовой говорить сложно и, по большому счету, неприятно. Как неприятно и ее кино. Но Кира Муратова — это раскрученный еще Союзом бренд и самый конвертируемый режиссерский бренд Украины. Хотя россияне считают ее своей. Муратова же, одесситка по происхождению, не считает себя ни россиянкой, ни украинкой. Она вне национальностей. Она не верит в Бога и всячески сокрушается, что ее любимая актриса, Наталия Лебле, ушла в религию, живет в Загорске и больше не снимается. Муратова не верит и в прогресс. О чем достаточно часто говорит. Она вообще часто повторяется, и в ее фильмах герои тоже часто повторяют фразы. Но Муратова любит снимать кино. Любит само кино. Мы его тоже любим.

Крайне раздражительная, эгоцентричная, она начала интервью, отмахнувшись от него, с ненавистью блеснув глазами на журналиста. Оказывается, поутру ей с мужем сказали, что отель проплачен до 12 часов, а не до вечера; сказали, что будет пресс­конференция, а не отдельные интервью…

ШО Госпожа Муратова, поскольку мы присутствуем на кинофестивале «Молодість», а этот фестиваль — о молодых и для молодых, хочется узнать у вас, что вы думаете о современной кинематографической молодежи?

— (Пауза) Что же я могу по этому поводу сказать, если, присутствуя на фестивале, я, собственно, ничего не смотрю. Я не могу обобщать… Я встречалась со студентами­кинематографистами и видела, как их было много и что все хотят снимать кино. Периодически что­то да мелькнет интересное — даже в Одессе это иногда можно увидеть. А раньше, бывая на «Молодості», я всегда видела интересные работы… А что тут думать? Надо исхитряться; если очень хочешь снимать, должен снимать очень дешевое кино, потому что больших денег, как мне кажется, не предвидится — ни от государства, ни от частных лиц. Да и не обязательно фильм должен быть дорогим. Например, в полнометражном конкурсе была румынская лента «12:08. На восток от Бухареста». По‑моему, достаточно дешевое кино. Герои большую часть времени сидят в одном помещении, смотрят в камеру и ведут телевизионную передачу. Но как это потрясающе сделано! То есть не обязательно снимать грандиозные картины, исторические… Нужно подумать о минимализме.

ШО За последнее время у людей изменились приоритеты…

— Что вы имеете в виду под при­оритетами?

ШО Цели, задачи…

— Да, я знаю это слово, оно иностранное… Но я не понимаю, что вы имеете в виду?..

ШО Просто я еще не успел задать вопрос… Вопрос вот в чем: как вы думаете, что сейчас, когда приоритеты изменились, заставляет молодежь пускаться во все тяжкие режиссуры?

— (Муратова смеется) Почему вы меня спрашиваете про чужие головы? Я в своей голове живу. Я не знаю, что они думают. Да ничего я про это не думаю! Режиссер — это очень эгоистическая профессия. (Пародирует) Давайте делать, как в Голливуде, давайте снимем блокбастер. Но это неинтересно… Нужно оглядываться вокруг. Считается, что есть какая­то широкая, большая жизнь, которую нужно изучить. Как в советские времена, когда писателей посылали на стройку, в шахту, чтобы они это изучали… Что за бред? Мы недавно смотрели один бельгийский фильм про их иммигрантов — как у них в Бельгии живут черные. Это было подробно и здорово снято. То есть всюду можно найти то, что ты знаешь. Можешь. Если у тебя есть к этому призвание. Никакой молодежи «вообще» не существует. Все конкретно. В искусстве есть лично «иванов», «петров», «сидоров».

ШО Раньше, в период существования Союза, на режиссера обязательно оказывалось давление и всегда строго регламентировалось, что ты можешь снимать, а что нет. Сейчас давление и указки сверху исчезли. Появилась свобода. Но помогает ли она или развращает?

— Мне помогает. Раньше мне было очень плохо… Короче: до Пере­стройки мне было очень плохо, после Перестройки мне стало хорошо. Все. А то, что появилось давление денег или отсутствие оных, так это натуральное, понятное. Мне так же понятно, когда говорят, что мой фильм будут смотреть не миллионы, а лишь небольшое количество людей. А когда мне говорили: «Вы неправильно смотрите на мир, неправильно отражаете советскую действительность», — я этого не понимала. Почему ты знаешь, а я нет, и ты знаешь только потому, что ты начальник? Это было ненатуральное состояние, ненатуральное соотношение ценностей. А деньги — это нечто всеобщее. Оно должно на меня давить: раз я могу делать только такое кино, как я делаю, значит, я буду меньше денег приносить и получать.

ШО А вы заинтересованы в деньгах?

— А как же — все в них заинте­ресо­ваны.

ШО Говорят, человеку искусства не надо денег…

— Этого никто не говорит, если он нормальный. А вы говорите о деньгах для жизненного существования?

ШО И для жизни и для кино.

— Ну, на кино нужно много денег, а прожить можно на копейки. В деньгах заинтересованы все. Но есть нюансы. Например, Члеянц. Он был режиссером и неплохим режиссером, а потом ушел в продюсерство, сказав только: «Мне лично, как человеку, нужно больше денег». Я — не умею быть продюсером. Но, возможно, я бы сумела им стать, если бы просто хотела больше денег для жизни. Поэтому приходится выбирать: что тебе дороже — деньги, которые тебе очень нужны, или удовольствие снимать кино. Какое удовольствие для тебя приоритетнее… Мне несравнимо большее удовольствие доставляет съемка.

ШО Как-­то в интервью вы сказали: «В Бергмане мне не хватает варварства». Что вы хотели этим сказать?

— (Муратова смеется) Понимаете, он очень цивилизован. Когда долго… мне начинает не хватать… Я вам приведу пример. В моем последнем фильме «Еще две истории» играет актер Богдан Ступка. Так вот в нем варварства достаточно. Оно у него в глазах. Я не могла бы на эту роль взять никакого другого из известных мне актеров именно по той причине, что в них нет этого… Не знаю, как сказать. Вы загляните в его глаза — и вы увидите некую… дикость! Наряду с цивилизованностью, умом у него есть что­то такое, что может тебя ошарашить натуральным, физиологическим актерским образом. Когда снимаешь крупный план с ним, то оно светится у него в глазах, мерцает. Мне как раз нужно такое, что сидит глубоко в человеке и неожиданно может выскочить. Не у всякого такое есть. Это легче всего назвать варварством. А можно назвать по­другому… Вот у Ренаты Литвиновой есть варварство. Она может как­то вдруг раскрыться.

ШО Литвинова очень невротична. Кстати, ваше кино некоторые известные российские критики тоже называют «невротичным». Ваши герои действительно невротичны, они негативны…

— Кто негативные?!

ШО Герои… Я вот и хотел спросить: почему они таковы? Почему в основе вашего кино — нагатив? Почему оно столь пессимистично?

— Да я бы так не сказала… Вы знаете, даже если это так, то об этом легче судить со стороны, чем мне самой говорить или думать об этом. «Короткие встречи», «Долгие проводы» считались темными, мрачными фильмами. А я их всегда считала светлыми. Как и сейчас.

…Я не знаю, что вы хотите. Вы начинаете вопрос, что «российские критики»… Во­первых, вы мало читаете российских критиков. Очень многие по­разному высказываются о моем кино. Во­вторых, вы меня спрашиваете про них… Так спросите их об этом, чего вы меня спрашиваете?! Ну не знаю я, почему они так говорят! Это неправильная постановка вопроса к режиссеру! Вы хотите, чтобы я о себе знала то, что вы обо мне думаете… Я не нахожу свое кино пессимистическим. Все!.. Ну, пессимизм, конечно, присутствует, даже больше — с течением жизни он нарастает. Изначально был юный, туманный взгляд: все хорошо, в общем­то; есть гармония, есть прогресс… В прогресс перестала верить. Хотя я очень хорошо отношусь к людям, которые в него верят. Но я в прогресс не верю. Наверное, это и отражается на том, о чем вы говорите. А почему… Не знаю почему. Таков банальный ход развития организмов. Возможно, некоторым удается сохранить оптимизм до конца, до смертного одра, не будучи при этом идиотами. Есть люди, которые пьют и тем самым свой оптимизм взбадривают. Я не пью совершенно. Не употребляю никаких бодрящих средств. Знаете, как у Достоевского: «Слезинка ребенка, которая перевешивает все…». Для меня да, она перевешивает. Ужасы перевешивают. Один ужас для меня может перевесить все. Если бы я верила в бога, то я бы считала, что он жуткий садист и сволочь. Потому что так все устроить, так мучить людей и зверей и создать такую картину мира, в которой столько истязания… Почему вообще человеческий мозг ощущает что­то плохое? Почему мы ужасаемся? Почему мы ужасаемся? Во мне, наверное, очень сильно это «ужасание».
 

Полный текст интервью читайте в свежем номере журнала

Ярослав Пидгора-­Гвяздовский

Редакция благодарит Олега Кохана и Константина Донина за предоставленные фотографии из готовящегося к печати фотоальбома «Кира Муратова: кадр за кадром»