ШО Александр Николаевич, Ваши творческие проекты не единожды были связаны с историей и культурой Японии, которую Вы называете своей второй родиной. Что, собственно, и неудивительно: у Вас почти японская фамилия.

— (Улыбается) Там есть люди, которые очень меня любят. Гораздо больше, чем в России.

ШО Так ведь нет места пророку, Александр Николаевич…

— Я по­человечески имею в виду. И есть люди, которых я по­настоящему люблю, без которых мне очень трудно. Так вот получилось.

ШО Вы для них Сансей?

— Ну что вы, я для них друг. И они для меня любимые, просто родные люди. Они не кинематографисты — литераторы. Благодаря им возникла трилогия — «Восточная элегия», «Смиренная жизнь» и «Дольче». Этими тремя картинами, которые мы сделали в Японии, я очень горжусь. Они развили мою внутреннюю эстетику и мастерство. Создавались они в довольно тяжелых условиях — и экономических, и климатических, и физических. Сложно было это все делать, но мы вышли из положения с честью. А вообще я много времени провожу в Японии, проехал ее всю до самой Окинавы.

ШО На каком материале будет основываться Ваша следующая работа?
— Четвертая картина, если все сложится нормально и удачно, будет по мотивам «Фауста» Гете и Томаса Манна. Для меня тетралогия, исследующая тему власти, — это единый художественный процесс. Каждая картина — определенная ступень в художественном совершенствовании, или в обучении самого себя искусству, если я имею право так сказать.

ШО О Вашем последнем фильме на телевидении прошло довольно много информации, чего не случалось с прежними работами. Чем обусловлена такая реакция, и что Вы вообще думаете о современном телепространстве?

— Телевидение — это хирургия в области сознания, и здесь нельзя без анестезии и осторожности; вне зависимости от того, платят тебе за операцию или нет, все равно надо делать ее сообразно клятве Гиппократа и знаниям медицины. Наше телевидение представляет собой хаос, оно ориентирует человека, особенно молодого, только на какие­то развлечения, на безграничность вне всяких моральных норм. И это, конечно, смертельно опасно. Он должен задумываться о своем созидательном назначении, о своем физическом здоровье, понимать, что ему придется кого­то защищать: отдельно взятого человека, свою семью или отечество. И эта задача, которая стоит перед телевидением, не назидательная, не идиотически учительская — она должна служить жизни гражданина. Естественно, этого не происходит. Я считаю, что действия телевидения вызывают необратимые последствия, и в этом смысле я не оптимист: то, что вовремя не сделано, наверстать будет уже невозможно. Сейчас телевидение создает систему подмены, даже новой физиологии в человеке. А кроме того — абсолютно искаженные и несамостоятельные деструктивные ориентиры. И конечно, оно уводит человека от литературы, от чтения и знания в целом. Думаю, в отношении телевидения демократия у нас понята абсолютно неправильно. У государства и людей, которые понимают, что происходит в стране, должна быть ответственность перед гражданами. Телевидение опускает смысл ряда форм вещания все ниже и ниже, доходит иногда до самой низости и пробуждает порой самые мутные стороны в человеке, у которого против них нет культурной прививки с генетической и исторической точки зрения. Оно раскачивает и разрушает ту малость, которая хоть как­то создается. А важно, чтобы то, что создается сегодня на телевидении или в кинематографе, ни в коем случае эту лодку не раскачивало. Потому что дальше ее раскачивать больше уже некуда.

ШО Большой художник, к коим Вас, Александр Николаевич, относят, прежде всего эгоист, стремящийся все подчинить своему замыслу. Но кино — дорогая вещь, и Вам как эгоисту очень повезло, потому что под Вас дают деньги.

— Мне очень нравится, что вы определили это как эгоизм. Конечно. Равно как и у любого человека, создающего в области художественного, у меня мотив эгоизма присутствует, он есть. Очевиден. Совершенно правильно. Нехорошо это, но это так. Но одновременно с тем я должен сказать, что, на мой взгляд, это же не абсолютный эгоизм, правда? Ни один художественный автор не вырастает на пустом месте. Он получает какое­то образование — всегда очень конкретное. Про себя я могу сказать, что на меня огромное влияние оказала западная и русская классическая литература. И еще — советский радиотеатр.

Валентина Серикова

Полную версию интервью читайте в октябрьском номере журнала