Двойное зрение

ШО Скажи, пожалуйста, постоянно находясь в движении и, по сути, реже бывая дома, чем в Европе, ты себя уже как там ощущаешь — пришельцем, гостем, свояком или вообще гражданином мира?

— Нет, гражданин мира — это все­т-аки человек, которому все равно, где он находится. Мне же всегда хочется возвращаться сюда. Хотя за последние три месяца я был в Киеве в общей сложности десять дней…

ШО Психологию такой способ жизни меняет?

— Конечно. Я на все смотрю как бы двумя разными глазами: левым украинским и правым европейским. То есть я могу, как мне кажется, с двух сторон, даже на подсознательном уровне, оценивать одно и то же явление. Поэтому, с одной стороны, мне легко понимать европейцев, когда их что­то удивляет в России или у нас. И поэтому, очевидно, мне легко удается отвечать на их вопросы.

ШО А что за вопросы?

— Разные. Вплоть до таких: «Крах оранжевой революции — это хорошо или плохо?»

ШО И что же ты отвечаешь?

— Что сам вопрос сформулирован неверно. Нельзя однозначно говорить: хорошо или плохо. В развитии любой страны есть своя логика. Она базируется на национальном менталитете и экономической истории этого государства. В украинской психологии заложена медлительность. Это свойство менталитета. Плюс коррумпированная экономическая история. Поэтому и наши революционеры были частично коррумпированы. У нас не могло быть чистых моральных борцов за светлое будущее и, в принципе, самая большая проблема в том, что даже борцам еще чистым, 18­летним ребятам, из­за отсутствия в обществе нормальной морали слишком легко, оказывается, перейти грань — превратиться из пламенных борцов в оплачиваемых. Но это не важно. В принципе, все, что происходит, — к лучшему. Потому что любое движение в нашей стране сегодня идет не в сторону возврата к чему­то совдеповскому, а все­таки является очередной формой будущего. Это светлое будущее то приближается, то удаляется, но с пути к нему мы все же никуда не сворачиваем.

ШО Но, глядя своим европейским, скажем так, глазом, веришь ли ты в то, что это будущее связано с классическими доминирующими западными ценностями?

— Мы все же западные ценности подсознательно воспринимаем, как когда­то восточные немцы воспринимали западногерманскую марку. Ну да, права человека, да, мы получили свободу, мы катаемся, у нас есть загранпаспорта, то есть эти ценности — уже данность. И мы вроде бы за другими ценностями стоим теперь в очереди. Но надеяться получить равные права с американцами, с англичанами, со швейцарцами — не реально. У нас нет подобных финансовых возможностей, и мы не живем в правовом государстве. Ведь сегодняшняя украинская демократия очень специфическая, она существует вне норм правового государства. У нас никто не любит законы исполнять. А пока у нас не начнут уважать и исполнять законы, у нас не может быть полноценной демократии.

ШО Да уж, главное правило у нас — это нарушать правила. Или пытаться их обойти, проигнорировать. Смухлевать.

— Да. И поэтому, скажем, наша демократия, с одной стороны, это нечто большее, чем российская или белорусская, но все равно она основана на внутреннем хаосе. Можно сто раз переписывать законы, можно постоянно менять конституцию. У нас неустоявшееся общество, и предпосылок для устойчивости в нем нет. Экономически оно развивается такими же хаотичными толчками. Точно как в старом анекдоте: каждый человек, каждая семья в своей квартире строит себе собственный коммунизм. А теперь — собственную демократию. Но очень часто за счет ближних и игнорирования законов, неплатежей налогов, к примеру. С другой стороны, те же налоги используются у нас как средство борьбы с неугодными.

ШО То есть психологически мы все­таки в Азиопе находимся?

— Да, конечно. И больше того, как бы мы ни говорили, что нам хочется в Европу, в этой Азиопе нам существовать комфортнее. Потому что, введи здесь строгие швейцарские или немецкие правила, 80 процентов населения категорически откажется по ним жить.

Читатель реагирует на голос

ШО А если рассмотреть эту проблему в частном случае, применительно к современной украинской литературе? Она, на твой взгляд, способна интегрироваться в общеевропейский поток. Готов ли впитать ее тамошний контекст. Факты мы вроде бы такие знаем. Ты классический пример этого. Публикуются на Западе и другие наши писатели. Андрухович, Забужко, Жадан, Дереш… Но, в целом, коррелирует ли наша литература с мировой сегодня?

— Можно сказать, что так. Например, в Польше, где феномен украинской литературы признан самым широким читательским кругом. Там на слуху имена Наталки Сняданко, Тараса Прохасько, Сергея Жадана, Юрия Андруховича… Поляки нас понимают. У нас есть с ними какая­то общая история, для них мы часть нормальной литературы. Для немцев, скажем, то, что пишет Юра Андрухович (Любко Дереш — отдельная тема, у него там преимущественно тинейджерская аудитория), — это типичный ответ на ожидания серьезных немецких читателей, которые ждали не украинской литературы, а австро­венгерского романтизма и ностальгии. И то, что это присутствует, без всякой иронии, в прозе Андруховича, вызывает у немцев восторг. Но по этой же причине его книгам очень трудно будет найти читателей в Англии, Америке или Франции, да и в других странах, не связанных никакими нитями с Галицией, Западной Украиной. И тут возникает такой дисбаланс: ностальгия затрагивает чувства только особого читательского ареала. Дальше вопрос сюжета. История об австрийце, ищущем свои корни в Карпатах, едва ли способна вызвать большой интерес. Уже ведь есть подобные примеры. Скажем, Андрей Макин. Русский, превратившийся во француза.

ШО Но он же во Франции, кажется, родился.

— Да нет. Он откуда­то из Сибири. Из Омска, что ли (На самом деле Макин родился в Красноярске в 1957‑ом — прим. ред.). Он первый роман писал по­русски, его перевели, и он стал утверждать, что сразу писал по­французски. Ему поверили. Дали премию. Все были в диком восторге. И он дальше педалирует ту же тему. У него в каждом романе обязательно французы оказываются в Сибири. Эксплуатируется одна тема. Во Франции это идет на ура. В России никому это не нужно. И в Европе, в сущности, никакого интереса. Мизерные тиражи.

ШО Слушаю тебя и думаю, что писатель, получается, вовлечен сегодня в большой европейский рынок. Он теперь маркетологом должен быть тоже.

— Если он этого хочет. Если он чувствует, что не сможет без этого там продержаться. Не сможет иначе вызывать к себе интерес. Ведь у каждого нормального писателя есть интуиция. И у Андруховича она работает на подсознательном уровне, потому что он полностью соответствует своим текстам. Он не подделывает себя под австрийцев или кого­то еще. И когда он писал «Московиаду», это была его личная политическая поза. Хотя и рассчитанная только на внутреннее употребление. «Не любите Москву, как я».

Полный текст интервью читайте в свежем номере журнала

БЕСЕДОВАЛ Сергей ВАСИЛЬЕВ
Фото автора