(с)2004 Петр 'Roxton' Семилетов

КРАСНЫЙ ГЛАЗ

1

   Для снега еще рано, начало октября, но с серого неба сыплется
мелкая, почти невидимая глазу дождевая перхоть. Узкий переулок
под названием Шишкинский уходит вниз от Нагорной улицы. Похожий
на длинный, покрытый брусчаткой язык, темный и блестящий, он
льется под катастрофическим уклоном, и совершенно очевидно, что
ни один водитель в здравом уме не поедет по нему.
   Скоро будут сумерки. Успевший за день нализаться бухарик идет,
держась левой рукой забора из досок, который скрывает за собой
мрачные кусты вянущей сирени и частный одноэтажный дом.
Подозревая в себе музыкальный слух, пьяница восклицает кусок из
песни: "Трррус не игрррает в хоккей!". Других слов оттуда он
сначала не помнит, однако увидев написанный белым по синему
указатель с названием переулка, внезапно выдает уже более полный
куплет:
--В хоккей играют настоящие мужчины.
Трус не играет в хоккей! 
Трус не играет в хоккей!
   У пьяного лицо рабочего, но судя по начавшим округляться
чертам и пока едва заметной выемке наверху переносицы можно
сказать, что он более не работает по профессии. А завод давно
стоит пустыми цехами, охраняемый чахоточным сторожем с пятью
дворняжками. Поработал - теперь можно отдохнуть.
   Останавливается и рассуждает вслух:
--Так, сказал бедняк. Выпить хочется, а денег нет.
   Вдруг красный огромный глаз солнца пробил отверстие в тучах, и
бросил свой взгляд кровавый на грязную склона кручу. Все эти
шиферные крыши, покосившиеся заборы, водяные колонки, калитки,
брусчатка и почтовые ящики окрасились в мягкий розовый тон, едва
заметный.
   Пьяному показалось, что заходящее солнце глядит именно на
него, всей величиной своего могущества. 
--Что смотришь? А, смотришь? - он погрозил ярилу пальцем.
--Мне еще, - сказал он, - сорок один! 
   Солнце злобно краснело.
--У человека два важных возраста, - продолжал алкоголик, -
Первый, это тридцать три года. Знаешь почему? Потому что это
возраст Исуса Христа! А второй возраст это шестьдесят два, и черт
знает почему, вот так... Хочешь яблоко?
   Он достал из сумки зеленый, наливной, однако с подгнившим
бочком плод и протянул его ярилу. Кровавый глаз отказался. Тогда
пьяница достает другое яблоко, совсем без изъяна, протирает его
об рукав куртки и тоже предлагает солнцу. Отказывается.
--А выпить со мной хочешь?
   Солнце молчит. Его начинают заслонять тучи, хотят заточить на
много месяцев вперед, до самой чаровницы весны. Потому оно и
такое злое сейчас.
--Не пьешь? Не пьешь или не употребляешь? Надо говорить "не
употребляю алкоголь". Если не пьешь - это одно дело, как это
можно не пить? Все пьют -воду же ты пьешь? А то другое дело. Это
я один раз предложил тебе выпить. В следующий раз я предложу тебе
через десять лет, когда мне будет... Сколько же мне это будет?
Пятьдесят один год, вот сколько мне будет. И тогда, я опять
предложу тебе выпить.
   Солнце закрыло красный глаз.

2

   В другой раз Андрей тоже шел к себе домой, в Шишкинский
переулок, однако более трезво стоял на ногах. Стало еще холоднее,
небо насупилось к очередному дождю. Каштаны и дубы в запущенном
сквере опустили желтеющие листья. Машины почти здесь не ездят,
поэтому тихо и слышна капель с деревьев и сонных домов, а еще
вдруг резко с грохотом сорвутся и упадут, созрев, несколько
каштанов, будто покрытых мебельным лаком.
   Андрей нес в одной руке прозрачный кулек пельменей, в другой -
бутылку черниговского пива, из стекла такого цвета, каким бывает
засохший сок, вытекший из ствола раненой вишни. Всё это он купил
в гастрономе здесь же, на улице Нагорной. Хороший магазин,
достойные цены и приветливые продавщицы, по крайней мере две.
Третья так, ни рыба, ни мясо.
   Думал прийти домой, сварить пельмени и смотреть телевизор,
ужиная. Вдруг Андрей заметил явление. 
   Прямо посередине дороги сидела маленькая лохматая собачка,
черная как уголь, с блестящими глазами-пуговицами и истрепанными
ушками, разведенными в разные стороны над макушкой. Андрей как-то
сразу понял, что этого пса зовут Черт. Он Черт, и ни кто иной! 
   Лохматый глядел на шоссейную часть. Опасаясь, что может
проехать машина (водители всегда набирают тут бешеную скорость,
будучи осведомлены о крайне умеренной плотной движения на этой
улице), Андрей окликнул пса:
--Собака! Собака! Собака, иди сюда!
   Черт резко сорвался с места и подбежал к Андрею. Остановился,
посмотрел на него снизу вверх.
--Тебя зовут Черт, правильно я говорю? - спросил Андрей. Пес
тявкнул в ответ, звонко до эха в ушах. 
--Ты умный собака, и тебя зовут Черт. - сказал Андрей, -
Приглашаю тебя ко мне домой на ужин.
   А потом было вот что - Андрей и Черт пошли на Шишкинский
переулок, и спустились по нему метров сто вниз, а там зашли в
одноэтажный частный дом, где Андрей жил один. Он включил
телевизор - показывали новости, и поставил вариться пельмени в
белую, довольно плоскую кастрюлю. Пиво он не открывал - ни-ни,
потому что решил выпить его, ужиная пельменями. 
   Андрей налил Черту миску с холодной водой и сказал: "Можешь
тут жить!", имея в виду дом. Затем они смотрели вместе телевизор
и ели пельмени. Андрей бросал пельмени сидящему под экраном
Черту. Тот ловил их и сразу глотал, и смотрел, говоря глазами -
давай еще! И Андрей снова бросал. Черт ни одной не пропустил.
Андрей с пшиком откупорил бутылку с пивом и налил его в граненый
стакан - настоящий стакан, какие раньше громыхали в
подстаканниках, несомые поездами, или вечно омывались фонтанами в
автоматах с газированной водой.
   Когда-то Андрей видел один такой автомат в
научно-исследовательском институте. Автомат совершенно бесплатно
выдавал сотрудникам столовую минералку. Подставляешь стакан,
нажимаешь на квадратную черную кнопку с круглой выемкой, и -
готово, получите и утоляйте жажду. С тех пор Андрей почти каждый
день мечтал о таком автомате, чтобы поставить его у себя дома. И
рассказывал об этом своим друзьям-товарищам:
--Вот это я понимаю. Пришел, захотел выпить, кнопка, пшшш, и
порядок!
   Конечно, автомат с двумя режимами, который мог наливать не
только минералку, но и желтый сладкий лимонад, был
предпочтительнее, однако Андрей не знал, существуют ли еще такие
автоматы в природе. А тот, бесплатный с минералкой, продолжал
работать в НИИ, вопреки сменам властей и государственных строев.
Андрей грезил, что однажды институт буду расформировывать, и
тогда вынесут автомат на свалку. Андрей подберет автомат и
перевезет его к себе домой. Тоже, кстати, проблема -
транспортировать такой тяжелый предмет. Сколько это будет стоить?
Ведь не потащишь же его на спине или в общественном транспорте. 
   Черт тоже был согласен, что такой автомат в доме нужен.

3

   А завтра был День красивого неба. Это Андрей сам придумал
такой праздник. Потому что заметил - всегда в этот день небо
очень ясное, во всяком случае, до второй половины дня. Оно такого
яркого цвета, голубого с примесью зеленого. Будто нарядилось,
чтобы грядущая мрачность осени подождала, не давала зиме
закрасить купол мира серым цементом. 
   Облака летели, похожие на окна, вырезанные из сахарной ваты.
Еще приятно было глядеть на небо через желтые листья на кленах.
Именно на кленах. Тогда небо выглядит как острые кусочки
резко-синего стекла. Или особой волшебной воды. Протягиваешь руку
к нему и зачерпываешь с него эту вкусно-голубую воду, которая не
проливается сквозь пальцы, а остается в горсти. Вполне съедобная
вещь.
   Андрей и Черт пошли к друзьям. Это уже когда тучи заволокли
небо. Те друзья собрались в другом доме, в другом переулке. Там
много лет, может быть даже сорок, жила некая Бобрыкина. Она все
эти сорок лет занималась одним прибыльным делом - гнала самогон и
дешево его продавала, всегда дешевле, чем водка в магазине. К ней
приходили и покупали, а если не было денег, то брали в долг,
однако дороже. Андрей тоже был должен Бобрыкиной, причем довольно
большую сумму, но эти деньги висели на нем издавна, а в последнее
время он платил чистоганом.
   Часто пили там же, у Бобрыкиной - собиралась целая компания.
Черту не нравилось, пьяный запах кружил ему голову. Андрей
показывал друзьям Черта. Садил его себе на колени а потом
восклицал:
--Черт!
   И Черт весело спрыгивал на пол, после чего возвращался и,
встав на задние лапы, протягивал передние к Андрею, опираясь об
его штанины. Сидя же на коленях, он принюхивался и чихал. Когда
ему дали кусок таранки, стал жадно есть.
--Черт! - снова крикнул Андрей, но пес остался на месте,
продолжая кушать рыбу. Все засмеялись.
--У Черта есть самоуважение, - сказал Андрей, - Он под чужую
дудку не пляшет. Правда, собака? Он может говорить, только не
признаётся.
   Высокий и седой, совсем белый, Николай в синем спортивном
костюме, с натянутым на подбородок воротником (он скрывал рак)
громко хлопнул в ладоши с фразой: "Наливай!".

4

   Если под вечер смотреть на этот дом, находясь в грязном
переулке у подножия холма, либо сквозь заросли рощи, где честному
человеку лучше не ходить, то кажется, будто в доме том разгорелся
пожар, ибо в окнах его расплавленный жар. На самом деле то солнце
глядит в них пламенным оком и отражается. И не видно, кто стоит
за теми окнами.
   Часто Вера подходит и смотрит на закат. Закаты бывают разные,
но Вера любит такие, где чистый цвет, почти без переходов.
Сегодня - багряный. Она видит это яркое рваное пятно между
далекими облаками, над темной нижней половиной. Как нарисованные
полутонами, выглядят деревья, хаотичные россыпи старых домов в
низине, серая дорога с мелкими отсюда автомобилями. Вера изо всех
сил старается представить, уверить себя, что всё это происходит
двадцать лет назад, и ее убедит в этом ласковая рука, которая
через мгновение ляжет на плечо.
   Через минуту Вера выходит из этого состояния и отворачивается
в комнату, видя какое-то время на обоях разноцветные пятна и
большущий красный глаз, отголосок солнца.
--На что ты там смотрела? - спрашивает ее мать, лежащая в кровати
с тех пор, как сломала шейку бедра, а та неправильно срослась.
Вера видит свою мать - худую, с ввалившимися темными глазами, в
хрустящей от крахмала кровати. Руки матери будто две худые палки
на фоне белого пододеяльника. Рядом стоит табурет с очками,
книжкой - дореволюционным изданием Пушкина, кулечком лекарств,
стаканом и стеклянной бутылкой минеральной воды.   
--Так, просто, - отвечает Вера. Мать понимает, но принимает
ответ. Они играют в замысловатую игру. Каждая знает, в чем беда
другой, и обе не находят сил признаться друг другу в своем
знании. Однажды Вера пришла домой раньше, и задержалась в
прихожей. Из комнаты доносился плач. Вера пошла к двери в комнату
матери, и вдруг услышала четкие, злобные слова:
--Я старуха! Я навсегда старуха!
   Столько было ненависти в этом выкрике, столько сжигающей
лютости, что Вера быстро повернулась и тихо вышла из дому, а
потом ходила по улицам еще несколько часов, и только к вечеру
вернулась, а мать ее уже не плакала и не кричала злобно, а вела
себя, как прежде. Они играли в шахматы - они научились играть в
шахматы по книжке, которая осталась от Василия, мужа Веры.
   Пять лет назад Василий позвонил с работы и сказал, что едет
домой. Так и не вернулся. Никто не знает, как и куда он пропал.
Следуя логике, все сошлись на том, что Василия убили. Вера тоже
это понимала, однако не будучи поставлена лицом перед фактом,
имея на руках неизвестность, она могла до бесконечности
придумывать новые и новые варианты возможного развития событий.
Может быть, Василий потерял память и сейчас живет где-то, а когда
память к нему вернется, то вернется и он.
   Если удавалось освободиться раньше с работы,  Вера ехала к
месту работы мужа, к заводу, где нынче работала разве что
проходная. От завода Вера шла узкими проулками между кирпичных
стен, заходила в дворики близлежащих хрущобных кварталов. Она
искала - может быть, какие-то следы? Все пять лет искала. Любой,
любой след - предмет Василия, например. Или кто из местных
жителей его видел? Иногда Вера спрашивала прохожего - не видел ли
он такого-то? Приводила описание Василия, могла показать
фотографию. Усатый, улыбчивый, парень хоть куда! Нет, не видели.
Пожимают плечами. Но ведь кто-то должен был видеть!
   Потом Вера ехала домой, с пустым взглядом, сжатыми челюстями и
кулаками, напряженная как струна, которая почему-то не рвалась,
хотя и хотелось. Пусть лучше больно, но один раз.
--Вера, можешь поставить патефон? - спросила мать.
   У них был граммофон, настоящий. В старое время делали вещи на
совесть, такие нельзя выбрасывать, у них есть душа, потому что
она туда вложена. Вера ответила:
--Какую тебе музыку?
--Включи мне, там где "Куст сирени", пожалуйста.
   Вера сняла лежащий поверх книг, на одной из полок, желтоватый
от времени конверт со сборником оркестровой музыки, за 1939 год.
Граммофон стоял на высокой тумбочке. Он был похож на закрытый
чемоданчик такого цвета, каким бывает после зимы земля на месте
снесенных домов, или старый молочный шоколад. Из правого его бока
торчала блестящая изогнутая ручка с набалдашником в форме
округлой перечницы.
   Вера откинула застежку, подняла крышку, обнажив синий
вращательный круг и лапу с иглой - конструкцию впечатляющую. Вера
поставила диск, покрутила ручку. Пластинка была кривая, шипела
почти как масло на сковородке. Однако музыка, которой исполнилось
почти семьдесят лет, благодаря волшебству вылетала из рупора,
сокрытого в недрах коробки.

5

   Наутро, в восемь часов, Вера шла на работу. До остановки
автобуса идти было далековато - сначала по переулку на холм, а
потом по Нагорной, мимо Смородинского спуска да к Подольскому,
где на самой вершине его, напротив зеленой горы места под
названием Репяхов яр, скромно приютился древний навес остановки.
Водителям везло, если тут их ожидал хотя бы один пассажир.
   Почти взойдя до Нагорной, Вера увидела слева в мокрых от росы
лопухах человека. Человек ничком лежал, распластав руки, а к его
правой штанине прицепилось несколько репейников. Из калитки в 
перекошенной ограде усадьбы, кою предваряли лопухи, выбежала
черная собачка по имени Черт, посмотрела на человека, чихнула,
махнула хвостиком и скрылась обратно, за дверкой.  
   Вера не знала, жив человек или умер. Судя по одежде, это был
не бомж, пусть и особо опрятной ее нельзя было назвать. Вера
дотронулась до спины человека и спросила:
--С вами все в порядке?
   Последовала пауза, на протяжении которой Вера не знала, что ей
делать. Снова выбежал Черт и трижды коротко тявкнул. Человек
внезапно пробудился. Не меняя позы, он сказал:
--Если я говорю, значит я жив.
   Он попробовал встать, приподнявшись на руках, но силы не было.

--Давайте я помогу вам перевернуться, - предложила Вера и взяла
Андрея за рукав чуть ниже локтя. С кряхтением Андрей сменил
положение. Она его узнала - это был алкоголик с ее же переулка,
она с ним здоровалась. А со спины, выходит, не узнала.  
   Андрей сел прямо на холодной грязной брусчатке и начал шарить
руками вокруг.
--Что вы ищете? - спросила Вера.
--Я ищу... Свою собачку, - обстоятельно пояснил Андрей.
--Вон она, в саду вашем бегает.
--На самом деле я ищу очки. Как же это странно! - он коснулся
своего лба.
--Что?
--Я ведь никогда их не носил...
--Вам опохмелиться нужно.
  Андрей опять предпринял попытку оторваться от земли, однако
ноги его подкосились. У Веры было в запасе несколько минут,
поэтому она предложила:
--Давайте я вам помогу.
   Поддерживая его, словно медсестра раненого солдата на поле
бое, Вера оттарабанила Андрея ко крыльцу. Дверь оказалась
открыта. Андрей совсем не проявлял сознательности и казалось, что
стоит его отпустить, и он замертво упадет. Вера втащила его через
предбанник в комнату и усадила на какой-то шаткий стул, тотчас же
заскрипевший самым угрожающим образом.
--А Черт где? - буркнул Андрей.
--Какой черт? Ваша жена?
--Я давно не женат, - пояснил Андрей, - Я о собаке говорю. Собаку
мою зовут Черт. Черт!
   Оказалось, тот давно уже был в комнате, потому что сразу
вскочил Андрею на колени.
--Он дрессированный? - спросила Вера.
--Нет, просто такой умный. Я подобрал его на дороге.
--А вы сделали ему нужные прививки?
--Зачем ему делать какие-то прививки? Я вот ни от чего не
привитый, и не умираю уже долгое время. Обойдемся мы без
прививок.
--А сколько ему лет, не знаете?
--Откуда я могу знать, сколько ему лет? Может быть, пять, а может
быть, восемь. Он еще собака в самом этом, расцвете сил. 
--Так, хорошо, - сказала Вера, - Мне надо на работу, я пойду.
--Идите. И спасибо вам за оказанную помощь!
   Андрей вдруг встал и шагнул к двери, ведущей в другую комнату.
Открыв ее, он сделал жест рукой:
--У меня тут целая выставка.
   Вера заглянула. В небольшой комнате почти квадратной формы, на
вручную сколоченных подобиях табуретов, стояли сотворенные из
спичек здания невиданной красоты. Церкви, терема, переходящие
одна в другую ажурные конструкции - частью маленькие, а иные -
огромные, ростом в половину человека, а то и выше. Еще Вера
заметила, что головки у всех спичек были коричневые. Ни одной
салатовой или малиновой. Она посмотрела на Андрея. Тот стоял и
широко улыбался.
   Нетвердой походкой он вошел в комнату. Его зашатало. Вера
испугалась, что он сейчас упадет и все переломает:
--Куда вы! Осторожнее!
--Я у себя дома не падаю. Я как слепые, - возразил Андрей.
   Он провел испытующим взглядом по спичечным чудесам, выбрал
одно, самое красивое - большой терем с треугольной крышей и
выступающим вперед крыльцом - точной копией самого терема, только
иного масштаба. Снял терем с постамента, подошел к Вере:
--Вот, дарю вам, берите.
   Вера хотела было отказаться, но не посмела, потому что видела
- не взять, значит обидеть.
--Я, - сказал Андрей, - делал его полтора года. Он сделан только
из спичек "Гомельдрев". Белорусы, они всегда производили хорошие
спички, и до сих пор держат марку. - он пристально посмотрел на
Веру, как бы придавая вес сказанному. Веру разобрал смех и она
прыснула.
--Чему вы смеетесь? - спросил Андрей, - Я ничего смешного не
говорил.
   Вера засмеялась еще больше. Андрей продолжал недоумевать
вслух:
--Чудак-человек... Я ведь ничего смешного не говорю, а она
смеется. Был бы я этот, сатирик, который юмористические вещи
говорит, тогда другое дело, а так? Верно я говорю?
 
6

   Вера отнесла терем к себе домой и поставила у глухой стены,
рядом с патефоном, полагая, что так ни ветер, ни сырость его не
коснутся и не повредят. А сама поехала на работу - она еще
успевала. Ей давно не делали таких интересных подарков, и она
чувствовала себя необычно хорошо.
   Андрей несколько пришел в себя, включил телевизор и
разговаривал с Чертом, развивая идею, что вечером он наберет у
себя в саду яблок и пойдет к Вере свататься.
--Это я гипотетически говорю, - признался Андрей псу и втянул
воздух углом рта - чвик!
--Нет, ну правда, она ведь хорошая?
   Черт согласно кивнул. Андрей подтвердил:
--Ну, вот и я так думаю!
   Под вечер, когда стало смеркаться, он несколько раз порывался
выйти из дома и пойти к Вере, приблизительно зная, где она живет,
но останавливал себя: "Это я сказку себе придумал!". Потом в
дверь постучали, и у него радостно подскочило сердце, и забилось,
нагнетая куда-то под ушами приятное чувство, слегка пьянящее,
только слегка. Он встал с дивана, быстро поправил косо висящий на
стене лоскут замши с коллекцией старых значков и пошел открывать.
Не может быть! Наверное, это пришла Вера.

7  

   Когда потемнело, она снова увидела красный глаз, только в
другом окне, с другой стороны. Как может красный глаз светить там
и в это время? Вера сказала матери, что выйдет посмотреть. Вышла.
На Шишкинском переулке был пожар.
   Позже, через несколько недель, стала известна история
происшедшего. К местному жителю Андрею Иванову, вечером зашли три
человека, тоже местные, нанятые Бобрыкиной, чтобы убедить его
выплатить ей долг. Денег у Иванова не было, но трое ему не
поверили и избивали его с шести часов до десяти вечера, сломав
девять ребер, руки и одну ногу. Иванову выбили четыре
металлических зуба, ошибочного полагая, что зубы золотые. Для
сокрытия преступных действий был совершен поджег в комнате, где
находились спичечные модели зданий. Андрей Иванов просил вынести
его из дома, однако получил отказ. Он погиб до того, как прибыли
пожарники. Мертвого Черта нашли рядом - он был с Андреем до
последнего, хоть дверь оставалась открытой.


28.09.2004-05.10.2004