Главный репертуарный хит Театра Франко «Братья Карамазовы» в постановке Юрия Одинокого предлагает несколько вариантов попытки возлюбить ближнего.

С момента оглашения Иисусом Христом правил человеческого общежития прошло две тысячи лет, а возлюбить ближнего для большинства по–прежнему остается проблемой. Речь даже не о том, чтобы возлюбить его, как самого себя. А просто возлюбить. Хотя бы периодически. Насколько это тяжело, знают лишь те, кто проделал тернистый путь от презрения ко всепрощению.

Один из самых мрачных русских классиков, воспевших и увековечивших культ страдания, Федор Михайлович Достоевский, этот путь прошел. А пройдя, подытожил в своем последнем романе «Братья Карамазовы».

Толчком к созданию романа стала смерть любимого сына писателя — Алеши. После его смерти Федор Михайлович впал в глубокую депрессию, отправился в Оптину пустынь, где провел семь дней в монастыре, и под впечатлением от увиденного написал первые главы «…Карамазовых».
В Оптиной пустыни окончательно дозрела и главная идея Достоевского, ставшая затем и главной идеей романа. Видимо, что–то случилось там, в монастыре, если на Федора Михайловича, как когда–то на Будду Гаутаму, снизошло просветление. В результате чего классик родил свое дао, предложив единственно возможный путь спасения — через христианство. Только в этой самой совершенной из религий, по мнению писателя, мятежная русская душа обретет и поддержку, и опору, и пристанище.

Надо сказать, Федора Михайловича не очень–то любят в театре. Все–таки у него слишком много текста, который слишком много значит. А что касается «Братьев Карамазовых», самого обильного и мало с чем сопоставимого по объему мысли сочинения Федора Михайловича Достоевского, то в период всеобщего оптимизма роман вообще был запрещен для сцены, чтобы не вселять в зрителя лишних сомнений и тягостных раздумий.
Но чаще всего не идеологические препоны, а именно сложный текст, который не должен доминировать в визуальном искусстве театра, становился основной преградой для постановщиков. Чтобы поднять или хотя бы приподнять такое массивное произведение, нужно суметь примирить пространство со словами. Тяжело, но иногда удается.

Больше года назад это удалось украинскому режиссеру Юрию Одинокому, поставившему «Братьев Карамазовых» в Театре Франко, где Достоевский не ставился никогда, и получившему в награду кучу «Пекторалей» (есть такая единственная украинская театральная премия).

Лучше всего гармоничность постановки ощущается на уровне сценографии (Андрей Александрович–Дочевский) и музыкального сопровождения. Почти непрестанно звучащая музыка, капающая, шелестящая, клокочущая, Шопен вперемежку с русскими народными песнями, деревянный сруб, сколоченный из крупных, заплесневевших, плохо пригнанных друг к другу досок, и кусок неба то ли с ножом гильотины, то ли с циркулярной пилой воздействуют на сознание, не говоря уж о подсознании, гораздо сильнее, чем пафос о Боге и Человеке.

Внутри гигантского сруба, разбитого на сектора, бушует жизнь во всем своем великолепии и многообразии. Хотя жить–то как раз здесь и не хочется. Главная и большая жизнь — там, за позеленевшими от экзистенциальной тоски досками. Но туда надо как–то попасть. Собственно, путь героев туда и устремлен. Герои задыхаются, а пытаясь вырваться — попадают под метафизический нож гильотины.

Гильотина кромсает полупарализованную Лизу — вместе с ногами Лизавета полностью утратила интерес к жизни (Татьяна Шляхова). Мучается и мучает других Катерина Ивановна (Ирина Дорошенко) — почти сладострастно, растягивая муку, как удовольствие. Смердяков (Остап Ступка) же домучается до такой степени, что казнит себя сам.

Грушеньку (Виктория Спесивцева) гильотина разрубит со свистом — так, что их станет две. Одна — до суда, на котором Дмитрия несправедливо осудят за отцеубийство по навету его бывшей нелюбимой любовницы Катерины Ивановны (Ирина Дорошенко), а вторая — прыгающая в поезд, увозящий ее и Митю в бесконечность:   туда, где зеленые доски закачиваются.

И только у святого старца Зосимы (Петр Панчук) и взлелеянного им Алеши (Дмитрий Чернов) вместо гильотины — лик Божий. Младший Карамазов, с рождения наделенный вопреки поганой наследственности неистребимой любовью к ближнему, медленно, но верно заражает своей идеальной любовью больное гниющее пространство. Оно–то и не выгнило окончательно потому, что в нем завелся такой Алеша, мечущийся от брата к брату, от отца к Грушеньке, эту чертову Грушеньку вожделеющему, от Грушеньки к Лизе, от Лизы к Катерине Ивановне... «За людьми, — говорил Зосима, — нужно ходить как за детьми. А за некоторыми как за больными детьми».

На мой взгляд, пока это самый сложный и действительно состоявшийся проект на украинской сцене. По сей день, несмотря на свою сложность и продолжительность (5 часов!), «Братья…» остаются главным репертуарным гвоздем и шлягером Театра Франко. Спектакль получился многомерным. Одинокий честно пошел за классиком, шаг за шагом, ступенька за ступенькой, но при этом роман, который он придумал, все–таки отличается от того, что придумал Достоевский.

Одинокого можно домысливать и перекраивать по–своему, как диктует личный жизненный опыт, вкус и эстетические предпочтения. Федор Михайлович подобного своеволия обычно не позволяет. Либо ты его слушаешь, либо выбери себе другую книжку. И если у Достоевского основная идея, непрестанно скребущая мозг, — нет жизни без Бога, то в спектакле присутствует легкий крен: нет жизни без любви.

Конечно, можно считать, что Бог есть любовь, а любовь есть Бог, и вроде бы это одно и то же. Но если любовь так или иначе настигает почти каждого, то узреть в каждой любви лик Божий способен один Алеша. Ближе к финалу этот лик поднимется над замшелыми досками и заслонит собой страшный зубастый диск.

По большому счету, все герои мучительно искали не то отблеск, не то оттиск божественного во всем, что попадалось им на пути. Даже циничный похотливый старик Карамазов, презирающий Бога как идею всей своей природой, нашел этот слабый свет, призрачный намек на счастье в Грушеньке. Она–то его и погубила.

И Лиза, отрицающая жизнь, прибившую ее к земле и почти намертво приковавшую к стульям, неистово цепляется за Алешу, потому что только он может ее от этой земли оторвать.

А перманентная истерика Ивана Карамазова, его душевная смута и типично отцовский цинизм вызваны яростной потребностью в любви и ее невозможностью одновременно. Из–за любви идет на преступление Катерина Ивановна, оговаривая Дмитрия и отправляя его на каторгу за отцеубийство, которого тот не совершал. Поддавшись своей бабьей обиде, она еще не понимала, что именно ее жестокая месть обеспечит старшему Карамазову вечное спасение. В Сибири Митя сможет простить и себя, и свою бездарную жизнь.

А Грушенька простит всех. Кстати, с появлением Виктории Спесивцевой на сцене почти физически ощущается фантом Достоевского — прекрасный ужас, лучистый мрак, мерзость пополам со святостью. И если Федор Михайлович весь свой роман затеял ради Алеши Карамазова, то в постановке Юрия Одинокого все так или иначе сконцентрировано вокруг трепетной Грушеньки легкого поведения, бросающейся под жизнь, словно под поезд. И не от отчаяния бросающейся, как Анна Каренина, а назло. Лишь когда пришла малопонятная, страшная и муторная любовь, назло отступило...
«Братья Карамазовы» написаны 125 лет назад. За это время в чем только не предлагалось искать убежища русскому и нерусскому человеку. Тем не менее выбор по–прежнему небольшой. Бог и Любовь. Кто–то утверждает, что это, в принципе, одно и то же. Кто–то — что этого, в принципе, не существует. А кто–то когда–то сказал, что если этого не существует, то это все стоило бы придумать.

Юлия Пятецкая
Фото: Ксения Гетманская, Ирина Сомова,
Наталья Рекунова.