Герман и немцы
Алексей Герман–младший — единственный сын знаменитого классика современного киноАлексей Герман–младший — единственный сын знаменитого классика современного кино, петербуржского мэтра Алексея Германа, известного картинами «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны», «Мой друг Иван Лапшин» и др., — продолжая дело отца, заявил о себе серьезной работой о событиях Второй мировой войны. Его фильм «Последний поезд», который рассказывает о трагической судьбе немецкого доктора Фишбаха, работающего в небольшом госпитале на Восточном фронте, — на юбилейном Венецианском кинофестивале по итогам голосования жюри уступил всего один голос ленте Андрея Звягинцева «Возвращение», взявшей «Золотого льва». Кинообщественность тогда просто разинула рты от изумления, узнав, что за одну из престижнейших мировых наград кино сражаются два никому пока не известных «зеленых» режиссера из России. Писатель и культуролог Петр Вайль сказал о дебюте Алексея так: «Появление фильма Германа–младшего — сродни чуду. Невозможно себе представить, что такое безжалостное, трезвое, мастерское произведение создано столь молодым человеком. История искусств знает примеры раннего взросления, но это всегда поэзия и музыка, то есть чистое самовыражение, излияние души. Кинематограф же — не порыв вдохновения, а производственный процесс. Еще важнее и удивительнее, что «Последний поезд» — не лирический жанр, а объективный рассказ о всемирно известном социально–политическом событии». Выбор темы и качество разработки и первой и второй картины Алексея удивили не только специалистов, но и многих зрителей.
Алексей, ваша фестивальная судьба складывается довольно удачно, вы успешно вписались в форматы самых разных МКФ. Что значит в вашей кинокарьере фестиваль «Молодiсть»?
— Начну с того, что на фестивале «Молодость» были показаны мои основные работы. Помню, когда мы в этот раз везли показывать «Гарпастум», водитель, который нас доставил, тоже пошел вместе с нами смотреть фильм. Это подтверждение того, что здесь по–настоящему интересно новое кино самой разной аудитории, и фестиваль делается не только для профессионалов, но и для людей. Чувствуется, что он доставляет удовольствие — тем, кто его делает, и тем, кто участвует, — а не делается для галочки. Потом, он не такой холодный, как, допустим, Московский МКФ. И главное, «Молодость» безотносительно всяких сравнений действительно теплый и дружелюбный по атмосфере фестиваль.
В вашем фильме «Гарпастум» эпоха воссоздана довольно тонко и мастерски. К тому же в картине присутствуют реальные исторические персонажи — Блок и Мандельштам. По какому принципу вы отбирали исполнителей на эти роли?
— Я уже рассказывал историю, как мы бесконечно пробовали актеров, внешне похожих на Александра Блока, — и все без толку. А потом я наткнулся на посмертный снимок поэта в гробу и тут же увидел профиль Гоши Куценко, который и сыграл роль. У нас все актеры проходили кинопробы. Мандельштама сыграл Бугаев–Африка — тоже после внимательного кастинга. Фамилии решительно ничего не определяли.
Задумывались ли над такой вещью, как предназначение?
— Я верю в судьбу. О предназначении пока не задумывался, а может, просто еще к нему не пришел. Хотя жизненные обстоятельства ставили меня перед разными проблемами, и жизнь складывалась по–всякому. Просто я не склонен гиперболизировать собственную сущность. В моем понимании такие определения, как «предназначение», больше относятся к каким–то титанам. Уверен, что у Наполеона или Гитлера было предназначение разрушить одно, чтобы создать другое или преподать урок себе и истории. Я верю в существование неких странных, мистических вещей, которые играют скрытую роль в нашей жизни. Например, когда Ахматова в одном стихотворении, посвященном желаемой победе русской армии, написала строки «отними ребенка и друга», судьба распорядилась так, что их у нее отняли. Когда Мандельштам, строки которого я вставил в кино «Гарпастум», писал, что в России стало чудовищно тяжело дышать, считаю, что это было предощущением того, что произойдет. Наверное так.
Это умозрительное представление, или оно сопряжено с личным опытом?
— Я верю, что свою судьбу делаю сам и не хочу видеть в ней никакого предопределения и мистики. Считаю, от того, насколько я буду стараться хорошо делать свое дело и не терять себя, зависит качество того, что будет дальше. Но при этом думаю: все, что ни делается — делается к лучшему. Любое событие, будь оно хорошим или плохим, зачем–то со мной происходит. Например, картина «Гарпастум» на Венецианском фестивале была принята очень хорошо, после ее окончания аплодисменты продолжались в течение 14 минут, а затем появилась весьма благожелательная пресса, что тоже важно. Показательно, что из полутора тысяч критиков, аккредитованных на фестивале, почти никто не ушел с пресс–показа. Но вот когда я сидел ночью в гостинице накануне вручения призов, то просто подумал о том, что дадут мне завтра этого львенка («Золотой лев» — приз Венецианского МКФ — прим. редакции) или нет — совершенно не важно. И то и другое будет для меня сейчас хорошо. Возможно, вы даже мне не поверите, но я абсолютно не вру и не кокетничаю. Не дадут — значит, я буду еще больше стараться. В моем возрасте лучше чувство легкого голода и предвкушение, чем опасное ощущение сытости.
Проект фильма «Гарпастум» вам предложил реализовать Александр Вайнштейн. Поступали ли к вам другие предложения от продюсеров, кроме этого, и как вообще образуется контакт режиссера и продюсера?
— Они звонят и предлагают. Дальше мы встречаемся и либо находим общий язык, либо нет. Бывает, я не принимаю предложения. Все зависит от того, насколько мне интересна эта идея и тема. Если ты понимаешь кино, то должен делать его на 100 процентов, а не на 90, иначе это никому не нужно. Дальше все зависит от сценария, от того, насколько он тебя увлекает. Снимать просто ради денег?.. Я отказывался от очень дорогих проектов — съемки в Венеции, все остальное на берегу моря и немножко в Москве, все богато, красиво. Но я не согласился, потому что у меня есть ощущение, что надо жить ради чего–то настоящего и делать хорошее, нестыдное, непустое кино. Если это соединяется, значит, отлично, если нет — то мне не надо ничего.
Алексей, вас сразу после дебюта начали спрашивать, нет ли у вас страха перед второй картиной, учитывая успех первой. Вы не боялись, что не подтвердите общих ожиданий?
— Нет, не боялся. Наоборот, решил срочно браться за следующую работу. И после премьеры второй хочу начинать работу над третьей. Вообще я намного удобнее чувствую себя на съемочной площадке, чем на фестивалях и торжествах. Это не кокетство, а правда, поверьте.
Я понимаю, что некоторые успехи «Последнего поезда» могут быть мгновенно забыты. Так что надо пользоваться реальными возможностями, чтобы приступать к следующему фильму. Хотя это непросто…
Думаю, вашему первому полнометражному фильму не грозит скорое забвение. Тема войны — несколько странный выбор для человека вашего поколения, почему вы именно на ней остановились?
— Дело не в возрасте. Я не понимаю, о чем можно снимать в сегодняшней Москве, которая представляет собой большое рекламное объявление, бары, ночные клубы и так далее. Мне это не интересно. Несмотря на какие–то фамильные дела, я никогда не был тусовщиком, не понимаю и не знаю, как это делать. Так что вариант арт–хауса появился сам собой, и военная тема здесь также органична. Мой дед погиб на этой войне, а бабушку с маленькой мамой на руках спас пожилой немецкий фельдфебель, когда их угоняли в концлагерь. Когда поезд остановился на переезде, он открыл дверь и выпустил весь вагон. Это правда. Они пробрались через разграбленную Украину к своим и так остались живы. Поэтому, наверное, в первую очередь этот фильм посвящен вот тому немцу, который спас мою семью. Если он так поступил, то, значит, было еще какое–то количество людей, для которых та война была мучительна и не нужна.
Вторая мировая война, остающаяся для нас прежде всего Великой Отечественной, давно стала незыблемой страницей в нашей истории, которую опасно трогать. У вас была мысль о ревизии канонического мифа?
— Нет, изначально у меня не было такого желания. Могу только сказать, что, за исключением нескольких человек, никто не воспринял эту картину как покушение на устоявшееся отношение к войне. Хотя некоторые меня спрашивали, не хочу ли я своей картиной оправдать немцев, перевернуть все с ног на голову? Я всегда отвечал «нет». Прежде всего, я хотел сказать, что война — это всеобщая человеческая трагедия. Мой фильм о том, что мы не застрахованы от войны, и вся наша жизнь, кажущаяся такой устоявшейся, в одну секунду может опрокинуться, и мы окажемся в ситуации, с которой ничего не сможем поделать. В таких обстоятельствах мы становимся просто обреченными на убой животными и рискуем утратить какие–то человеческие качества. И тогда ни наши дома, ни наши машины ничего не будут стоить, все это может куда–то вмиг унестись и навсегда пропасть.
Одно из сильных достоинств «Последнего поезда» — очень необычный звуковой ряд, кашель вместо музыки. Кто озвучивал картину?
— Все, кого мы могли найти в немецком посольстве, включая водителей, охранников, бизнесменов. И две основные роли озвучивали два немецких актера, которых мы пригласили из Германии.
«Последний поезд» шел в прокате в нескольких крупных кинотеатрах, а на какую аудиторию вы вообще рассчитывали?
— Я вам честно скажу, что делал этот фильм для моих друзей, себя самого и своих родителей. Но несмотря на это его купило семь стран. Поэтому у нас не было каких–то финансовых потерь, так как мы отсняли практически весь материал под Петербургом в радиусе 50 километров от города.
Вашу кинопластику и черно–белое изображение многие восприняли как продолжение развития стилистики вашего отца. Насколько это верно?
— Я воспринимаю свои работы как фильмы, в которые вложил все, что я люблю в кинематографе. Все, что мне кажется в нем ценным и достойным. Если всмотреться, то там много от Куросавы, от других мастеров. Мне не кажется стыдным ориентироваться на существующие замечательные работы, если ты пытаешься их не повторить или вступить с ними в соревнование, а не обмануть собственное чувство хорошего. Вопрос самостоятельности не прост. Посмотрим на историю кино: самостоятельный почерк, походка все равно вырабатываются со временем. Испытывая пиетет к Годару, можно начать идти по проторенному им пути, и, если не лениться, проступит собственное лицо. Я не ставил перед собой никаких соревновательных задач ни по отношению к отцу, ни к кому–либо еще. Просто пытался снять хорошее кино в моем понимании. Но поскольку я сын своего отца, бесконечно его люблю и уважаю как гениального, самого выдающегося на сегодняшний день мирового режиссера — на мой взгляд, это так, — то я неосознанно нахожусь под его влиянием. Но ни в коем случае не ставил задачи с ним состязаться, потому что нам не о чем с ним спорить. Я один, он — другой.
А какие имена значатся в списке ваших любимых мастеров, и какое кино вы можете назвать своим?
— Знаете, я недавно включил телевизор, а там шел кусочек из «Долгих проводов» Киры Муратовой. Сначала я его не узнал и только минуты через две сообразил, откуда он, и не смог оторваться, настолько это было замечательно. Есть режиссеры, которых будут смотреть всегда — Феллини, Антониони, Куросава. Есть фильмы, которые можно смотреть бесконечно — «Долгие проводы», «Восемь с половиной», «Семь самураев», «Мой друг Иван Лапшин». Это картины, на которых я вырос. А европейское кино, и русское в том числе, находится сейчас в состоянии чудовищного оглупления под влиянием американского. Сложно было бы, например, представить успех фильма «Пианист» 25 лет назад — достаточно схематичного, на мой взгляд. Мне кажется, что существует некий кризис. Как раз в этой связи важно не забывать все, что у нас было достойного.
В титрах фильма вы подписались как Алексей Алексеевич Герман, а не Герман–младший, тем самым подчеркнув свою автономность. Слава отца вам помогает или мешает?
— Она мешает тем, кто родился в Москве, поступил во ВГИК и стал режиссером. Вот этим людям свойственно пенять на то, что есть специфическое отношение к детям кинематографистов. На самом деле я очень спокойно к этому отношусь. Отец до сих пор не видел моего фильма, поскольку сейчас сам снимает и очень занят.
Алексей, вы могли бы найти название сегодняшней ситуации в кинематографе?
— Думаю, это называется «эйфория». Получается так, что наше молодое кино сейчас становится одной из ведущих европейских киношкол. В последние годы российские картины выигрывают огромное количество кинофестивалей. Мы неожиданно стали какой–то значимой культурной единицей, явлением, чего не было на протяжении многих лет. Это можно утверждать на примере фильма «Возвращение», моего фильма, фильма «Бумер», который снял абсолютно молодой кинематографист, студент ВГИКа. На примере замечательного фильма «Коктебель» и картины «Старухи», которые тоже получили массу призов. Мы, наконец, заявили о себе за последние 15 лет как настоящая кинематографическая держава, идущая своим путем. Потому что все фильмы, которые делают молодые, существуют как бы вне привычных законов. Все боялись, что мы ничего уже не снимем, и вот от этого испуга мы, наверно, и начали снимать.
Беседовала Валентина Серикова
Фото: Олег Черноус, Элеонора Золотарева, Наталья Рекунова, а также — кадры из фильма «Гарпастум»
Оставить комментарий