Hate. Dick. Poetry

хуй как критик поэтического дискурса

Пронзительные истины могут быть сколь угодно простыми и банальными. Но они, все же, никогда не перестают работать, никогда не утрачивают умения раскрывать суть вещей. Среди прочего, они всегда лаконичны и внятно сформулированы. Вот, например, классическая истина: все относительно. Эта истина известна каждому, но лишает ли ее эта общеизвестность и понятность изначальной меткости и, простите, праведности? Убежден, что не лишает.

Моя ненависть к поэзии никогда не являлась эпатажной позицией или синтетическим жестом. Заявить «Я ненавижу поэзию!» очень легко. Это под силу даже парализованному школьнику. Даже тому школьнику, который еще не успел познать какой-нибудь сифилис или клей «Момент». Не легко иное - знать ответ на вопрос «Почему поэзию можно ненавидеть?». Да потому, господа, что все относительно.

Взять, хотя бы, поэтические чтения. Изначально поэтические чтения – это очень глупо. Достаточно только вдуматься – вы сидите за столом кофейни, пьете капучино, сербаете водочку, отдыхаете, думаете о чем-то своем, и тут вдруг на сцену выходит  грязный бородатый мужик лет 50-ти, сворачивает лицо в драматическую гримасу и читает что-нибудь вроде:

Устойчивый дождь мостовые лизал,
Лобзал, полируя, панели.
Печальнее был он, чем даже слеза.
Чем даже глаза спаниеля.

Вы давитесь печенькой, а тем временем мужика сменяет усатая тетонька в вечернем платье. Она тоже делает драматическое лицо, закуривает сигарету и каменеет от вдохновения, словно только что вступила в контакт с космосом и оплодотворилась целым клубнем каких-нибудь марсианских червей иль горстью светляков с Юпитера.  Тетонька говорит: «Прочту я вам стихотворение о шелухе мирозданья, господа почтенные». И читает:

Два пробела. Две цитаты. Цитрус. Колкая вода.
И стрекочут, как цикады, возле окон провода.
Мягче слово или резче – все в кавычках де жавю.
До прямой и честной речи я уже не доживу.
Слишком много напласталось для беседы по душам.
Мне в затылок дышит старость учащенно, как дышал
ты, - в беспамятство ныряя, словно в смертное родство,
бескорыстно повторяя контур тела моего.

То есть, глупость поэзии очевидна, не правда ли? Взрослые люди на полном серьезе читают зарифмованные конструкты из пышных словосочетаний, вроде «в беспамятство ныряя» или «смертное родство»  другим людям, которые пьют кофе и едят балык, сельдь, брокколи и Фету. Но все, черт побери, относительно. Вне зависимости от глупости вышеописанной ситуации, участвующие в ней чтецы стишков не редко оказываются авторами изданных книг, лауреатами престижных литературных премий и теми, о ком какой-нибудь критик скажет: «Вот они мыслители, обреченные жить в вечности и культурной истории». Все относительно: с одной стороны, глупость, с другой, принадлежность к интеллектуальной части культуры.

Или возьмем поэтический фестиваль «Киевские Лавры», куда ежегодно съезжаются лучшие поэты из Украины, России, Белоруссии и других, порой фантастически далеких стран. 90% из них – это очень серьезные люди. Мало того, все они относят себя к т.н. «высокой культуре» и видят свои фамилии сразу за фамилиями Пастернак, Ахматова, Мандельштам и Бродский. Но все, опять же, относительно. К концу литературного вечера мы видим уже не одержимого талантом Пастернака-Бродского, а ползающие кучки уважаемых пожилых господ, на 2\3 состоящих из спирта и на 1\3 из прелости и экскрементов да набора невнятных слов, складывающихся из бессмысленных потоков букв. Все относительно: с одной стороны, «высокая культура», литературные премии, изданные книги и словеса «мирозданье», «дефузия», «бытие», «ибо», «пространство», «метафизика»; с другой – пьяное рыгалово на дощатом полу.

Казалось бы, ну и что? Все мы живые люди. Факт прочтения книг великих мыслителей, умение работать с умственными пространствами и философскими территориями не является условием какого-то нравственного, интеллигентного и морального существования. Ницше тоже какал, писял и блевал, но это ведь не лишало его статуса одной из величайших фигур культурной истории. Великий русский поэт Пушкин писал великие русские стихи, но при этом, с человеческой точки зрения, был вульгарным и невоспитанным мудилой, нахально топчущимся по платьям уважаемых дам в театре. Иными словами, чтец стихов имеет право быть не только «Демиургом Высокого», но и простым человеком, впадающим в водочно-испражнительные состояния. Все относительно.

И, тем не менее, я ненавижу поэзию. Даже не потому, что, не редко, она становится легальным убежищем социально аморфных алкоголиков, сумевших завоевать себе статус среди сотни таких же; не потому, что в ней так много культурно слабых людей, сумевших надуть вокруг себя пафосные пузыри; не потому, что она, как я уже говорил, изначально глупа. Я ненавижу поэзию за ее распространенную лживую позу. Пьяный лауреат премии Андрея Белого никогда не всплывет из собственной блевотины со словами «Да, я напился и невольно освободил желудок. Ну и что?». Даже будучи едва шевелящимся куском человеческого мяса, этот лауреат будет отстаивать свою принадлежность к «высокой культуре» и отрицать тот факт, что блевание его – это обычный человеческий момент. Лауреат премии Андрея Белого попросту закроет на свой блев глаза, сделает вид, что не заметил, чуток протрезвеет, вернет себе дар речи, и продолжит играть в пафосного глашатая «великих истин». Я ненавижу поэтический дискурс, потому что большинство поэтов попросту не хотят признавать, что все относительно. Они будут читать стихи, напиваться,  а после этого защищать, простите, метафизические стороны бытия, критиковать шелуху мирозданья, и стоять на защите морали, нравственности и интеллигентности.

Мой посыл невероятно прост: поэтам нужно напоминать, что «Высокое», в адвокаты которого они так страстно лезут, не избавлено от простых человеческих вещей и естественной для всего человеческого глупости.

Каким могло бы быть красноречивое напоминание о естественной глупости человека? Убежден, поэтам нужно чаще показывать нечто нарочито дурашливое, искренне глупое, но от Бога снизошедшее. Оно не должно быть чем-то далеким и отстраненным от них. Они должны видеть только то глупенькое, что есть у каждого, но что в среде интеллектуалов принято не замечать и бояться, полагать срамным и неподходящим для «высокой культуры».

Что может быть воплощением глупости каждого? Ну, конечно же, это половые органы. Нет ничего более естественного и глупого, чем, к примеру, обычный человеческих хуй. Подумать только – из тебя торчит несуразный кусок кончающего и писающего, меняющего размеры, пахнущего плотью, мяса, вокруг которого существует столько напряженности. Хуй, право, визуально лишний, немного инопланетный объект, как и нос, но поэты ведь пишут именно им, боятся именно его и стесняются демонстрировать именно его своей уважаемой публике, опасаясь разрушить статус своей надуманной культуральной высокости. Все относительно: с одной стороны, хуй – это и есть поэзия (ибо он - начало); с другой стороны, хуй – символическое доказательство оторванности его обладателя от метафизических, ангельских сфер, к коим себя так любят относить лауреаты серьезных литературных премий. 

Я ненавижу поэзию, но обожаю хуй. Потому что хуй – это искренний и невольный критик всего этого пафосного мира маленьких возгордившихся людей, которые придумали себе большие исторические размеры и принадлежность к божественному. Они читают тяжеловесные, тоскливые и заунывные тексты с драматическим оскалом лица, рассуждают о бытии и бренности тела, скоропостижной кончине духа и упадке социума, но стоит достать пред ними хуй, и они превращаются в ханжей-богохулов – умолкнувших сердитых зверей, которым кажется, что хуй и поэзия – вещи несовместимые. Но они забывают, что, даже будучи запредельными умниками, они не лишаются хуя, читая свои содержательные стихотворения.  Все относительно: с одной стороны, мы стыдимся хуя; с другой стороны – мы им обладаем.

Вот почему культуре со всеми ее пафосными представителями так важно порой собираться за обеденным столом и показывать друг другу кожаные отростки, обрубки и пеньки. Это нужно для того, чтобы поэт не забывал, что он, прежде всего, человек, и ему совершенно не обязательно мнить себя духовным надсуществом, чтобы создавать пронзительные, цепляющие тексты, имеющие отношение к глубокой мысли и великому духу.

Поэтический фестиваль "Киевские Лавры". День шестой.

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)

(Фото Наталии Машаровой)