Ещё до встречи с Геннадием Фузайловым мне было известно не только то, что он руководитель проекта "Врачи объединяются ради детей", но и то, что "доктор любит пошутить". Об этом доверительно предупредила женщина, стоявшая рядом со мной у дверей операционного отделения. В её голосе читалось: "Готовьтесь".
Фузайлов вышел из операционной смеясь. На мой вопрос, сколько у нас времени для интервью, ответил коротко: "5 минут".
— Этого мало!
— Торгуйтесь, — улыбнулся он.
Геннадий Фузайлов из Бостона. Он работает в детском отделении Массачусетской больницы общего профиля. Она же — университетская клиника Гарвардской медицинской школы. Рядом с ней госпиталь "Шрайнерс" для детей с ожогами, где Фузайлов проводит один день в неделю. Там он и познакомился с первым пациентом из Украины. Это было в 2005-м, когда в американскую клинику на лечение попала Настя Овчар, получившая во время пожара ожоги почти 80% тела.
— История такая. Я на рабочем месте с пациентом, и вдруг шеф вызывает меня по центральному радио: "Срочно ко мне, тебя заменят". В кабинет я шёл с мыслью: "Наверное, увольнять будут…" Но оказалось, что в Шрайнерс вместе с Настей приехал Виктор Ющенко. Шеф мне тогда сказал: "Там президент, а ты единственный, кто говорит по-русски. Иди". Я так перенервничал, что говорил в итоге по-английски.
Настю сопровождала большая делегация из Украины. Кто-то из врачей потом обратился к Геннадию Фузайлову с просьбой устроить ещё одного больного в бостонский госпиталь. За ним был третий, четвёртый, пятый ребёнок. Всего больше пятидесяти пациентов со сложными ожогами. Когда счёт пошёл на десятки, Фузайлова пригласили в Украину. С 2010-го он ежегодно собирает команду из хирургов, анестезиологов и медсестёр, с которыми едет во Львов, чтобы помочь детям с ожоговыми травмами. За семь лет работы в этом проекте врачи из США и Канады проконсультировали тысячу детей и сделали две сотни операций.
Красивое тело, женское или мужское, — это правильно, как вкусная еда и хорошее вино. Люди не должны стесняться своего тела. Дети не должны. Я заметил, что в ваших ожоговых отделениях у детей формируется мнение, что они ущербные. Родители тоже комплексуют из-за своего ребёнка. Обожжённые дети фактически изгнаны из социальной системы. И нет структур, которые бы занимались их реабилитацией. Мы здесь, чтобы помочь детям получить то, что они не получили по финансовым, технологическим или социальным причинам. Ведь если ребёнку с ожогами вовремя не сделать операцию, он станет инвалидом. Простая операция может вернуть человека в строй.
Это наш седьмой визит в Украину. Дело обкатанное. Последние два года мы работаем во Львове на базе частной клиники. И для меня сам этот факт очень положительный. Возможно, это подтолкнёт и другие бизнесы делать подобные вещи. Местная администрация не очень рада, что мы именно здесь. Они хотят, чтобы мы пришли в другие больницы и поднимали их. Поднимайте без нас, при чём тут мы. Мы должны заботиться о детях. У меня есть вполне конкретная цель, и я думаю, как её эффективно осуществить.
Лечение больного состоит из трёх этапов. Первый — это острое состояние. На этом этапе задача врача — дать выжить пациенту, чтобы он не умер. В Украине эффективность лечения оценивается по этому первому этапу. Да, пациент выжил, но какая жизнь его ждёт? Когда вы даёте статистику, то эта статистика никому не нужна. Она не показывает реального состояния дел. Потому что есть второй этап — физическая реабилитация. У ребёнка должны двигаться все суставы, голова, чтобы он мог себя обслуживать. Сколько длится этот этап? Десять-пятнадцать-двадцать лет. И третье — психологическая реабилитация. У нас результат лечения оценивается после реабилитации, которая в Украине фактически отсутствует. Какую работу человек сможет найти после серьёзной травмы? Цель — вернуть его в строй, чтобы он был полноценным членом общества.
Для этого нужна инфраструктура. Когда мне говорят, дайте нам 100 тысяч, мы сами полечим, я знаю: ничего вы не сделаете. Потому что сначала необходимо обучить людей, а для этого нужны институты. Ты обучил врачей, натренировал, дал им условия, чтобы они работали и профессионалы не уходили. Вот это и есть инфраструктура. За год она делается, за два? Если люди так думают, то они не имеют представления о том, что нужно исправить.
У нас на два больших отделения два хирурга. Они делают много операций, и зарплаты у них соответствующие. Ты получаешь ровно столько, сколько напахал. Большой поток операций оттачивает профессионализм, даёт возможность делать стандартные вещи за короткий промежуток времени. То, что мы делаем сейчас во Львове, — это простые операции, но плотно, быстро. Чтобы медики могли этому научиться, должен быть стимул. У вас же слишком много врачей. Уберите лишних, пусть оставшиеся делают свою работу и получают нормальную зарплату.
Однажды мы пригласили анестезиолога из Украины в Бостон на обучение. Она обрадовалась и спрашивает: "А можно ещё четырёх врачей с собой взять?" Можно, а зачем? Ты сама не хочешь их учить, когда вернёшься? Когда знания монополизируются, это плохо. Ведь вероятность успеха любой операции увеличивается, когда все работают вместе. У ваших врачей абсолютно другая культура общения.
Все мы ошибаемся. С этим ничего не поделаешь. Даже компьютер нужно перезагружать каждые два дня, а ты что fuckin’ компьютер что ли? Я заметил, что в Украине ошибка воспринимается персонально. А значит, врачи а) боятся об этом говорить, б) когда начинают об этом говорить, то всё сводится к "ты дурак". Причём здесь дурак? Мы же про ошибку говорим, а не о тебе. Главное понять, почему она произошла.
Вероятность ошибок у обычного человека — 9–10%. У врачей-профессионалов — 8%, у лётчиков — 5%. Лётчики проводят специальные тренинги для наших медиков, чтобы снизить вот эту вероятность c 8% до 5%. Правильный механизм выявления ошибок способствует их сокращению. Вы тоже так сможете, если перестанете воспринимать ошибки лично. А до тех пор будете продолжать, условно говоря, "парковаться на слух", ударять машину то справа, то слева, пока не поймёте технологию — смотри в зеркало и пользуйся датчиками.
Вы знаете, что такое эффект швейцарского сыра? Возьмите сыр с дырками и нарежьте его на слайсы. В некоторых местах дырки будут сквозными. Это и есть самое слабое место. Но стоит только один слайс повернуть так, чтобы перекрыть дырку, и всё уже не так плохо. Правда, сначала надо найти это слабое место, а потом подходящий слайс. А значит, придётся разобрать всю цепь от начала до конца и подумать, какую вещь легче всего изменить, чтоб был эффект. Вот это и называется swiss cheese effect.
Не оставить пустыню
В кабинете, где врачи отдыхают между операциями, стоит доска. На ней расписан график операций на неделю вперёд, поэтому она вся обклеена листочками. Один листочек — одна операция. Каждый день по 10-11 стикеров. Всего в этом году врачи прооперировали 54 человека — 52 детей и впервые двух взрослых. Дети с ожогами — особые пациенты. Однажды получив травму, они будут нуждаться в операциях годы. Ведь ребёнок растёт, его кости растут, а кожа — нет.
Врачи обсуждают двухчасовую операцию маленького пациента, у которого из-за ожогов пальцы сжались в кулак. Теперь он уже может их разжать впервые за долгое время. Всего два часа медицинских манипуляций — и совсем другая жизнь впереди. Но проект — это не только операции и консультации специалистов.
Меня тошнит, когда говорят, что я молодец. Когда одного человека делаешь героем, получается, что остальные — дерьмо. Если мы говорим про одного, значит, других нет. А здесь все герои. И волонтёры, которые решили помочь, и врачи, которые приехали сюда в свой отпуск. Помните, Экзюпери писал, что взрослые люди всё оценивают в цифрах. Так вот за цифрами нужно увидеть человека. И на проблему нужно смотреть сквозь призму ребёнка.
Нас постоянно спрашивают, зачем мы сюда приезжаем. Не только чтобы спасти 40–50 детей, а ещё и поделиться пониманием того, что вы тоже можете это сделать. Только относитесь друг к другу хорошо, любите друг друга. Чтобы найти плохое, образование не нужно. Знаете историю о мухе, пчёлке и дерьме? Лежит кучка дерьма. Над ней пролетает муха: "О, сколько дерьма!" Это её стихия. Подлетает к кучке пчёлка — она в ней увидела цветочек.
Наш проект необычный. Ведь что не так с врачебными миссиями? Собирается группа дорогих врачей, они делают простые операции и уезжают. В принципе можно, почему бы и нет, если цель сделать 30–40 операций. Но вдумайтесь в концепцию, экономично ли это? Когда мы уходим, остаётся пустыня. Мне захотелось по-другому, ведь это же неплохо быть амбициозным. Почему бы не использовать возможность по полной? А для этого надо изучить проблему и понять, как можно помочь в конкретном случае, как заполнить вакуум. Не надо давать человеку рыбу, надо дать ему удочку. Такая моя концепция.
Например, лекции для врачей. Мы не пытаемся рассказать людям, как нужно работать. Это совместная работа. Вот в чём самая большая ценность. Это наша общая попытка ответить на вопрос, как улучшить практику детской ожоговой медицины.
Допустим, у вас есть $10 млн на ожоги. В нашей больнице лечение одного такого больного в острой фазе стоит около $2 млн. Когда ты вывел пациента из острого периода, лечение всё равно нужно продолжать, и проводить реабилитацию тоже. На этом этапе лечение дешевле. И вы можете направить свои десять миллионов или на одно, или на другое, в первом случае пролечив пять человек, а во втором — скажем, двадцать. Но есть ещё один вариант. Вы можете всё это предотвратить, и на это вам нужны десять тысяч. Куда вы направите деньги?
Это не значит, что лечение и реабилитация не значимы. Система должна быть. Но пока вы строите вторую и третью стадию, которые зависят от реформы и инфраструктуры, вы делаете первое. Здесь я увидел, что первое — профилактика детских ожогов — в полной заднице. В отделении нет горячей воды. Это завтра не починят и послезавтра тоже. Но почему нельзя сделать то, что почти не требует затрат, и уже сегодня, логично? Так появился образовательный проект "Против ожогов". Мы рассказываем врачам и учителям простые правила, как можно предотвратить детские ожоги.
Когда мы только вникали в ситуацию, поняли, что с наскока это дело не возьмёшь. В Киев я приехал с $2 млн, но с ними и уехал. Мне сказали: "Нам нужно оборудование, купишь?" Но я видел, что нужны были знания. На меня обиделись, мол, увёл два миллиона. Я не увёл, я вас защитил. Оборудование, которым не умеешь пользоваться, тоже оружие. В Украине мы идём не по самому простому пути. Он предполагает взаимодействие с людьми. А взаимодействие — это всегда сложнее, чем просто приехать, сделать операции и уехать. Тем более что речь идёт о взаимодействии с людьми из другой культуры.
Мне на пресс-конференции задали вопрос: "У нас много разговоров о том, что вы крадёте у пациентов органы. Это правда?" Я начал смеяться. "Не совсем". В зале так тихо-тихо стало. "Что вы имеете в виду?" — "Обычно крадут парные органы. У меня всё ещё серьёзнее. Я краду женские сердца!" А потом меня обвиняют в том, что я клоун. Сегодня вот написали: "Ты ведёшь себя как шут гороховый. Тебе бы только посмеяться". А что плакать, что ли? Пришло телевидение, все такие напыщенные, задают вопросы, которые не имеют никакого значения. Мне хочется им сказать: "Ребята, вы занимаетесь фигнёй".
Давайте выясним, в чём проблема. Проблема в деньгах и реформе, но это не ко мне, потому что я не реформатор и не политик. И вообще, первое, что бы я сделал, уволил бы всех. Я как-то попал в вашу академию медицинских наук и спросил: "Ребята, что вы делаете? Как вы можете, сидя здесь, лечить больных?" А они же лечат. Однажды я проконсультировал пациента, а мне сказали, что профессор не разрешит это сделать. "А он больного видел?" — "Нет". Как он может не разрешить то, чего он не видит. Нет, он, конечно, может учить студентов. Но одно дело учить, а другое — лечить. Это две разных специальности. Чтобы лечить, нужны разрешение и практика. Если практики нет, то у нас не разрешают лечить. А у вас странные законы. И я подумал, раз эти профессора есть и им платят деньги, значит, всех это устраивает, всем это приятно и всем это нужно. Но это же цирк! А в цирке нужно быть клоуном.
Когда я здесь спрашиваю про университетские кафедры, люди морщатся. У вас университет ассоциируется с тупизмом, у нас — с самыми прогрессивными идеями и крутыми ребятами. Все университетские разработки моментально используются. Например, лазер, который мы привезли, — разработка нашего госпиталя. Поэтому компания-производитель дала его нам бесплатно. Для компании это хороший пиар, а мне радость.
На одной волне с ребёнком
Алёна уже второй раз приезжает с мамой во Львов для участия в проекте. Ей было четыре с половиной, когда в доме бабушки и дедушки, где она гостила, случился пожар. Тогда она каким-то чудом догадалась закрыть ладошками лицо, и это спасло ей глаза, нос и губы. С тех пор Алёна пережила много операций. Вот и сейчас её руки в бинтах. Алёна привыкла к больницам. Но постепенно пытается привыкнуть и к нормальной жизни. В этом году она пошла во второй класс и на бальные танцы. "У меня есть специальные туфельки. Золотистые", — гордо сообщает она мне. А потом достаёт из-под одеяла пластмассовую собачку: "Это мне врачи подарили. У неё даже голова двигается, видишь?" "Отношение врачей к детям удивительно трогательное. Они даже катетер не поставят, если ребёнок говорит "нет", — рассказывает мама Алёны.
С детьми легко, если ты их любишь. Чем отличается взрослый от ребёнка? Дети чувствуют фальшь, они ведь и сами ещё не научились прятать чувства. А взрослые уже научились — они обманывают, скрывают свои настоящие порывы. Это объяснение, почему я работаю только с детьми.
Раньше я работал в реанимации для онкобольных. И там была одна девочка лет десяти. Умная-умная. Она знала, что умрёт. Ей разрешали делать всё, что она хотела. Она часто приходила к нам и рассказывала истории. Её размышления о жизни были настолько правильными, настолько интересными, как в "Маленьком принце". Однажды она рассказала мне сказку.
Слонёнок проснулся солнечным утром и подумал: "Как было бы хорошо, если бы мама обняла и поцеловала меня". С этой мыслью он направился в джунгли на поиски мамы. Первым ему попался носорог. "Носорог, я хочу, чтобы меня кто-то обнял, как мама". "Я не могу, но ты не расстраивайся, там есть удав, он живёт долго и точно что-то придумает". Но и удав не решился стать мамой слонёнку, а предложил найти филина. "Может, чем поможет. Филины мудрые". Тот тоже отказался: "Это сложная работа". Слонёнок брёл по джунглям, совсем отчаявшись. И вдруг его окликнул звонкий голосок. "Почему ты такой грустный? Сегодня такой чудесный день". Слоненок увидел перед собой однодневного мотылька. "Я могу решить твою проблему. Я буду твоей мамой". "Но ты живёшь только один день". "Значит, я буду твоей мамой один день". Любить надо секунду, минуту, день, жизнь. Вот об этом рассказала девочка. Не знаю, откуда она брала свои истории. Потом она умерла. Дети по-другому воспринимают жизнь. А взрослому только клоуном нужно быть, чтобы со всем можно было смириться.
- Читайте также: Лечиться даром. Почему украинцы боятся врачей
Когда я выхожу из операционной, я говорю всем спасибо. Спасибо дороже денег. Почему наша клиника бесплатно лечит детей из Украины? Из-за доброго отношения. А чем ещё можно объяснить? Вам это сложно понять, легче поверить в украденные органы.