Куда развивается украинский радикализм? Вправо? Влево? Вовнутрь себя.
Молодое общество — как ребенок. Каждый раз, когда оно выучивает новые слова, то сначала с упоением, громко и невпопад их повторяет, умиляя родителей. Затем обнаруживает, что область значений намного шире предполагаемой, а область возможностей — не в пример уже. То есть слово может в разных ситуациях обозначать все, что угодно, но лично тебя оно на самом деле вообще не касается.
Так и с политической терминологией. Западные родители прямо слезу радости пускали, глядя, как деточка-Украина бойко лепечет на их демократическом суржике. В ожидании, что когда деточка подрастет, то пойдет в школу, а там и пи-ейч-ди не за горами, и замужество за ЕС окажется ко времени политэкономического созревания. А деточка взяла и сбежала из детсада. Да прямо на улицу. Потому что там — вольная воля.
Еще в детстве соседский сын священника открыл мне, свежезамурзанному страшную тайну (по понятиям того времени при клятве о молчании надо было есть землю), что в украинском тризубе зашифровано слово "воля". И мы упражнялись в этой священной каллиграфии палочкой на земле. Ничего другого и не надо было, поскольку сей политический иероглиф предусматривал исключительно освобождение, понятно от кого. Ну и понятно — зачем. Чтобы все потом было хорошо. Это был такой корневой иероглиф — ключевой, если кто из читателей знает китайский или японский. Слова в словарях там ищутся именно по этим "ключам", а не по буквам, от ключевых иероглифов образовываются целые гроздья значений.
Слово "воля" для Украины было и осталось таким вот единственным, ключевым. Это не плохо и не хорошо, нация так формировалась и самоутверждалась, это неотъемлемая часть ее идентичности. Но не хорошо и не плохо ровно до тех пор, пока все это существовало в советской политзоне или в неохраняемом уже, вполне независимом бараке, поскольку вертухаи разбежались. Но при соприкосновении с соседями оказалось, что воля заканчивается там, где начинается свобода другого. В оригинале пословицы — речь о личной свободе, которая заканчивается там, где начинается свобода другого. Но у нас-то — именно "воля", а это еще круче, соответственно конфликт на границе смыслов еще жестче.
Свобода — это ответственность, причем солидарная. В современном евроатлантическом значении для нас это выглядит как растущая в геометрической прогрессии сумма унылых самоограничений в обмен на приемлемое налогообложение и социальный пакет. Дико и неприглядно для наследников казацкой вольницы. А вот без вариантов…
На стыке воли и свободы возникает радикализм. То самое звучное иностранное слово, которым сейчас заклинают друг друга граждане совершенно разных стран, подразумевающих под ним совершенно разные вещи. Насколько помнится, происходит оно от греческого "радикс", т.е. "корень". Следовательно, изначально речь шла о некоей принципиальной базовости, основательности. Так обычно бывает, что боги старых религий становятся демонами новых и наоборот.
Текущий украинский радикализм на самом деле таковым долгое время не являлся. Хотя со всей очевидностью можно предположить, что это время уже заканчивается. Надо понимать всю послевоенную "ботаничность" западного общества, чтобы знать: неправильный переход через дорогу у них — это уже дерзкий вызов обществу. И вы, безусловно, — опасный смутьян, за которым следует приглядывать, если делаете это не скрываясь и систематически. Точно так же совершенно невинное для нас слово "активист" у западного обывателя вызывает непроизвольную дрожь, потому что так у них называют антиглобалистов, громящих витрины, жгущих машины и дерущихся с полицией. Кстати, красно-черного флага это тоже касается автоматически, а слово "УПА" (кроме поляков) там вообще никто не знает. Москали не в счет.
Как украинский национализм, не подозревая об этом, всегда имел сильную социалистическую составляющую, которая стыдливо называлась "социальной", так и украинский радикализм был и остается весьма консервативным по своей сути. Призывая к утопическому возврату в потерянный рай стабильности, который вновь можно обрести через молниеносное восстановление справедливости.
Мерой оценки человека или общества является исключительно действие. Поэтому вся современная болтовня о "радикальных высказываниях" — не более чем оценочные суждения. Даже наши многочисленные манифестации, протесты и майданы (за исключением последнего и, частично, в
2004-м) не были радикальными. Демонстративная угроза и есть свершившийся поступок. Никто, действительно планирующий серьезное действие, не будет много дней подряд истерически скандировать его на площади.
"Невпопадность" украинского политического языка традиционно имела еще одно магическое свойство — вообще никак не называть явления, более весомые и масштабные, чем их понимание говорящим. В крайнем случае придумывать для них совершенно стыдобищные в своей лживости названия, вроде "АТО" вместо "войны", а непрекращающиеся обстрелы из гаубиц и танков называть "террористическими актами". Крым — так тот вообще исчез из политического лексикона, как Посейдон языком слизал. Какой Крым? Не знаем такого.
Война, как одно из базовых состояний человечества (не надо так недовольно кривиться, посмотрите статистику и хронологию), проявляет все смыслы бытия из-за священности ее жертв. Поскольку один из смыслов нашего бытия — хроническая вороватость всех без исключения властей, коррупционность как неестественный стабилизатор инфляции и т.д., то для фигурантов этого всего остается один-единственный выход. Точнее, два.
Первый — минимизировать культовость жертв войны, по-научному говоря — десакрализировать, уменьшить пафос, питающий инстинкты. Второй — изо всех сил не называть войну войной, поскольку это автоматически порождает культовость (см. пункт первый). В первом случае на службу приходит сугубая объективность — различные павшие "бесхозные" добровольцы, воевавшие за совесть, а не за надлежаще оформленные документы, погибшие по неосторожности, по пьянке, от "дружественного огня", от собственных растяжек — да мало ли фактов, которые при ближайшем рассмотрении помогают сузить очаги пафоса, желание мести и тому подобные эмоции. Потом, конечно, возникают проблемы с мотивацией мобилизованных. Но это ведь потом…
Во втором — все очевиднее жесткий нажим западных союзников, которые сначала пытались водить Украину за руку, а потом, отчаявшись, — жестким политическим фистингом, как перчатку на руку: крутись, как хочешь, но помалкивай. Есть специальные чревовещатели для украинских текстов. Изменить системы смысловых координат через Минск-2, перевести это конфликт из статуса внешнего во внутренний — вполне очевидные и последовательно выполняемые задачи. Союзники от этого не становятся ни хуже, ни лучше. У них есть, кстати, еще собственные страны, собственные избиратели и собственные выборы, на которых надо что-то приятное сказать своему обывателю про "Юкрейн". Что пошла она, вообще, лесом. И там заблудилась. Потому что маленькая.
Ну и вот в этом месте, на стыке разных усталостей и невозможностей, и появляется настоящий украинский радикализм. Государство всегда пользовалось своим правом на насилие в пользу исключительно себя любимого, т.е. чиновничьего аппарата. Последние полтора года существовала надежда, что под угрозой физического уничтожения страны политические крысы если не начнут грести в нужную сторону, то хотя бы сбегут с корабля, а мы уж сами разберемся. Но не тут-то было. Сдержанно поблагодарив лохов за приведение себя к власти, слегка обновленная политическая элита в условиях эскалации войны начала строить оборонные сооружения. В первую очередь вокруг собственных прав и возможностей, как это исторически сложилось. Разумеется, не по беспределу, как предыдущие, а по-божески. Чтобы всем хватало.
Трагизм ситуации еще и в том, что в среднем чиновничьем звене действительно увеличилось количество людей, желающих изменить страну. Но в то же время они, как никто, видят, что на самом деле творится в верхах.
Есть еще одна закавыка во всем этом — общество чрезвычайно сильно изменилось. Не потому что оно книжку какую волшебную прочитало, на митинг сходило или в Шустера уверовало. Есть процессы глобальные, и от того неумолимые. Их "шаг" — десятки, а то и сотни лет. Мы понимаем какие-то вершки из этого — демографию, макроэкономику, ресурсность. Но это понимание — на уровне точного знания того, что птица — утка, и когда она идет, то ковыляет из стороны в сторону. А куда идет? Да кто ее знает. Куда-то по делам. Так и общество. Его горизонтальные колебания мы принимаем за поступательное движение, ибо это то, что умещается в каждом обыденном сознании, не травмируя его.
Главное изменение общества состоит в том, что оно начинает появляться. Слово "гражданское" можно при этом употреблять или нет — не суть важно. Гражданственность всего лишь означает осмысленность консенсуса по тому или иному поводу. А не его наличие. У общества вполне может быть неосознанный консенсус по поводу того, что преступников нужно наказывать так, как оно само считает. Что, собственно говоря, сейчас и происходит.
Общество создается и консолидируется за счет всеобщего молчаливого согласия на тему того, что тварей, разъедающих его, общество, изнутри, необходимо уничтожить как можно быстрее. И если мировая аптека закрыта, и нам все время чего-то "чешут" о сложных рецептах, то нужно прибегать к самолечению дедовскими средствами. Деды воевали? То-то и оно.
Мукачевская трагедия — это лишь верхушка айсберга. Попытка списать все на "Правый сектор" (если не касаться конкретных следственных действий) — сродни коммунистической вере в то, что просто есть некие зловредные одиночки-изгои, способные политически развратить невинное и законопослушное общество. Эти сорняки надо выполоть — и дело с концом. Так может говорить лишь тот, кто в реале не имел дела с сорняками — в определенной почве, при соответствующей влажности и температуре растет сильнее всего лишь то, для чего там есть максимально благоприятные условия.
Общество порождает радикалов, а не радикалы будоражат общество. Иначе все империи и авторитарные режимы существовали бы вечно. Украинское общество готово отобрать у государства право на насилие обратно, потому что оно, государство, со своими обязанностями, по мнению общества, не справилось.
Но вот дальше начинается именно то самое, возрастное. История свидетельствует, что наиболее рьяными радикалами становятся бывшие либералы, которые, в свою очередь, падают жертвами совсем уж беспринципных прохиндеев, заливающих кровью следы собственных былых злодеяний. А потом приходит интервенция. И либо побеждает, либо в борьбе с ней общество взрослеет окончательно.
Интервенция в Украину осуществляется военным путем — с Востока, и политико-экономическим — с Запада. Свои коллаборанты есть и там, и там. Их много, но недостаточно — для убедительной победы нужен троекратный перевес. Встречи на Эльбе, т.е. на Днепре, не будет, потому что с разных сторон вторгаются непримиримые исторические враги, а наша судьба подобна курдской. Не зря когда-то Симоненко (который Васыль, не подумайте плохого) написал стихотворение "Курдскому брату".
Но этот выбор между Мазепой и Хмельницким, под руку какого короля или царя стать, никого уже не устроит. Потребность в отказе от юродивого в украинских реалиях института президентства идет вразрез с необходимостью милитаризации общества. При этом каждый его член хотел бы, чтобы все вокруг красиво милитаризировалось, но не за его счет и не при его личном участии.
По-умному, конечно, власти следовало бы перенаправить радикализм общества на восточный фронт и не сдерживать его до какого-то просветления в головах, иначе получается гуманное "резание хвоста собаки по частям". Вы идите на фронт, но воевать разрешения не дадим, да и нечем, все силы — в Мукачево. Что не ясно, боец?
По-здравому западная оккупация победит, это определено исторически. Но это может быть с такой скоростью, как советское освобождение Варшавы от нацистов — пока те не перебили восставших, меньше хлопот Советам осталось с лондонским правительством.
Здесь тоже торги с Кремлем. Украинский растущий радикализм — замечательный козырь, который мировые игроки норовят выхватить друг у друга из рук, как в "Голодных играх".
Общество при этом закукливается, сворачивается вовнутрь от всей этой внешней кроваво-денежной суеты и что-то там из себя порождает, какие-то трансформации.
Вряд ли это будет бабочка. Скорее дракон.