Жило Илья Анатольевич

Orig:galleri/culture/literary/zhilo/zhilo.jpg

Я не изобретаю ничего так же,
как яблоня не выдумывает свои яблоки.
А.Майоль

Родился 14 октября 1984 г. в городе Мариуполе.
В 2006 году – окончил экономико-правовой факультет Мариупольского Государственного гуманитарного университета.
Впервые стихи были опубликованы в мариупольской городской газете «Приазовский рабочий».
С тех пор стихи публиковались в литературных журналах «Радуга» (г. Киев, 2007 г.); «Дикое Поле» (г. Донецк); в приложении №3 к литературному журналу «Михайловский Замок» (г. Санкт-Петербург, 2004 г.); в литературном альманахе «Каштановый Дом» (г. Киев, 2007 г.), в коллективных сборниках «Мариуполь в созвездии Лиры-2» и -4», «Лукоморье», «Город Марии - к Рождеству Христову» (2002 г.), «Городу Марии – 225» (2003 г.), «Город Марии – к Воскресению Христову» (2004 г.); в мариупольских газетах «Приазовский рабочий», «Ильичевец», «Азовсталец» и т.д.
Рассказы публиковались в литературных журналах «Склянка Часу» (г. Канев), «Парус» (г. Мариуполь).
Принимал участие в различных литературных конкурсах.
В 2002 году занял первое место в номинации «поэзия» на городском литературном конкурсе «Мариуполь – глазами молодых».
В 2007 году стал лауреатом фестиваля авторской песни «Песня над морем» (г. Мариуполь) в номинации «поэзия».
В 2007 году стал дипломантом литературного конкурса имени Леонида Киселева (г. Киев).

Любая биография способна дать очень приблизительное представление о человеке. Все, что обо мне стоит знать содержится в стихах, из образов которых вы вольны сложить впечатление обо мне.

Утро

Утюжить устав морщины
Спросонья бузящего моря,
Все еще мокрый,
Солнечный лучик раздвинул
Неплотно прикрытые шторы,

Гостем незваным
Проскользнул в спальню,
Вспрыгнул на ложе,
Стал целовать нахально
Светящуюся кожу,

Покрыл поцелуями шею,
Губы, живот и руки,
Стыдливо лицо розовело,
Но участились стуки
В груди просыпающейся подруги.

* * *

Портрет

Потоки волос,
Одолев плеч пороги,
Водопадают на груди утес
Строгий.
Блики одежды,
Единожды
Отразившись в зеркалах глаз,
Остались в памяти
И только…
Завораживающий рук брасс
Метнулся на холст,
Но толст
Оказался,
Обиделся, разрыдался
Портрет не удался.

* * *

Нарцисс

Живыми глазами –
умытое солнце…
Прямыми ногами –
в весеннюю грязь…
Оковы сломавший
святой богоборец
глазища таращил
на реку, смеясь.

Давно заточенный
в безропотный стебель
за неугомонный
и яростный нрав,
взмахнул волосами,
вдохнул в себя ветер,
довольный, как самый
бесстыжий удав.

Смотрел, словно в окна,
в глаза Борисфена,
знакомый огонь
загорелся в груди:
там он, отраженный,
воскликнул победно,
до времени в ножны
сложивший стихи.

* * *

Примеряю туземную маску
На свои разноцветные помыслы,
Черной как негр ваксой
Вуалирую ноздри и волосы
И кричу: «Я теперь другой! –
Эксцентричный как девять баксов»,
Оставаясь самим собой,
Перемазанным черной ваксой.

* * *

Самолетиком бумажным
мы покончили с тоской-
все случилось, как однажды
обещал в бреду прибой:
я, безумный, на карнизе,
ты летела камнем вниз,
я, спасая наши жизни,
на твоем крыле повис.

* * *

Апрель

В газете напечатали,
Что талая вода
Полезна для цветов и от недуга,
И, хоть апрель
Висел на проводах,
Но в слякоть падчерицу снова злюка

Гнала – в леса,
Поглубже и темнее,
С лопаткой и корзиной, белый снег
Искать,
Пока лицо не побелеет
И жизнь не капнет льдинкой из-под век…

Колечко в грязь
Забросила девчонка
И месяцы, согласные помочь,
Ей подарили полную
Снежинок звонких
Февральскую – как из подушки – ночь.

* * *

Петля

Если забраться повыше,
например, на крышу
или на холм,
вижу дом,
что ограничивает Город с востока…
Вот только
дело не в нем,
а в том, что я перерос,
видимо, свой рост
и уже не вписываюсь в ГОСТы
Человека Разумного…
Безумно,
но, может быть, это не я, а Город
сжимается
под красными пальцами…
да что там – щупальцами!
Метастазами!
Безобразного многоглазого
Нечто,
чьи желудки – печи,
чьи зловонные свечи
насилуют, заражают небо
семенем непотребным…

Если забраться на крышу,
вижу, со всех сторон вижу,
как Оно дышит,
жадно глотает пищу,
отрыгивает в рты дитятей,
мол, жрите! нате!
…кстати,
ведь дело не в том –
кажется, с каждым днем
лапы его все ближе
и, где б я ни был,
чувствую: ищут.

* * *

Светлая песенка

Ищущий Свет снаружи, будь внимателен –
Адепты Его не оставляют пятен.
Мазута, семени, крови или смальца
Не остается на оттисках их пальцев.

Ищущий Свет в себе, будь милосерден,
Нутро ковыряя тёмное сотни дён…
Светел в тисках самой лишней среди минут,
Чьё тело за преступление подожгут.

Ищущий Свет глазами, умом – и только,
Будь терпелив, ибо поиск зело долог:
Чтобы слепцу однажды и ум отринуть,
Слезами росить под ноги, торить путь.

* * *

Песня для Егора

Каждой пуле срок записан полюбить,
Совершить вояж в обойме в кобуре,
Подыскать себе милёнка – волчья сыть! –
И резвиться в окровавленной дыре.

Наша пуля на свиданье собралась –
Подточила острый носик серебром,
Добрым маслом обозначила матчасть,
Пышной гильзой – золочёное бедро.

Редкой пуле улыбнётся победить –
Сколько сгнило в молоке или в стене,
Скольких мальчиков испортил динамит
Или принцип «на войне как на войне»!

Чтобы пулюшка счастливая была,
Возле сердца приюти тугую стать,
Чтоб младенчиком стальным она спала,
Чтоб до срока вместе жить да поживать

Долго и счастливо!..

* * *

Шансон

Милая, будем счастливы!..
Не поднимай головы –
В высотке напротив снайпер
Знает, что мы ещё живы.

Лучше, рывком коротким,
Выпустив коготки,
Вскрой мне тугую глотку,
Горяченького глотни…

Нет? Извини, родная,
Слишком уж шанс хорош!
Глазки прикрой, достал я
Из сапога штык-нож,

Под сердцем самое место
Ему. Не кричи, увы
И мне, и тебе известен
Один только шанс – живи.

* * *

Некоторые аспекты райской жизни

- 1 -
Комната дышала тяжело и тихо – сегодня её лёгкие принадлежали больному в последний раз, старому человеку, усталой жердью застывшему на кровати в углу у окна.
Во дворе неожиданно громко и нагло гаркнула петарда и женщина, сидевшая возле окна рядом с кроватью, на миг отвлеклась от изучения географии стариковского лица и прошипела в штору несколько привычных неодобрительных комментариев в адрес местных хулиганов.
Последняя фраза осталась незавершённой, прерванная посередине, как гильотиной, внезапной тишиной. Комната перестала дышать и женщина, сделав лицо удивлённым, растерянным (смерть почему-то всегда неожиданна и не вовремя) и уже почти скорбящим, судорожно решала, заканчивать ли так любовно и тщательно спланированную фразу, или уже начинать горевать (гореть?) по одному из шести миллиардов человеку,

- 2 -
который, впрочем, уже с тем же, что и она, выражением на лице оценивал кривые и чёрные, похожие на семена подсолнечника, зубы старой акушерки, испытывал первый в жизни страх и потому кричал.
Однако когда он кричал сорок пять лет спустя, сидя на подоконнике и свесив ноги в лохматых домашних тапочках в четырнадцатиэтажную пустоту, он испытывал страх совсем другого рода, не второй в жизни, но равный по силе первому. За его спиной недоумевала хозяину роскошная квартира, то протягивая ему большую книжную полку красного дерева, уставленную разноязычными изданиями книг почему-то одного и того же автора, то делая громче звук телевизора, бубнящего об эксцентричной презентации нового романа того же писателя. В электронных устах японского зануды отчёт о прогремевшей феерии звучал, к сожалению, слишком неинтересно, как некролог прошедшему зря дню, но здесь квартира была бессильна. Она звала хозяина в свой уют и роскошь, но он предпочитал мёрзнуть.
Когда хозяин закричал, квартира вздрогнула, короткая, с палец, трещина вспыхнула в центре зеркала, телевизор заткнулся, впервые не говоря, а слушая.
Тихий вздох облегчения и скрип обременённого человеческим телом дивана стали звуками капитуляции. Равнодушный взгляд, прыгнувший на книжные полки, в который раз выхватил начертанное специфическим шрифтом на корешках имя – Влад Баталов. Взгляд привык отождествлять с этим именем себя, хотя куда ему. Целое тем временем решительно и сосредоточенно думало.
Влад вспоминал свою жизнь и думал о судьбе. Давние неуверенность и подозрения стремительно приобретали признаки убежденности, и всё больше граничили с прозрением. Собственные воспоминания, вернее то, что ними когда-то стало, казались каким-то образом предопределёнными. Будто кому-то ещё до рождения самого Влада было известно, какой будет его сорокапятилетняя память, даже больше, скорее всего этот кто-то желал, чтобы она была такой или сам заставил её (Баталова) такой стать (прожить жизнь).
Раздражение и злость не дали додумать главного – кто есть Кто-то? – но стимулировали восстание.
Чтобы доказать, что и его воля что-нибудь да значит, Влад вернулся на подоконник, но она не значила ничего и уже через минуту его диффузирующее с асфальтом знаменитое тело послужило причиной ещё двух смертей – одной мгновенной и безболезненной, но другой гораздо более жестокой. Зловредная старушенция, сплетница и склочница, скончалась от инфаркта миокарда и развратно разлеглась рядом с трупом мужчины, сломав своим телом позвоночник не менее зловредной собачонке, не вовремя выгнавшей перестарелую хозяйку на прогулку.

- 3 -
Влад родился неожиданно, дома, но н кого этим не опечалил, наоборот, с его вторжением две человеческие жизни впервые обрели смысл и сразу же самопосвятились благодарности за это виновнику. Младенчество проскочило незаметно, как осторожный лучик света, исключительно в розовых пелёнках. Вспоминалось оно потом смутно, но с теплотой. Детство, вопреки прогнозам, не оказалось ни избалованным, ни вообще трудным, оно притягивало всю окружающую зависть, не замечая этого и не испытывая вреда, но как раскалённое пронзительное зеркало отбрасывало непременно следующую за завистью злость. Злость грызла локти и колени, давилась и дохла.
Завидовать, правда, было чему: Влад рос умным и быстрым, обеспеченным и заинтересованным, с ним росли его перспективы и чужие ожидания. Он учился всему, чем интересовался, часто менял интересы, выбирал. Часто везло с людьми, вещами и ситуациями. С возрастом менялось многое, но не это.
Школа и вуз учили жизни, события происходили хорошие и плохие, но всегда нужные и к чему-то приближающие. Каждые удар и падение стимулировали встать, каждая удача поощряла. Везло со словами, мыслями и чувствами.
Первая же написанная Владом книга стала, как это называют, бестселлером, породила новую разновидность людей – «баталистов» и дала, наконец, ответ всем (и Владу в том числе, но не в полной мере), ждавшим, к чему приведёт столь благополучная эволюция,
которая, между тем, продолжалась.
Каждая новая книга с логотипом «Баталов» становилась неожиданностью и революцией в умах читателей и литературоведов, сминала равно и тех и других, покоряла и порабощала, одновременно даруя высоты мудрости и понимания.
Непонимание и шок – так было встречено последнее произведение Баталова – его смерть.

- 4 -
В который раз он стоял в бесконечном светлом коридоре, который называл коридором, впрочем, лишь по привычке, только чтобы как-то называть, ведь место не имело ни стен, ни пола, ни потолка, только свет и «окна».
Знание снова было частью него, хотя скорее это он был частью знания – мимолётной и незначительной.
Окружающее являлось преддверием рая, он испытывал нетерпение. Может быть, теперь не будет ошибки и созданный ним рай не окажется чем-то другим и непохожим?
Движение происходило несколько необычно – он был в центре (чего?) и пространство двигалось вокруг. Мимо проплывали «окна», но они не принадлежали ему, это были чужие. За время последней жизни, как и много раз до этого у него сформировалось представление об идеальном мире, идеальной жизни, идеальном себе – своеобразный рай. И сейчас «окно», за которым этот рай простирался, медленно нанизывалось на него.

- 5 -
Огромная картонная коробка, спрятанная в нагромождении бытовых отходов на главной городской свалке, мелко вибрировала от густого женского крика. Когда к нему присоединился ещё один, гораздо тоньше, ближайшая тёплая куча обрушилась на коробку, но скоро чья-то рука изнутри расчистила выход.

Ожидание

Люди (и я не исключение) привыкли жалеть о вещах, для себя невыгодных: об упущенной ли возможности, о поступке ли, которого лучше бы никогда не совершать, да поздно, о словах, которым лучше бы никогда не звучать. Однако сегодня сожаление было направлено на один из объектов моей тихой гордости – острый слух.
Уткнув лицо в подушку, стараюсь совсем утопить в ней голову, или хотя бы вдавить ее настолько, чтобы уши оказались ниже уровня, при котором еще могут исполнять прямые обязанности, чтобы напряженная ткань лопнула, и вязкие перья закупорили слуховые проходы, как кашляющая очередь – больничный коридор. Чтобы не знать (а как возможно избавиться от подобного знания, кроме как, погрузившись в мягкую пучину беззвучия?), что в подъезде раз за разом громыхают, смыкаясь, створки лифта. Чтобы не стискивать каждый раз мучительно зубы, когда после очередного хлопка и долгой, невыносимо долгой, наполненной ожиданием, надеждой, мольбой, паникой и, в конце концов, жесточайшим как-с-небоскрёба-крушением, минуты, все тело сотрясается в яростном грохоте тишины, порожденной не прозвучавшим звонком в дверь.
Прозвучавший же звонок поначалу притворился галлюцинацией. Надежда, вопреки общему правилу покидать тонущее сознание последней, уже спускалась по трапу вниз, в рядах далеко не заключающих, но вдруг оглянулась и бросилась обратно, словно забыла педантично собранный чемодан с самым необходимым.
Расстояние до двери в этот раз не успело реализовать себя в полной мере, его проигнорировали, перешагнули, как какой-нибудь порожек в уборную, торопливо и пренебрежительно. Оно, не привыкшее к такому обращению, затаило было обиду, но припомнило щедрые подарки, когда его растягивали, словно поход в киоск за хлебом, и смирилось.
Смирились и цыганята, ни хлеба, ни гораздо более вожделенной “копеечки” не получившие, смирилась дверь, которой редко приходилось быть закрытой столь энергично и, наверное, больно.
И только человек, уже насквозь пробуравивший лицом подушку, не отступал перед превышающими силами противников, значительно усилившихся за счет нового союзника – головной боли, хотя знал, конечно же знал, что сегодня она уже не придет, она же ясно сказала: в субботу или в воскресенье, а значит, завтра еще будет день, и будет ожидание, и будет надежда.

Гость

Подъезд
Небольшое, немного продолговатое отверстие словно бы самостоятельно втянуло в себя ключ. Оно было окружено, словно осаждённый варварами город, отвратительными глубокими зигзагами царапин, оставленных неуверенными ключами ночных, часто нетрезвых, посетителей. Однако этот – новый и ещё пахнущий смазкой – стержень был приятен скважине и потому он был вынужден лишний раз трепыхнуться в ней, чтобы освободиться. Ключ повис в руке человека, был спрятан среди одежды и так, контрабандой, внесён в подъезд.
Лестница, тщась остановить вторжение, вздыбилась каменными горбами, но могущественный чужак ступал по ним, словно по горным вершинам. «Зачастили…» – проворчала она, в который раз оказавшись обездвиженной за дерзость.
Следуя за шлепком синхронно сомкнувшихся двух пар металлических губ, в лифте интенсивно и неприятно начали пахнуть плевки. Запах легко дотягивался до ноздрей с пола, однако ретивые амёбы стремились подобраться ближе и уже многие из них свисали прозрачными животами со стен на уровне человеческого лица. Лицо морщилось и плевало в стены. Амёбы пересекались, спаривались и от счастья воняли ещё сильнее. Лифт звякнул и опорожнился.
Площадка последнего этажа (а они все приспособленки, в отличие от лестничных проёмов) встретила гостя широко распахнутыми стенами, без стыда, но и не без кокетства слегка приоткрыв один из обычно плотно замкнутых входов. Площадка возвышалась над остальными такими же, иерархически наслоившимися под ней, только расположением, но была горда даже этим.

Прелюдия
- Я вас не знаю, но рада, что вы пришли… или нет… я вас, кажется, вспоминаю, но зачем вы здесь?
- Жить.
- Раз так, входите. Впрочем, вы уже вошли... А я?
- А вы выйдите.

Неизбежность
Стремление событий произойти звенело в воздухе, срикошетившим от зеркала солнечным бликом сквозь глаза било прямо в мозг, или в душу – это не всегда легко различить – в результате же тела налились, словно сытостью, влюблённой, а потому безропотной, покорностью.
Двумя спинами впитывая прохладу (с одной стороны – покрытой лаком поверхности двери, и с другой – лёгкого сквознячка, норовившего втиснуться третьим между ними), хозяйка и гость растворялись друг в друге и в окружающем пространстве, заполнив каждый уголок квартиры (благодаря чему та всегда дышала с ними в унисон так, словно не было ни мгновения, прожитого вне и врозь). Не помещавшееся в квартире существо струилось на улицу радужными хвостами через форточки, не будь которые заблаговременно открыты, из уютных рам были бы вытеснены оконные стёкла.
Когда он выходил, усталая дверь недовольно скрипнула позвоночником. Ревнивец-подъезд, проигравший очередную битву, предпочёл копить силы до следующего раза, человек же, на пристыженном лифте, по покорённой лестнице ушёл в неизвестность, чтобы завтра вернуться снова.

добавьте ваш комментарий:

имя:

e-mail:

код с картинки:

Таня
- Спасибо, что умеете чувствовать прекрасное! Случайно зашла и рада, что у нас в стране есть такие люди!

опубликовано: 2008-05-03 (1989 прочтено)

[ вернуться назад ]

Все про Мариуполь