Леся ГОНТА, «Профиль»
Амбициозен, талантлив и крайне удачлив. Сочетания этих трех факторов позволили Раду Поклитару стать не просто хореографом, а личностью культовой. Не каждому режиссеру в 34 года предлагают создать свой театр, и не каждого хореографа приглашают ставить балеты на легендарных мировых сценах. Несмотря на прописку, его «Киев модерн-балет» в столице выступает всего несколько раз в год, но неизменно – с аншлагами.
Раду, скажите, пожалуйста, есть ли конкуренты у «Киев модерн-балета»?
В Киеве – нет. Хотя конкуренция еще никогда никому не вредила, и мне было бы интересно, если бы присутствовали еще несколько ярких хореографов, которые мыслят и делают сюжетные большие спектакли. Есть очень хорошие хореографы в Украине, но та форма, в которой они работают – это скорее авангардные проявления современной хореографии, но никак не репертуарный театр, со спектаклями, прокатом, гастрольной выстроенной политикой. И мне бы хотелось, чтобы они были, нам было бы интересней жить.
А почему их нет?
Хореографов никогда не было много, это штучная профессия. Проблема хореографа в том, что, если сравнить его с режиссером драматического или оперного театра, то он имеет дело с некой пьесой, написанной кем-то. Если режиссер N ставит чеховскую «Чайку», то у него есть написанные Чеховым слова. В случае если за «Чайку» берется хореограф, то ему надо написать эту пьесу, слова-движения, из которых она будет состоять, а потом осуществить ее сценическое воплощение: он должен быть и драматургом, и режиссером в одном лице. Это такой сложный комплекс, что очень редко, когда в одном человеке аккумулируются все эти умения. Если же это еще и талантливо сделано, то тогда во все эти умения вдыхается какая-то жизнь.
С современным балетом на Западе такая же ситуация?
Может быть, процентов пять из того, что я увидел на Западе, меня заинтересовало. Знаете, как определить, хороший спектакль или нет? Это для вас скучно или нескучно? Если я при всей своей любви к балету засыпаю и ничего не могу с собой поделать, то что-то там не так. Я прихожу в театр с ощущением ребенка, который хочет праздника. И когда тебе его не дают, меня так жутко обманывают! Меня так себя жалко! Как будто отняли игрушку. Я искренне иду на встречу с чудом. Говоря о новых течениях в западноевропейской хореографии, я был шокирован тем, что там моя работа воспринимается как неоклассика. При том что это совершенно современный балет для Киева, для Украины, да и вообще для всего постсоветского пространства. Рассказал это нашему художнику Анне Ипатьевой, а она мне: «Раду, я горжусь тобой, ты неоклассик!»
Правда ли, что вы берете в труппу непрофессионалов?
Неправда. Я беру в труппу профессиональных артистов, но для меня не важно, какой у него диплом. Важно, чтобы он был человеком эмоциональным, чтобы у него не было зажимов и боязни выглядеть странным. Для меня важно, чтобы он был профессионалом в высшем понимании этого слова, доверял мне и верил, что мы вместе делаем правильные вещи. Вы будете удивляться, но артист балета, нормальный, из академического театра, если вы ему скажете: засмейся на сцене, – это будет ступор на 95%. За восемь лет обучения балету с людьми что-то происходит, с их мозгами, появляются комплексы, шоры, но не у всех. Даже у нас есть люди с ортодоксальным балетным образованием, а я на кастинге могу заставить их смеяться, плакать, умереть, родиться – хочу увидеть подвижность их актерского аппарата. Даже если он не развит, я должен увидеть в потенциале, что можно сделать.
Как долго вы ставите новую пьесу?
Если говорить о работе в зале, то около трех месяцев Я ставлю одну минуту сценического действия в день. А потом нужно это еще склеить в единое здание. Если же говорить о задумке – набор материала, работа с художниками, то это растягивается на полгода, иногда до года.
Знаете ли вы реакцию на вашу работу коллег из сферы академического искусства? Как они к вам относятся?
Есть ряд деятелей культуры, которые причисляют себя к этой расе, их хвалебные отзывы меня настораживают гораздо больше, чем их неприятие. Есть главный человек, на мнение которого я ориентируюсь постоянно, чье мнение является доминантным – потому что он самый главный зритель и присутствует с самого начала и до самого конца создания спектакля, он самый строгий зритель. Это я сам. И ни один балетный критик и искусствовед не увидит того, что увижу я. Главное, чтобы нравилось мне, но я счастлив, когда нравится еще кому-то.
На балет финансовый кризис влияет?
Влияет, все импресарио стонут, что очень плохо, никто на спектакли не ходит. Вот из Донецка мы вернулись, это же абсолютно балетный город. Организаторы говорят: «Ребята, мы в шоке, у нас не стопроцентные продажи. У нас даже на нашем хите – это балет «Корсар» – всего 50%, такого не было никогда в жизни». Реально у людей нет денег для того, чтобы ходить в театр. И то, что в Киеве мы до сих собираем полные залы, и то, что на Новый год был супераншлаг на «Щелкунчике» – это, скорее, вопреки.
Но вы же в Киеве так редко выступаете…
Это еще потому, что у нас нет своей сцены. И каждый раз, помимо того, что это очень большая и дорогая аренда, это еще и вклинивание в репертуар театров, которые тоже хотят показывать свои спектакли. Не каждый же театр пустит на свою сцену. Слава Богу, что у нас такая дружба с театром им. Ивана Франко и с музыкальным театром оперы и балета для детей и юношества – это наши старые друзья. И мы здесь чувствуем себя хорошо.
Как вам живется в Киеве?
Не я выбрал Киев, а Киев выбрал меня. Ведь идея создания «Киев модерн-балет» – это не моя идея. Она возникла у Владимира Филиппова, мецената, после нашего первого пилотного проекта «Силы судьбы». После окончания он сказал: «Почему бы нам не сделать театр?» – это было предложение, от которого не отказываются. Ничего же не было, нулевое состояние. Но три года назад была набрана труппа, штат педагогов, появились расписания уроков, репетиций, я как менеджер учился с нуля.
Вы знаете, в Киеве замечательно сочетаются все составляющие, не переходя в крайности. Минск – ну очень спокойный город, где я вряд ли был бы в фаворе с той стилистикой и теми спектаклями, которые у меня есть, потому что это крамола. Кишинев – моя родина, я его очень люблю, но за последние годы вся интеллигенция, вся культурная прослойка была заменена замечательными работящими хлебосольными людьми, которые приехали из деревни. Сейчас я приезжаю в Кишинев и понимаю, что этот не тот город, который я любил в детстве. И третья крайность – это Москва с невероятным темпом, с какой-то изматывающей гонкой за чем-то, за призраком успеха. В Киеве все в меру: тут есть культурный слой, много интеллигенции, есть наша публика, которая ходит на наши постановки. Здесь не так суетно, как в Москве, и нет ощущения омута, как в Минске.
Есть ли у вас какая-то профессиональная цель?
Постараться до конца быть честным в своей профессии. Это не красивые слова – это самое-самое тяжелое. Профессия любого «придумывателя» чего бы то ни было: картин, музыки, литературы, подразумевает не только борьбу со штампами, которые есть вокруг тебя, но и с теми штампами, которые ты породил сам. И при всем при этом надо, чтобы это было честно и эмоционально, а это очень тяжело. У меня есть профессиональные наработки, и мне легче сделать так, как я уже умею, а не искать новых путей. Вот это самое тяжелое.