За свет и тьму наших князей,
За то, что нас Господь отметил
И за грехи России всей,
За все, за все теперь ответим.

В седло бросает нас война,
Задув огонь свечи пасхальной,
И отражается луна
В глазах искринкою хрустальной.

Настал тот час, когда мольбы
Уже нам души не смягчают
И сокрушают мир рабы, -
Не создают, а разрушают.

И мы, пытаясь все спасти,
Свинцовой метой лбы их метим...
Ну а в конце сего пути
За них и за себя ответим.

Пасхальных свеч горит огонь
Последний раз на этом свете;
Я слышу бьет копытом конь
И мы за все теперь ответим.

***
Мы часто ставим на года,
Ведь сединой нас Бог отметил;
И светит нам в глаза Звезда,
И паруса ласкает ветер.

Листаем старенький блокнот,
Но телефон звенит в пустыне;
Никто там трубку не возьмет,
Напрасно кофе в чашках стынет.

А синий дым плывет, плывет
И вьется локон в пальцах тонких,
И тронула улыбка рот
Прекрасной женщины-ребенка.

И в тишине прошедших дней
Бессильно руки задрожали,
И думаем мы лишь о ней,
Причине радостной печали.

И мы все ставим на года,
Стерев с лица потерь приметы,
Чтобы светила нам Звезда
И отражалась в водах Леты.

***
Целуя оклад потемневшей иконы
И грея в руках рукоятку клинка,
Мы гнев свой возводим в Святые Законы
И хмуро по небу плывут облака.

В забвенье уходят седые скрижали
И новых пророков звучат голоса,
Они призывают к отмщенью и стали
И пламенем адским горят их глаза.

В раздумье лампадка чадит у иконы,
По лику катится Святая Слеза;
И клонятся долу кудрявые кроны,
И рвется из тучи шальная гроза.

Но тонут копыта в разбитых дорогах
И красные маки цветут на висках,
И клячи убогие в нищенских дрогах
Останки хоронят, как годы в веках.

Целуя оклад потемневшей иконы
И свечку ловя глубиною зрачка,
Мы наприч забыли Святые Законы
И горло сжимает стальная рука.

Прощальный взгляд

Взгляните, клен за окнами зарделся,
Льдом веет от сияющих небес,
И поредел рой вьющихся повес,
Который вокруг Вас неистово вертелся.

Да, лето кончилось для Вас, увы, на вдохе,
Вы не успели даже насладиться;
К тому ж, конец совпал с концом эпохи,
О, Ваша Светлость, Вы реликтовая птица...

Упала тьма над грешною землею,
В осколках лужи от шагов солдатских,
Не льются слезы на могилах братских,
Лишь дождь, порою, плачет о героях.

Герои ли? Увы, никто не знает...
В безумье можно ли до истины пробиться?
Вы видите, природа угасает,
Графиня, Вам осталось лишь молиться.

Молиться о бредущих в неизвестность,
О домике на берегу реки,
И плакать от бессилья и тоски,
Из-под руки взирая на окрестность.

Ах, Ваша Светлость, это не игра:
Вглядитесь в проплывающие лица,
Что не достойны росчерка пера,
Такое и в кошмаре не приснится.

О Боже, клен за окнами алеет
И веет льдом из вышины небес,
И над рекой шумит печально лес,
Коснуться неба кронами не смеет.

Да, лето кончилось, чтобы вернуться вновь,
Но Вам в нем никогда не поселиться.
Слеза ломает вскинутую бровь,
Графиня, Вы реликтовая птица...

Неоплатные счета

Мой Государь, я предъявляю счет,
Вы оплатить его не в состояньи,
Вознесшись, словно мученик, в сияньи,
О Вас скорбит и церковь, и народ.
И к Вам толпой неистовой течет.

Вам вексель никогда не погасить,
Который на Ходынском выдан поле,
Иван Непомнящий лишь мог то позабыть,
А я не позабуду этой боли.

Мой Государь, я предъявляю счет,
Хотя и знаю, Вам он не по силам.
Скажите, в январе Вас осенило
Наитье Господа иль дьявольский расчет?
Когда рекою тек к Вам Крестный ход.

И этот вексель Вам не погасить,
Не смыть кровавой пены с Воскресенья.
Иван Непомнящий и это смог простить,
Но мне Господь не даровал забвенья.

Мой Государь, я предъявляю счет,
Попробуйте, его хоть оплатите,
И докажите, что была в зените
Империя в четырнадцатый год,
Когда в войну Вы ввергнули народ.

Я больше векселей не предъявлю,
Хотя их очень много Вы раздали,
То в малодушье, то и во хмелю,
То просто так, чтобы не досаждали.

Мой Государь, я предъявляю счет,
Вы оплатить его не в состояньи,
Вознесшись, словно мученик, в сияньи,
О Вас скорбит и церковь, и народ.
Но Вы, мой Государь, увы, банкрот...

Дымка памяти

А за Кубанью, за Кубанью
Встают рассветы,
Но за Кубанью, за Кубанью
Мне места нет там, -
Давно сгорела моя хата
Возле колодца,
Под алычею пес лохматый
Истлел под солнцем.

А за Кубанью, за Кубанью
Молчат копыта,
Там, в травах сочных за Кубанью
Родня зарыта.
Коней моих забрало время,
А землю люди,
Чье до сих пор худое семя
Ту землю губит.

Там, за Кубанью, за Кубанью
Навек забыты,
Пылают зори за Кубанью
Росой политы;
Но их не видят и не чуют
Во тьме кромешной,
Кого угодно замордуют,
Если нездешний.

А за Кубанью, за Кубанью
Встают рассветы,
Но за Кубанью, за Кубанью
Мне места нет там.
Склонила ветви алыча
Заупокойно,
Да стоны тихие сыча
По павшим войнам.

Мое поколение

«Мы живем под собою не чуя страны...»
(О. Мандельштам)

Мы живем под собою не чуя страны
И друг друга не знаем, не видим, не слышим,
Не давая душе вылезть из кутерьмы
И топча ее в грязь, как давя кровь из вишен.

Кровь течет по руке на хрустящий манжет
И мы плачем, мы плачем слезами Иуды...
Не поверите, но нас давно уже нет,
Мы лишь тень и надеемся только на Чудо.

Но чудес не бывает, забудьте навек,
Потеряйте, разбейте, продайте, отдайте...
Разве можно тому, имя чье человек
Променять Божий Дар на блестящее платье.

Словно нищий, надев золотое шитье
И провалы очей закрывая очками,
Тянем мы из бокалов хмельное питье
И веселость свою проявляем ночами.

Когда город накрыт темнотою огней,
Разливаются лжи разноцветные лужи,
И мечтая о радостях завтрашних дней,
Говорим, что сегодняшний день нам не нужен.

И приходим мы в храм, бьемся лбом о бетон
И взываем, чтоб Он нас увидел, услышал,
А затем, ковыряя зубами батон,
Говорим, будто Бог на минуточку вышел.

Мы живем под собою не чуя страны
И князья наши жалки, смешны и убоги.
Боже мой, до чего докатилися мы,
Разбросавши себя по проезжей дороге.
Мы живем под собою не чуя страны...

Песня о встречном

«Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка...»
( Песня о встречном )

Круглый, веселый, солнечный встречный,
Ты улыбаешься смехов освеченный,
Мысли чисты и, как лужа, прозрачны,
Все тебе кажется очень удачным.

Мир, даже в сумерках, солнечно вытканный
И под ногами хихикают рытвины,
Мусором ветер играется весело,
Тучами небо все занавесило.

Мимо проносятся черные «Волги»,
В них восседают важные волки,
Смачно плюют в боковое окошко
И на тебя попадает немножко.

Из-под колес вылетают прохожие,
Между собою чем-то похожие,
И, отряхнувши одежду от грязи,
Тут же вступают в интимные связи.

Ты же идешь широко и беспечно,
Будто бы жить собираешься вечно;
Все хорошо! И пожар лишь пожариком...
А потому, что не все в тебе шарики.

Волчий вой

Боже мой,
Как тосклив этот мир,
Все со мной,
Что мне вовсе не нужно;
Как конвой,
Черны окна соседних квартир,
И, хоть вой,
Фонари отражаются в лужах.

Лепестки,
Словно пули, ложатся на грудь.
От тоски
Рвет на части и сердце, и душу;
И пески
Порошат предначертанный путь,
А виски
Бьют в набат, опасаясь, что струшу.

-Поклянусь...
-Нет, не смей, никогда не клянись...
-Повернусь...
-Это смерти позорной подобно...
-Застрелюсь...
-Это путь черной пропастью вниз...
-Затаюсь...
-Это мерзко, но очень удобно...

А Луна
Бледным светом мерцает вдали,
Мне она,
Как цыганка, вещает дорогу;
И волна
Светлых душ захлебнется в пыли,
И страна
Упадет, отвернувшись от Бога.

Боже мой,
Как тосклив этот мир!
Надо мной
Пролетают и гибнут столетья;
И с клюкой
Я шагаю, как пьяный сатир,
И прибой
Ершит баловень-ветер...

Молитва

Мне б хотелось уйти
Незаметно, как сон,
Чтоб никто не увидел
Моих похорон
И чтоб в доме моем
Отвечали всегда:
«Он недавно ушел,
неизвестно куда...»

Мне б хотелось уйти
Легким взмахом крыла
Или криком над снежной
Вершиной орла,
Растворится в прозрачном
Дыхании гор,
Превратившись в сияющий
Синий простор.

Мне б хотелось уйти
Насовсем, навсегда,
Чтобы память прозрачна
Была, как вода.
Чтоб забыв о гордыне
И прочих грехах
Пролететь метеором
В бескрайних мирах.

Мне б хотелось уйти
Незаметно, как взмах,
Мне б хотелось уйти,
Исчезая, как крик,
Как святое дыханье
На детских устах,
Как на Вечности лике
Единственный миг.

***

Страна, где жить невмоготу,
А умереть не по карману.
И вот несем мы маету
По дальним и не дальним странам.

Бредем, бредем, не чуя ног,
Сквозь дебри времени в пространстве,
Лакаем виски, ром и грог
И плачем об утраченном гусарстве.

И, сидя где-то в баре, в уголке,
О родине рассказываем шлюхе,
О домике в степи, на бугорке,
И матери. Живой пока. По слухам.

И разорвав на шее воротник,
Кричим, что жить так дальше невозможно;
И ладанки целуем теплый лик,
Крестясь неистово, ругаяся острожно.

Продрав глаза, уставясь в потолок
Чужой меблированной квартиры,
Мы вспоминаем, что сказал Пророк,
Иль Мессия, иль кто-то из сатиры...

Берем билет. И выйдя на перрон,
Вдохнув ноздрями сладкий дым отчизны,
Уже готовы снова сесть в вагон,
Не ощущая в сердце укоризны

Перед страной, где жить невмочь,
А умереть не по карману,
И все бредем в угаре пьяном
И день и ночь, и день и ночь...

Аллюзия

Два булавочных укола,
Два зрачка.
Мир не видывал такого
Простачка.
Ведь вначале было слово, -
Что за спор!
Вплоть до мига рокового,
До сих пор.

Сколько лет взводили храмы
На крови,
Сколько лет гнусили хамы
О любви;
По кресту текла, стекая
Столько лет,
Ало-красная святая,
Словно бред.

Но вначале было слово,
А потом –
Наконечника стального
В горле ком,
И терновый вкус на корне
Языка,
И горящая, как в горне
Зверь-тоска.

Ох, оставьте вашу речь, -
Не оправдать,
Будто было не сберечь,
Не удержать.
Вот прищурен из-под кепки
Добрый взгляд;
Как пойдет рубить, то щепки
Полетят.

Два булавочных укола,
Два зрачка.
Мир не видывал такого
Простачка.
Ведь вначале было слово, -
Вслед топор!
Вплоть до мига рокового,
До сих пор...

Реквием

И завернувшись в черный плащ,
Сбивая ноги в бездорожье,
Сквозь суету и правду ложи,
Бредем во тьме российских чащ.

Гудят, гудят колокола
Под куполом небесной сини
И над распятою Россией,
Как поминальная хвала.

А вдоль проселочных дорог
Кустов терновника дрожанье,
Мольба прощенья, причитанье...
Он не виновен, видит Бог!

Он не виновен, - то Судьба
Быть возложенным на невинных
И звон колоколов старинных
Его прощенье и мольба...

Над всей землей дрожит туман,
Запеленавши в саван души;
Он ест глаза, вползает в уши,
Скрывая горечь страстных ран.

Но гвозди ржавые в руке,
Как память, канувшая в Лету,
И тридцать первая монета
Блестит у ног в сыром песке.

***
Я, убейте, не знаю, что делаю здесь,
И влачу за собою вериги:
Это страсти, гордыня (скорей даже спесь)
И добавим к тому еще падкость на лесть,
А спасенье одно только – книги.

Я, убейте, не знаю кому задолжал
И, тем более, кто мне что должен;
Кто за пазухой камень таит, кто кинжал
Мне плевать, потому что смертельно устал
Быть всю жизнь ятаганом без ножен.

Я, убейте, не знаю кто я, кто – народ,
И не знаю, что значит - отчизна,
Если здесь, словно дичь, и в упор бьют и влет,
Ну а если тебе хоть чуть-чуть повезет,
То потом по тебе справят тризну.

Я, убейте, не знаю что будет потом
И что было я тоже в сомненьи;
Да и то, что сейчас понимаю с трудом
И кипящий мой мозг покрывается льдом,
И молитва плывет об успеньи.

Но, убейте, не знаю я, где моя явь
И где сон, и где пьяные бредни.
Все слилось воедино и душу проняв,
По дороге бреду, гласу Божьему вняв,
И пою, как дурак на обедне.

Песенка о войне и мире

«Боже царя храни...»
(Из гимна)

«Партия – наш рулевой»
(Из лозунгов)

В который раз я в этом сне
Кусаю губы,
И много в нем неясно мне –
Жестоко, грубо.
Но возвращаются опять
Из года в годы,
Не позволяя душе спать,
Во сне уроды.
Они вальяжны и важны,
Собой довольны,
Их души не тревожат сны
О колокольнях,
О храмах взорванных, домах,
Домах, в которых
В расход был пущен второпях
Пегасов конюх.

А что война? Да что война!
Война все спишет.
А что страна? Да что страна!
Спит и не слышит.
Так где же Правда? Правда в нас!
А вне – ни капли.
Не выдаст Бог, - черт не продаст.
Хотя и вряд ли.

Но длится, длится этот сон
И лужи крови
Текут, текут со всех сторон
По изголовью,
И хоровод ущербных лиц
Прервать едва ли
Великих гениев, цариц
И прочей швали.

А за спиною Сатана
В затылок тихо
Мне шепчет: «Это ведь война –
Всего и лиха!
А эта дрянь – ее улов,
Ну что ты, право,
В отчаяньи ломаешь бровь:
Ведь это – Слава...»

А что война? Да что война!
Война все спишет.
А что страна? Да что страна!
Спит и не слышит.
Так где же Правда? Правда в нас!
А вне – ни капли.
Не выдаст Бог,- черт не продаст.
Хотя и вряд ли.

А просыпаюсь, все опять
Как в том кошмаре:
На трон карабкается тать
В хмельном угаре,
Длиннобородый душелов
Кадилом машет,
Там мало дел и много слов –
Белила с сажей.

И распинают вновь Христа –
Народ ликует;
Мой Бог, святая простота -
Все в трубы дуют,
Знамена плещут по ветру
И пасти в крике...
Везут подводы по утру
Гробы и кирки.

А что война? Да что война!
Война все спишет.
А что страна? Да что страна!
Спит и не слышит.
Так где же Правда? Правда в нас!
А вне – ни капли.
Не выдаст Бог,- черт не продаст.
Хотя и вряд ли.

Моя жизнь

Я родился здесь, вырос и жил,
Барабанил в отряде «зарю».
И под звуки оркестра ходил,
Воздавая хвалу Октябрю.
И учили меня чистоте,
Опуская бессильно глаза,
И писал я на чистом листе:
«Есть кто «против»? Нет, все уже «за».

И мне страна объятья раскрывала,
Грозя шутливо пальцем, что не так...
Но это было. Было лишь сначала
Пока я был молоденький дурак.

Но годы шелестели, как страницы,
Срывая позолоты мишуру.
И замирали в ужасе убийцы,
Когда срывались маски на миру.
И я в родной стране себя изгоем
Почувствовал среди родных пенат.
А мимо люди шли колонным строем
В надежде, что построят город-сад.

И мне страна тяжелыми ногами
Топтала душу, весело смеясь.
И говорила: «Это – между нами,
А для толпы – ты рыцарь мой и князь!»

И я побрел на свет Звезды далекой,
Не замечая крови на губах,
Среди людского моря одинокий,
Неся свой крест и разрывая страх,

В глазах пылает зарево Востока,
Хоть посох еле держится в руке,
А сердце точит червячок порока,
Испитый в материнском молоке.

И мне страна змеей обвила шею,
И взгляд от ее глаз не отвести...
О Боже, научи – и я успею
Удар кривого зуба отвести.

Величальная

Страна, в которой я рожден,
К которой насмерть пригвожден,
Своим величием кичась –
Из грязи князь.
Пыхтит и пыжится она,
Сама себе уж неверна
И чаша горечью полна
До дна...

Ее величье – это страх,
Ее бессмертье – на кострах,
Ее богатство – это бред,
Скажи, где свет?
Во тьме, хоть глаз коли, ни зги,
От водки плавятся мозги,
Лежит, расплывшись на холмах –
Как прах...

А золотые купола
Сутаной черной обвила,
И воздвигаются кресты
Для красоты...
Пред стадом мечут жемчуга
На изумрудные луга
И грязь летит из-под копыт
В зенит...

Гудит пасхальный благовест,
На землю, тень роняя, крест
Плывет из глубины небес
Под звуки месс.
Народ ликует сгоряча
И тихо плавится свеча,
И вновь: Распни Его, - кричат
Или молчат...

Бремя

«Неси это гордое бремя
Не как надменный король,
К тяжелой черной работе,
Как раб себя приневоль...»
(Р.Киплинг «Бремя белого человека»)

Народ благоволит и проклинает,
Людская жизнь – на кончике пера.
А на душе следы от топора,
Но только что об этом люди знают!

Врачи и палачи одновременно,
Иных врачуем, а себя казним;
Нам суждено брести Путем одним
И Мир кропить, распарывая вены.

И пряча за улыбкою тоску,
Одну мечту лелея – о покое,
Хоть и не знаем, что это такое,
Мы тянем ствол к горячему виску.

Но тщетно все, не выйти из игры,
Как не крути, а Путь определен нам,
Вокруг чужие плещутся знамена,
Мерцают в дюжих лапах топоры.

Белеют чьи-то лица в темноте,
Кто друг, кто враг – не ведаем, не знаем;
Порой, своих друзей мы убиваем
И повисаем сами на Кресте.

Скорбит над Миром вечная Душа,
Вливаясь в бесконечное движенье,
Вплетая в цепь Судьбы событий звенья,
Над пропастью Безвременья дрожа...

На обломках

Как всегда, запотело стекло
Охлажденных штофов и графинов,
И от свеч восковое тепло
Заползает с тенями за спину.

Хрусталя побеждающий блеск
С серебром соревнуется гордо,
И мелькает меж парами бес,
Тычет всюду нахальную морду.

Господа, это пир средь чумы
И веселье, скорей, как похмелье.
Но собрали нас всех на веселье
На камнях опустевшей тюрьмы.

И играет оркестр духовой,
Блеском меди сияя, как прежде.
Но дрожит тихий звон над страной,
Не давая исчезнуть надежде.

А в оконных проемах плывет
Лихорадка веселого ража...
И усталое Солнце встает
На плечах неся Мира поклажу.

Господа, это пир средь чумы
И веселье, скорей, как похмелье.
Но собрали нас всех на веселье
На развалинах павшей страны.

Пути неисповедимые

Тропинки, дороги, шоссе, автобаны
Плетут по земле свои сети-капканы,
И мчат по ним люди, гонимы Судьбою,
В безмерной гордыне любуясь собою.

И мили, и лиги, и километры
Несутся навстречу блуждающим ветрам,
Глотая безумное это движенье,
И в цепи слагаются черные звенья.

А люди не видят, а люди не помнят
О мудром молчании сумрачных комнат,
И шепот страниц пожелтевшей бумаги,
Как капли единственно истинной влаги,

Что тихо текут по незримым извивам
Серебряных русел, влекомых приливом,
И в кровь проникающих звездным мерцаньем,
И Жизнь утверждающих Тьмы отрицаньем.

Но много тропинок блуждает по Свету
И ищут свое заплутавшее лето,
И каждая манит и падает в ноги
Степным миражем настоящей дороги.

А люди не видят, а люди не знают,
Что в этих сетях они души теряют,
Блуждая в туманном обмане тропинок,
Бредя мимо истины Света росинок.

Тропинки, дороги, шоссе, автобаны
Плетут по земле свои сети-капканы,
И мчат по ним люди, гонимы Судьбою,
В безмерной гордыне любуясь собою.

Сиюминутное

Календаря листок усталый,
Слетев, порхают по ветру.
Что было, то уже пропало,
А мы опять не ко двору.

В стране бушующего ветра
Нет места только для людей.
И меньше даже миллиметра
Пространство жизни. Суховей

Метет бумаги, лица, мысли,
Сметая все с лица земли;
И не подвластны точным числам
Людские судьбы. Лишь вдали

Искрится праздник чьей-то жизни,
Снует и веселится люд...
И только над моей отчизной
Колокола набатно бьют.

И думы, думы, словно птицы,
Под небом хмурым и чужим
Идут чредой. И хмуры лица,
И застилает глаза дым...

***
Как устаешь от этой мглы!
Что в сердце вьет печали кокон;
Извлечь немыслимо урока,
Не зарекаясь от сумы.
И жизни тащится морока
В потоке разной кутерьмы.

Как устаешь от этой мглы!
Наветы, сплетни, склоки, дрязги...
Как мы прекрасно-безобразны,
Взывая пламень из золы!
И понимаем все прекрасно
Что нет зарока от хулы.

Как устаешь от этой мглы!
Когда от близких ждешь удара
И прока нету от товара,
Как честь и совесть; лишь углы
На каждый шаг, как Божья кара.
И в грудь нацелены стволы...

Окончен бал

Окончен бал, уже погасли свечи,
Прощальный взмах вспорхнул, как снегири;
И нежно я веду тебя за плечи
Через весь дом, целуя у двери.

- Спокойной ночи и закрылись двери,
И путь мой вьется дальше, в Никуда,
Но я не чувствую ни боли, ни потери:
Чужой я между вами, господа...

И оторвав свой взгляд от темных окон,
Где плел в тиши узор из льда мороз,
Ласкаю я рукой холодный локон
Моей Судьбы сверкающих волос.

Но и в лучах сочувственного взгляда,
Что дарит мне далекая звезда,
Всегда звучит единственная Правда:
Чужой я между вами, господа!

Окончен бал, дымятся в люстрах свечи,
Прощальный взмах взметнулся и повис;
Еще звучат и музыка, и речи,
Цепляясь за узорчатый карниз.

А мне опять шагать в пустыне дома,
Где шелестят портьеры, как всегда,
И фраза, что до боли мне знакома:
Чужой я между вами, господа...

Оркестр

Отчего замолчал ваш оркестр, капельмейстер?
Смолкли трубы, литавры, фагот и кларнет;
Едкий дым заволок его, как густой клейстер
И накрыл покрывалом блеск эполет.

Неужели кому-то все это мешало?
Бродят кони понурые без седоков.
Ведь родная земля всех на радость рожала,
Но кроваво горят пики у казаков.

Отчего замолчал ваш оркестр, капельмейстер,
Может быть заиграл он чего-то не в такт?
Проходя конным строем сквозь пламя предместья
И гремя всею медью, как тонет «Варяг».

Но взревели в упор из садов карабины,
Разорвав на груди золотой аксельбант,
И окрасилась улица соком малины
И, сползая с коня все играл музыкант.

Отчего замолчал ваш оркестр, капельмейстер,
Почему вы лежите и небо в глазах?
Лишь береза, склонившись, вас ветвями крестит
Да смеется в седле, подбоченясь, казак.

Только эхо доносит остатки мелодий
И «Прощанье славянки» на синих губах.
Молодой капельмейстер с оркестром уходит,
Прямо в небо уходит у всех на глазах...

Последний февраль

30 мая 1960 года после тяжелой
и продолжительной болезни ушел
из жизни Борис Пастернак.

Листала годы старая метель,
Стучась в окно, как смерть, неотвратимо
И бесконечно с неба снег летел,
Холодно-белый, как щека любимой.

Мело, мело и в этом феврале
И на стекле вылепливало стрелы,
Но кровь, застывшая водою при «нуле»,
Врываясь в сердце, бешено кипела.

И замолкали птицы по садам,
Вдруг ощутив среди своих потерю,
Но это было непонятно нам:
Мы славу воронам в безумии хрипели.

Мела метель над ним в последний раз,
Февраль последний складывал ветрила,
Рвалась душа и разум не погас,
Но это уже было, было, было, было...

На Черной речке, сплевывая кровь
На белый снег, откинув гордо кудри,
Лежала распростертая любовь
И на лице не таял снег, как пудра.

Ну вот и все, закончилась гроза,
Февраль ушел с потоком вешних ливней.
И май печальный заглянул в глаза,
И растворился в небе льдинкой синей.

Ах, этот май, ах, этот месяц май!
Грохочут грозы страшно и с надрывом.
Но в этой жизни здесь граница, край...
А дальше путь лежит уж за обрывом.

Граф

Л. Толстому

Гвардеец-франт, блестящий офицер,
Кутила, мот, повеса и картежник,
В гордыне ощетинившись, как ежик,
Не раз ногой ступавший на барьер.

Что так обеспокоило тебя,
Что ты, оставив карты и забавы,
Нашел приют под кронами дубравы,
С глазами, полными туманного огня?

Какая мысль вдруг осенила ум,
И душу так нежданно осветила,
Что запылав, как вечное светило,
Воскликнул радостно священное ОУМ.

И тихо лег между лесных стволов,
Вознесших в небо трепетную душу,
Объединивши море, небо, сушу
И человеков – в свой земной улов.

Гвардеец-франт, блестящий офицер,
Кутила, мот, повеса и картежник,
В гордыне ощетинившись, как ежик,
Не раз ногой ступавший за барьер.

Уходя

И. Бродскому

Куда не брошу взгляд –
Везде одно и то же:
Все те же рожи,
Тот же смрад.
И дрожь по коже.
А я, как флинтовский пират,
Повешенный на мачте...
И снится мне цветущий сад,
Прошу –
Оставьте меня там,
Не плачьте.

Я знал на что иду,
Подняв Веселый Роджер!
И лез из кожи,
Как в бреду,
В бою, пиру, на ложе.
В миру свободном от наград
Я жил, как в дикой скачке,
Но снился мне цветущий сад;
Прошу –
Оставьте меня там,
Не плачьте.

Стихает солнце к вечеру
И морщит ветер воду,
А мне свободу
Поутру
Господь отвесит сходу.
Я сброшу груз холодных лат
И как вы не судачьте,
Мне будет снится дивный сад;
Прошу –
Оставьте меня там,
Не плачьте.

Белогвардейский романс

Последний лист слетает на погоны,
Последний миг прощания настал;
И тень судьбы повергнутой короны
Восходит на кровавый пьедестал.

Ах, почему дрожат так ваши руки,
Затянутые в лайку до локтей?
В зрачках мерцает вечный пламень муки
И пух на шее царских лебедей.

Полковник, что сказать вам на прощанье?
Все, что ни скажешь, пошлость или ложь...
Не омрачим последнего свиданья –
Ведь знаем, ничего уж не вернешь.

Ах, почему дрожат так ваши пальцы
И папироска гаснет на ветру?
Мы с вами теперь вечные скитальцы
И более, везде не ко двору...

И звон шагов по тусклому перрону
Расставил всех по выбранным местам:
Она в Париж в прокуренном вагоне,
А он за Дон, к отеческим крестам...

Ну вот и все. Разверзнулась пучина
И поглотила грешных и святых...
А в перелесках, вся в крови, рябина
Кладет поклоны крестные за них.

Яростная песня

Мир не вмещает ярости моей:
Иду сквозь строй, висит клочками кожа,
И в раже кривят рот литые рожи,
Стеклянно щуря взгляд из-под бровей.

Мир не вмещает горести моей:
Скорблю над муками бессмертья духа,
Как у своей межи скорбит старуха,
Что не видать ей больше младых дней.

Мир не вмещает моего огня
И плавится свечою парафинной,
А кровь по лбу стекает каплей винной
И раны крестные безудержно саднят.

Мир не вмещает слов моих и дел
И копошится кучей муравьиной,
Лишь в темноте сверкает зуб змеиный
На тех, кто преступает за предел.

Мир не приемлет чистоты добра,
Он скалится тупой звериной мордой.
И человек (зовущийся так гордо!)
Крушит с размаху души, города.

И чередой бредут мирьяды дней,
Сплетаяся в поток причин и следствий;
И тонет Мир в Потопе всяких бедствий
В сияньи молний ярости моей!