Что было — то повторится снова; будем осмотрительнее брать деньги, осмотрительнее тратить, — говорят сегодня те, кто помнит Великую депрессию. Экономисты же сходятся на том, что такой кризис, как нынешний, бывает раз в 100 лет. Точнее, надеются, что на их жизни выпадет лишь один подобный кризис. И хотя все сохраняют долю оптимизма и даже философский подход (это уже было, цикличность развития неизбежна, несколько лет хороших, несколько тяжелых и т.д.), обнаруживаются все новые черты в сегодняшней мировой сумятице. Это не столько оправдывает ее уникальность, сколько делает невозможным обращение к прежним методам, а главное, — не позволяет сказать, как долго сумбур продлится и чем обернется, сообщает Vlasti.net.
…Тезис «деньги любят тишину» в последние недели не работает. Финансисты, банкиры, очевидцы турбулентных 1930-х участвуют в дискуссиях и дебатах. Мифы и образы материализовались в людей, слова и поступки. Знаменитый колумнист FT Мартин Вольф «сошел» с газетных полос и ведет в Вашингтоне диспуты о будущем мировых финансов. Называя участников, перечисляя их должности и регалии, одного гостя он представил так: «…И Джордж Сорос… просто Джордж Сорос». Миф сидел за столом и говорил, что 700 млрд. долларов, выделенных Минфину США, – более чем достаточно для рекапитализации банковской системы.
Российский министр финансов Кудрин, выходные также проведший в Вашингтоне, где собирались главы финансовых ведомств ведущих стран, был все же в меру оптимистичен. Во-первых, он уверен, что Россию финансовый кризис затронет, но в меньшей степени, чем многих других, потому что у нее накоплена «подушка безопасности», которой не все располагают. Во-вторых, он считает, что особенность нынешнего кризиса в том, что возник он в сердце самой большой экономики мира (а не в развивающихся странах) и лишь потом перекинулся на других – и развитые страны, и не очень. Но все же Кудрин, как и некоторые другие его коллеги, оптимистичен: он считает, что самым тяжелым будет следующий год, а вот с 2010 года, не исключено, что экономики вновь начнут потихоньку расти.
Очевидно, что у финансистов оптимизм составляет неотъемлемую часть контракта. Но вместе с тем сами же они признают: этот кризис несет в себе огромное число уникальных черт. Может, даже не столько каждая из них уникальна сама по себе. Тяжесть и многогранность кризиса в том, что все эти черты сошлись в одном месте в одно время. Возможно, тем самым и показав, что принципы, на которых последние годы (по другим мнениям – десятилетия) базировалась современная финансовая система, необходимо менять.
Первая особенность (касается прежде всего США, но и некоторых стран Европы) –огромный ипотечный сегмент. Непропорционально огромный, он «завязал» на себя множество других сфер, рынков, людских поступков и ожиданий. Он дал миру производные финансовые инструменты на триллионы долларов, которые теперь необходимо канализировать. Он обеспечил домами тех, кто не мог себе этого позволить, и громадными прибылями тех, кто их не заслужил.
Второй момент – искажение реальной стоимости активов, а вместе с ними – искажение ориентиров. Максимизация стоимости стала ключевой и единственной задачей. Главное – чтобы в стоимостном выражении все росло. Как растет, куда растет, какова истинная цена и возможные последствия этого роста – второстепенно. Главное, что «по итогам отчетного периода рост составил…» Это, кстати, уже в полной мере относится и к российской экономике. Цифры роста стали во многом самоцелью; за ними терялось понятие качества, осторожные предупреждения о негативе приравнивались к оппортунизму.
А между тем, российский рынок упал ниже других, и Кудрин признал этот «рекорд». Он сам сказал, что российский фондовый индекс «на 80 процентов» состоит из 15 предприятий, а половина этих предприятий связана с ценой на нефть. Теперь он говорит об оперативных, слаженных действиях (за 3 дня, включая два выходных, пакет финансовой помощи провели через парламент и подписали у президента – это вам не Капитолий с неделей торга и уговоров) и средствах, накопленных в резервных фондах.
В сущности, меры, которые проводит Россия, очень похожи на те, что предпринимают правительства других стран. За двумя, пожалуй, исключениями. В тех же Штатах после сумасшедших дебатов, так и не породивших полную уверенность, что 700 миллиардов нужно потратить именно так, отслеживать будут расходование каждого цента. Замерять эффективность, озвучивать промежуточные и конечные результаты, следить за последствиями. …Джордж Сорос на глазах у всего зала предостерегал Федеральную резервную систему от того-то и того-то, упрекал в том-то и том-то, поучал, возражал, хвалил. Можно представить себе аналогичную ситуацию в России? Скажем, Авен, Дерипаска или Потанин на публичных дебатах (именно на публичных, а не при встрече один на один) рассказывают Кудрину, Путину или Игнатьеву, где они прокололись, а в чем молодцы? Поэтому одно из главных опасений сегодня в отношении России – деньги будут распределены непрозрачно, исходя из субъективной целесообразности и экономической приближенности.
Еще тема, которую поднимал Кудрин, — намерения правительства в ближайшие месяцы разместить значительные средства из фонда Национального благосостояния «в акции и облигации эмитентов». Это, сказал Кудрин, «инвестиции правительства в недооцененные активы». В США, где система гораздо более рыночная, прозрачная и разветвленная, сегодня тоже активно ведутся разговоры о цене. В частности, как оценивать те самые “toxic assets”, которые правительство намеревается выкупить, как это отразится на стоимости иных активов и т.д. Вопрос, как свои инвестиционные решения будут принимать российские власти? На основании чего решат, что именно этот актив недооценен? Кто это будет делать, с кем предварительно обсудят?
Третья черта кризиса – глобальное взаимное недоверие. Одни не дают, потому что не могут, другие потому что не хотят, а вкупе страдают целые отрасли. Можно перечислять факторы, сошедшиеся в одной точке, и дальше, чем ежедневно занимаются финансисты и аналитики, успокаивая одних, предупреждая других и печаля третьих.
Все еще заняты непосредственным тушением пожара. К разбору завалов, оценке «поврежденного имущества» и калькуляции последующих восстановительных работ (вкупе с обликом нового «строения») пока не приступали. Потому что еще горит. А потом будет тлеть. Потом ссыпаться. Ожидают, например, что прилично могут пострадать Исландия, Венгрия, Словения, Казахстан. Китай, якобы, по будущему году ожидает у себя рост в 5 процентов, что для китайской экономики все равно что уйти в минус. Другие говорят, что и российская на 5,5 — 5,7 процентов, анонсированных Кудриным и Валютным фондом, не выйдет.
То есть ныне еще крайне тяжело сказать, не только как долго будет продолжаться рецессия, но и какие формы она примет и какие последствия принесет. Не только для отдельных отраслей типа строительства и торговли, но и для целых стран, а то и континентов. Потому что одновременных проблем Казахстана, России и Китая уже достаточно для того, чтобы повлиять на весь евразийский регион плюс Штаты (прочно связанные торговыми отношениями с Китаем), Африка (куда активно сейчас входит Китай) и часть Латинской Америки. В том числе, кстати, повлиять на такие жизненные для России сферы, как потребление энегоресурсов.
Кроме того, есть еще два аспекта, о которых говорят экономисты. Первый – нефтяная цена давно была привязана не к нефти как таковой, а к «бумаге» — фьючерсам, где главной целью трейдеров тоже была максимизация цифр. Второй аспект – инвестирование в страны, где по-прежнему не прояснены права собственности. И если в условиях грандиозных прибылей игра оправдывалась, то при глобальной турбулентности и дефиците ликвидности инвестор еще подумает, нужен ли ему дополнительный риск.
…Этот кризис зародился внутри самой финансовой системы, неправильно было бы думать, что он пришел откуда-то извне, сказал Джордж Сорос. Возможно. Но последствия этого кризиса шагнут далеко за пределы финансовой системы. И многогранность и многоликость кризиса еще будет проявляться. В том числе, в виде последствий тех шагов, которые сейчас предпринимают министерства финансов и Центробанки разных стран. Потому что, как заметил один из участников вашингтонских дискуссий, «очень важно, чтобы принятые меры были четко исполнены; в противном случае мы получим совершенно иное их воздействие».
