Кризис поставил многих людей, лишившихся работы, перед небогатым выбором: промотать выходное пособие в Таиланде, повеситься на кухне, пойти на биржу труда. Михаил Казиник, безработный журналист, отправился в Сомали, известное тем, что там постоянно идет война, промышляют пираты и царит беззаконие
 
Виза

На окраине Аддис-Абебы в районе посольств и особняков, я искал посольство Сомалиленда — одного из двух непризнанных государств, образованных на территории разбитого войной Сомали. Здесь, в Эфиопии, посольство Сомалиленда выдавало визы всем желающим — смазанный штамп ценой в сорок долларов. Два раза я выходил к голубому флагу официального посольства Сомали. Наверное, можно было набраться наглости и спросить у них, как найти представительство Сомалиленда. Но это выглядело бы такой же наглостью, как позвонить, скажем, Патрушеву и спросить у него телефон Закаева. Зелено-бело-красный флаг Сомалиленда был обнаружен на оборотной стороне вывески посольства ЮАР. «Мне нужна виза», — сказал я девушке, пересчитывающей большую сумму американских долларов. За ее спиной висела туристическая карта достопримечательностей Сомалиленда. По всей карте были рассыпаны изображения полудрагоценных камней. «У нас очень богатая страна», — сказала девушка и отвела меня к послу. «Журналист?» «Дизайнер», — соврал я. «Как будете добираться до нас?» — «Автобусом через Эфиопию». — «Цель?» — «Посмотреть Сомали». — «Сомалиленд!» «Да, конечно, — поправился я. — Сомалиленд». «У нас очень богатая страна, — сказал посол. — Вы многое увидите, когда будете путешествовать по Сомали». «По Сомалиленду», — поправил я. «Да-да», — сказал посол и поставил на визу свою роспись.

Транспорт

На границе мне поставили выездную печать и махнули рукой. Я пролез под шлагбаумом и вышел из Эфиопии. Под ржавым навесом, сделанным из распрямленных консервных банок, я получил въездной штамп. «Добро пожаловать в Сомалиленд», — сказал пограничник. «Мне нужно в столицу, — сказал я. — В Харгейсу». Пограничник поднял палец в сторону скопления ржавых машин. Их было три или четыре. Все белого цвета, все с правым рулем, все «Тойота Марк-2». В каждой из машин было по три ряда сидений. На двух задних сидели по четыре человека, на пассажирском месте рядом с водителем садились двое. Это были лучшие места, единственное неудобство которых заключалось в том, что сидевший ближе к водителю, должен был время от времени поднимать правую ногу — в те моменты, когда нужно было переключать скорость. Я сел в машину, в которой уже сидели трое, и еще долго ждал, когда наберутся остальные пассажиры: машины здесь отправлялись только при максимальном заполнении. А потом перегруженные и проседающие они на полной скорости мчались вперед, не обращая внимания на чудовищное состояние каменистой грунтовки, распугивая облаками пыли ­ бабуинов, которые приходили из глубины пустыни на обочины дорог, полагая, что здесь, во-первых, интересней, а во-вторых — больше вкусных отбросов.

Сомалилендский шиллинг

Мне нужно было поменять 50 долларов. В центре Харгейсы я обошел полдюжины обменных пунктов, каждый из которых представлял собой грубо сколоченную синюю конструкцию, напоминающую буфет. Курс был один — 6 тысяч сомалилендских шиллингов за 1 доллар. Самой крупной купюрой в Сомалиленде была бумажка в 500 шиллингов. На 10 долларов можно было получить полкило денег. По этой же причине каждый из буфетов имел огромный, затянутый сеткой отсек, в котором лежали кубометры денег. Я дал 50 долларов. Взамен мне дали восемь с половиной пачек. Они были распухшие и грязные. Купюры были переклеены скотчем и скреплены резинками. Они липли к рукам, некоторые осыпались трухой, как осенние листья. Пересчитывать деньги здесь было не принято. Я попытался убрать их в карман, но туда поместилось лишь две пачки из девяти. Наверное, я выглядел очень нелепо. Потому что кто-то осторожно тронул меня за плечо и дал пакет. Потом с пакетом денег я сидел в рыночной столовой, ел мясо и пил сладкий сомалийский чай с молоком. «Сколько с меня?» — спросил я парня, бегающего взад-вперед с тарелками. В руках у меня была одна из пачек. Сантиметра три ­толщиной, не меньше. «Примерно столько», — пошутил парень и показал пальцами что-то в районе полутора сантиметров.

Кат

Буфеты для продажи ката были такими же, как буфеты для обмена денег, только зеленые. Увязанный в короткие толстые веники кат — побеги произрастающего в соседней Эфиопии наркотического кустарника — продавался повсюду. В промышленных масштабах грузовыми самолетами его перевозили русские летчики. С зеленых буфетов кат продавали мужчины, женщины и даже дети. Покупали — только мужчины. Пряча зеленые веники от яркого солнца под рубашкой, они шли по улице, методично щипая от веника по листочку и отправляя в рот.

В стране, где для алкоголя не существует даже подпольного рынка, кат был его повсеместным и легальным заменителем. Легким наркотиком, эффект от которого может почувствовать только тот, кто привык жевать его с детства и никогда не пробовал ничего другого.

Я понял это в тот день, когда раздолбанная «Тойота Марк-2» везла меня из Харгейсы в Берберу — главный порт Сомалиленда. Рядом со мной сидел представитель Министерства культуры и туризма Сомалиленда по Бербере. В его руках был огромный веник ката. Быстро, как корова, набредшая на вкусный куст, министерский щипал кат. Была ночь, машина неслась по плохой дороге. Потом был хлопок лопнувшей шины, и машина резко съехала на каменистую обочину. Погасли фары. Покачиваясь, министерский вышел в темноту. «А ведь я знаю язык гиен! — крикнул он. — Они там, эти гиены. Там, за холмами! Здесь все кишит гиенами. Они повсюду. Я вижу, как горят их глаза. Ау, мистер гиена, слышишь меня? Я не боюсь тебя, мистер гиена!» Он кричал долго, а потом сел в машину и, кажется, заснул, сжимая обглоданный веник.

Оружие

«Это мой паспорт. А это мое разрешение на ношение оружия». Саид, менеджер отеля выложил на стол все свои документы. Тихо журчал фонтан. Мы сидели в крытом внутреннем дворе отеля «Ориент» — старейшего отеля Сомалиленда. Над его входом было написано: с 1953 года. Телевизор показывал «Аль-Джазиру». ­ Разрешение на ношение оружие представляло собой желтый кусок плотной бумаги, разделенный на две части: сверху был ­ нарисован пистолет, снизу — автомат. В обеих частях ручкой были сделаны отметки. «У меня есть и то и другое, — сказал Саид. — Токарев и Калашников. Это хорошие, надежные машины. Русские машины!» На слове «русские» он сделал особое ударение. Я отхлебнул остывший чай: «Зачем?» — «У меня шестеро детей». Я кивнул. Джипы, забитые вооруженными автоматчиками в штатском, часто останавливались на дороге, чтобы подвезти меня или предложить помощь. «И у всех русское?» «Русское оружие самое лучшее», — убежденно сказал Саид. «Да», — сказал я. За два дня до этого ко мне подошел пожилой сомалиец. «Ты откуда?» — спросил он. «Я из России», — сказал я. Он долго тряс мою руку. Потом назвал мне свое имя, я назвал свое. «Михаил, — сказал он. — а Калашников еще жив? Какой человек, какой великий человек! Он же всем нам дал свободу. Всей Африке!» Он отпустил мою руку и улыбаясь пошел дальше.

Окончание в следующем выпуске.