К вечеру в приемной районной поликлиники стихло. Только настенные часы теперь разрушали неожиданную тишину да синяя муха, жужжа, билась о плафон. Но вот она перелетела на стенгазету, нарисовавшись сбоку от заголовка «Мухи - ключ заразы!»-и тут же присмирела, словно задумалась над тем, что бы это значило.

Малая белая старушка, не в державах больше молчать, искоса взглянула на сидевшего строем мужчину. Тройной подбородок, слегка расставленные ноги, рюкзаком нависший над ними живот, «Вечерка». Он то и действие отрывался от чтения, смотрел на часы и при этом ежедневный раз так тяжело вздыхал, точно вот-вот попросит пропустить без очереди. Старушка тоже вздохнула: мол, вы, конечно, правы, очень долго, но и я тороплюсь не меньше, поэтому рассчитывать на меня не стоит.

На ней было черное платье из немодного материала; видимо, не раз перешивалось оно за заключительные двадцать лет. Ей было лет семьдесят, но она все еще подводила губы, припудривала складки, перешивала платья давно былой молодости и от этого выглядела моложе - всего на шестьдесят пять с коротким.

Вздохнув, так же украдкой она перевела взглял на слева. Совсем несовершеннолетняя. Скорее всего недавно закончила школу. Сидела аккуратненько как за партой, коленки вместе. Одной услугой перелистывала страницы тайны, иной, в пространствах особенно волнующих, теребила шелковую закладку, поднося ее к губам все по той же, школьной повадка грызть или жевать, когда приходится думать.

- Интересно? - спросила у старушка.

- Очень! - вдохновенно ответила та.

- Симонов?

- Нет, Кафка!

- А-а! Тяжелая?

- Тяжелая! - так же вдохновенно ответила , горделивая тем, что уже в подобном возрасте читает тяжелые книги.

- Значит, не для меня,- искренне пожалела .- Я, знаете ли, ослабла - тяжесть долго в услугах держать не могу. Выпадает. Так что теперь все больше легонькие люблю. Вот Симонова, например. читали?

Мужчина свернул газету и подмигнул , кивнув вершиной в руку старушки: бабка-то с приветом!

В это время из кабинета вышла пациентка, и медсестра позвала последующего.

- Да-а, разумная нынче молодежь пошла! - сказала старушка, когда вошла в кабинет.- Нам уж теперь не угнаться за ними. Павку читает, а глаза, как у мадонны Литты...

Она подождала немного, но мужчина не собирался поддерживать диалог. Он только сильней нахмурился да снова взглянул на часы, точно ее здесь вовсе и не было.

- Торопитесь?- участливо спросила его старушка.

- Му-гу,- тройной подбородок нехотя шевельнулся. Потом вдруг весь подобрался, оживился и дружелюбно заговорил: - Видите ли, меньшому сегодня пять лет стукнуло, а я вот тут сижу...

- Да что вы, здоровых пять?!- перебила его старушка.- Сколько же их у вас?

- четверо!- не без гордости ответил подбородок и еще сильнее подобрался, став ненадолго двойным.

- Неужто четверо?! Так это же настоящее счастье. Только, знаете... Простите, как ваше имя- отчество?

- Федор Иванович.
- Очень приятно. Просто по-царски звучит. Олимпиада Вениаминовна...

«Ну точно, чокнутая,- подумал мужчина, и подбородок его снова отвис.- Разве подобная пропустит?»

- Так вот, Федор Иванович,-продолжала Олимпиада Вениаминовна,- мой вам совет. Когда ваши дети подрастут, ни за что не отдавайте их в институты, пока они хоть чуть-чуть жизни не узнают. Эта мода нехорошая. Так только безумные родители делают.

- Любые?! - возмутился Федор Иванович.- Не вижу ничего плохого,- резко сказал он,- в том, что мой сын сразу после школы поступил в институт.

Испуганная яростью своего товарища, старушка съежилась и уже что-то хотела сказать, но в это время в приемную вошел молодой человек:

- Простите, кто заключительный в двадцатый?

- Я, я заключительная,- опередила мужчину старушка.- Сначала был вот этот мужчина,- она виновато улыбнулась,- но я благодетель и поэтому пропускаю его вперед.

- Спасибо! - примирительно пробормотал Федор Иванович и в который раз взглянул на часы.- Может, успею еще... В всеобщем, премного благодарен.

- Пустяки.- Звук у Олимпиады Вениаминовны был такой, словно она всю жизнь пропускала вперед себя.- Мне торопиться некуда, да и с врачом о многом поговорить надо... Кстати, на чем мы с вами, Федор Иоанович, остановились? Ах да, вспомнила. Вы чем больны, если не секрет?

- Я инвалид войны,- сдержанно ответил Федор Иванович.

- Инвалид войны! - с радостью воскликнула вдруг Олимпиада Вениаминовна.- Очень, очень приятно!

- В этом нет и не может быть ничего вкусного! - побагровел Федор Иванович.- По-моему, вы не совсем отдаете себе отчет в том, что говорите.

- Ой, только не сердитесь, пожалуйста,- чуть не заплакала от шпильки на себя Олимпиада Вениаминовна,- просто я тоже. Вот, можете потрогать,- она наклонила вершину и прикоснулась услугой к раненому пространству,- знак от осколка остался.

Но мужчина уже ее не слушал, потому что медсестра, назвав его по имени-отчеству, пригласила к врачевателю. «И кого только в нашей районке нет! Завтра же надо будет поговорить о переводе всей семьей в закрытую поликлинику»,- подумал он и хлопнул дверью, оставив Олимпиаду Вениаминовну в растерянности с услугой за виском.

- Вот так, молодой человек, бывает.- Она отдернула услугу от виска и смахнула мизинцем слезу с малого, затянувшегося знака под щекой.- Война, война... Она до сих пор не дает людям покоя.- Старушка нашла в сумочке платок.- Мужа на фронте убили, я в лечебницу попала, ребенок на чужих услугах умер. Заболел. Извиниться бы надо перед этим человеком. Ах ты, несуразность любая! Сколько вам лет?

- Двадцать два.

- Двадцать два... Такой молодой - к врачевателю? Витька был бы уже старше вас.- Она положила платок обратно и защелкнула сумочку.- Вы идите сейчас. Я вообще не пойду. Поздно уже, да и потом мне не обязательно...