Не удивляйтесь, если слово «море» будет встречаться в этой статье чаще, чем слово «фотография». Фотографов есть много и разных, а великий Плиссон – один. И без моря ему не жить.Мысли о море человека мыслящего«…Я поправляю слетающий с головы картуз и не позволяю волнам коснуться моих ног. Мне самому невдомек, зачем я трусливо отбегаю назад и затем вновь приближаюсь к границе суша-вода, неторопливо ступая по мокрому песку, словно цапля. Когда я смотрю на море, мои глаза наполняются слезами. Их увлажняет не ветер с брызгами. Просто я понимаю, что не знаю о нем ровным счетом ничего – ничего из того, что записано на стенах пещер мудрецов из мифической Атлантиды. Только они могли располагать мантрами-заклинаниями, лучом света, пробирающимся в ограниченное пространство сознания смертных. А нет тайны большей, чем тайна моря. Земля... Я ходил по ней столько раз, взбираясь на ее самые высокие вершины. Впрочем, она мне тоже не знакома, но все же принадлежит мне, ибо находится прямо под ногами. Я могу взять ее в пригоршню, растереть в руке, слепить из нее хижину. Когда я вонзаю в нее острие заступа, то слышу шероховатое «фушшш…» Этот звук – звук твердой материи, рассыпающейся под ударом моего человеческого гения. Далее я беру белый камень, который лежит рядом на земле, и чувствую его вес, форму (ее я прощупываю), цвет (его я изменяю), обмазывая камень в грязь. Я думаю, что знаю его тайну, я не задумываюсь о ней вообще. Но вода… Меня беспокоят лишающие ориентации колебания этой всегда динамичной субстанции. Она объединяется без моего участия, но также без него и расширяется, несанкционированно отбирая частички подконтрольной мне суши. Вода есть везде, но в однородной целостности больше всего по массе и объему она сконцентрирована в море. Его образ одновременно все упрощает и усложняет. Упрощает, поскольку своим определением завершает суть проблемы, обозначает ее рамки. Усложняет, ибо появляется новая грандиозная, заведомо неразрешимая проблема человеческого бытия… Когда я смотрю на море, то угадываю знакомые мне с детства черты. И улыбка на миг оживляет мой портрет молчаливого созерцателя. Но тут же снова накатываются слезы. Ведь я больше не ребенок и больше не знаю, что с ним делать, как к нему подступиться.

Многие фотографы-путешественники задаются вопросом – куда бы еще податься? Наши эксперты хором отвечают: «В пустыню!»Давайте пофантазируем, каким может получиться кадр с выдержкой, составляющей примерно десять тысячелетий. Ярким и насыщенным? Пестрым от многообразия следов прогресса? Вполне возможно. Прямо скажем, для человечества это не самый худший вариант. Ну а что, если наша цивилизация вскоре не выдержит испытания временем? Что, если с планеты Земля вдруг исчезнет не только разум, но и вообще жизнь во всех ее проявлениях? Тогда весьма вероятно, что на нашем тысячелетнем снимке не обнаружится ничего, кроме песка. Века запустения, скорее всего, сотрут с него любые урбанистические амбиции. Примерно так же, если движущихся людей снимать на длинных выдержках, время уничтожает всякое присутствие человека, явив в кадрах пустынные пейзажи. Пустынные в смысле «безлюдные».

Крошечная квартирка в китайском квартале самого центра Сан-Франциско декорирована в азиатском силе. Необычайно уютная, пронизанная энергией своего обитателя, она исправно хранит верность его духу, нашедшему свое воплощение на фотоэмульсионной канве. Пройдя в гостиную китайского пикториалиста Дона Хонг-Оая, невольно замираешь, но взгляд продолжает скользить по лавандовым накидкам, узорчатым гобеленам, мозаичным панно. Останавливается он лишь в дальнем углу. Там приютилась украшенная расписной лепкой полутораметровая статуя-трофей.

Две творческие стихии мирно развиваются рядом. Живопись и фотография, оказывается, вполне органично сосуществуют на протяжении более ста лет. В наш век, когда фотография переживает не лучшие времена – кто-то возразит, что так хорошо ей еще не было никогда. Мы же уверены, что ей сейчас непросто – находятся люди, которые, на первый взгляд, делают что-то не так. Вместо того, чтобы утверждать ее право на существование, они берут это право, представленное святая святым – черно-белым отпечатком, и хладнокровно разрисовывают его красками или карандашами. Раскрашенная фотография – это эпатажный симбиоз жанров, принятый на вооружение творческими радикалами. Что это: очевидный кризис того самого жанра? Или тревожный сигнал разочарования в способности монохромной гаммы донести свое звучание до зрителя?

Все мы возлагаем надежды отснять что-то стоящее за время поездки в экзотическую страну. Но пейзаж, как известно, любит только терпеливых фотографов, готовых долго ждать. Все ли так безнадежно, когда хороший снимок нужен, а времени и вовсе нет? Известный пейзажист Луис Кастанеда продемонстрирует главные принципы получения удачных ландшафтных кадров во время путешествий. Как только человек изобрел фотокамеру и научился «схватывать на лету» свет, пейзажи были чуть ли не единственными убедительными доказательствами того, что новый метод «изобразительности» состоятелен. Фотография скрестила шпаги с живописью, а самые стойкие ее ценители творили в пикториальном стиле, соревнуясь с художниками в скорости работы, выразительности, правдивости запечатлеваемого. В этой связи кажется очевидным, что пейзаж вроде как обязан быть самым простым жанром фотографии, раз уж с него все и начиналось. Но все не так – вспомним хотя бы слова известного американского историка Уоллеса Стегнера (Wallace Stegner), посвятившего немало времени изучению светописи: «Хочешь узнать, насколько ты силен в фотографии – сними пейзаж». Что же имел в виду этот мудрец? Если спрессовать в один абзац опыт лучших мировых фотопейзажистов, мы откроем для себя одну удивительную истину. И вот какую…

Неспешная, тихая, скромная, непритязательная, громоздкая, неуклюжая, но вместе с тем яркая, размашистая, грандиозная, непревзойденная, заразительно прекрасная! Швейцарский гений крупноформатных пейзажей оперирует ее языком с тонкой грацией чувства художника от Бога. Пейзаж – жанр сложный. День за днем фотографировать бледно-розовую дымку рассвета или багровую драму заката, старательно выводя кромку леса из правого нижнего угла через одну из точек схождения линий «золотого сечения», которая должна быть уравновешена с другой стороны полукругом озера…

Горы всегда привлекали живописцев. Как не вспомнить западноевропейский романтизм? Художники вплотную приблизились к передаче на полотнах объема, игры цветовых рефлексов, движения воздуха. Но здесь на их пути встала «красивая и смелая» фотография. Конечно, затраты труда фотографа и живописца несравнимы. И если последнему были недоступны виды вершин и горных каскадов с высоких точек обзора, то фотограф, пусть даже и вооруженный огромной неуклюжей камерой и фотопластинами, благодаря моментальному характеру своей работы, «укладывал живописца на лопатки», создавая горные пейзажи дюжинами. Ситуацию еще более усугубило появление цветной фотографии. Чтобы спасти честь гильдии, художникам пришлось вовсе отказаться от некоторых изобразительных жанров. Ну а современные живописцы, чего греха таить, частенько создают свои полотна и вовсе по фотографии.