... Полевые мыши, привлечённые запахом «карманных» бутербродов Петровича, объевшиеся и обнаглевшие, не хотели сдавать так просто свои позиции и разбежались по всей  нижней части его туловища...

С тех пор как я себя помню, в моём представлении железнодорожники как авангардная часть человечества во все времена занимали в обществе привилегированное положение, от стрелочника до самого главного начальника: жильё по месту работы, бесплатный билет по всем направлениям, бесплатная униформа с золотыми пуговицами, уголёк на зиму по чисто символической цене и многое-многое другое.

Так вот, сразу после войны, вдруг этой самой элите нашего общества было предложено свыше обзавестись подсобным хозяйством. В переводе на современный язык – каждый желающий «заимел» возможность получить от государства пустые земли в пригороде во временное пользование – и возделать его сообразно со своими запросами, но ни в коем случае не строить на выделенных участках не только времянок и шалашей, но даже «мэ» и «жо»!

- Ничего, подумали работники железнодорожного транспорта, как-нибудь приспособимся и, окрылённые надеждами на высокий урожай, дружно, пока государство не передумало, повелись на эту затею.

Не берусь судить, как проходила огородная кампания в целом, но, например, работники нашего предприятия, вооружившись лопатами и граблями, в ближайшее воскресенье стартовали в полном составе. Ехали рабочим поездом папы, ехали мамы, ехали дети, ехали даже дедушки и бабушки, если у них было такое желание. Шутили, смеялись, разговаривали, пили тепловатую воду из домашних бидончиков, хлеб с солью придерживали на обеденную пору и вообще о еде старались не думать. Так доехали до какой-то станции, вышли там и оказались в открытом поле. Быстро определились с территорией – и закипела работа.

Поросшая бурьяном земля сопротивлялась всеми силами, немилосердно палило солнце, поминутно хотелось пить. К полудню весь наш энтузиазм куда-то выветрился и мы повалились на траву отдыхать, натянув над собой и привязав к будякам полотенца и простыни. Немного отдохнув, развернули свои припасы, сразу ставшие общественными, потому что никто ничего не утаивал, подкрепились немного и снова принялись за работу.

Когда пыльные, грязные и обгоревшие на солнце мы вернулись домой, навстречу нам вышел Петрович, сосед по коммуналке, посмотрел неодобрительно на лопаты, бидоны и грабли, хмыкнул насмешливо, ничего не сказал и скрылся за дверью. Петрович работал в торговом ведомстве и к подсобному хозяйству не имел никакого отношения.

Через неделю мы уже посадили картошку, лук, чеснок, еще что-то. Петрович продолжал нервничать, и нам, наконец, стало его жаль.

- Пётр Петрович, ну что вы сидите тут в одиночестве, - как-то обратился к нему отец.- Едемте с нами! Фасоль посадите, вон у нас целая банка приготовлена, намоченная. – Вы бы видели, как обрадовался Петрович! Всю дорогу он ехал в обнимку с этой банкой и с таким азартом «офасолил» все наши грядки, что вытоптал всё на своём пути, только что проклюнувшееся и беспомощное. Мы подавленно молчали, а Петровичу и в голову не приходило, что он тут не один старается.

Посадив фасоль, Пётр Петрович больше и глаз не казал на подсобное хозяйство. «Нехай себе растёт, - сказал он на прощанье, - а если кто вытопчет, тот будет иметь дело со мной.» И погрозил в сторону детворы пальцем.

Пробежало лето. Кто сколько посеял, тот столько и вырастил, несмотря ни на какие старания. Один Петрович просто утопал в своём урожае. Ползая по земле, он выдёргивал фасолевые кустики прямо с корнями и отправлял в свой бездонный мешок. Стручки шелестели и лопались, Петрович шарил по земле руками, подбирая каждую фасолинку, и казалось, забыл обо всём на свете. Брюки его, аккуратно свёрнутые, лежали на травке. В кармане топорощился пакетик наверное с чем-то очень вкусным и потому припрятанным для индивидуального пользования. Когда, наконец, Петрович покончил со сбором урожая, он отряхнулся, подошёл к брюкам, пошарил в карманах, удивлённо посмотрел по сторонам, ещё раз пошарил в карманах, и убедившись в пропаже того, что он искал, всё же решил одеться, а одевшись, вдруг издал боевой клич и дико вращая глазами, принялся отплясывать какой-то зажигательный танец под собственные утробные выкрики. Он танцевал долго и обстоятельно. Полевые мыши, привлечённые запахом «карманных» бутербродов Петровича, объевшиеся и обнаглевшие, не хотели сдавать так просто свои позиции и разбежались по все нижней части его туловища. Силы пострадавшего угасали, но крики усилились – мыши продолжали резвиться. Наши папы с тяжёлыми сумками давно уже были на станции, а мамы стеснялись принять хоть какие-то конструктивные меры. Наконец, нашлась одна добрая душа, остановила растанцевавшегося Петровича, стащила с него брюки и основательно их выпотрошила.

При всём сочувствии к пострадавшему все умирали от хохота, и Петрович, забыв об урожае, повернувшись к нам спиной и не разбирая дороги, зашагал к станции.

Прошло совсем немного времени, и подсобные хозяйства были забыты. Что касается старого холостяка Петровича, то он неожиданно женился. Вы правильно догадались, на той самой своей избавительнице, которая скорее всего «его за муки полюбила, а он её – за состраданье к ним».

Валентина Швец