...:Поэзия
• А. Ахматова
• Б. Ахмадулина
• Cборник стихов
...:Архив библиотеки
• В.Гиляровский
• Е.Гинзбург
...:Детские cказки
• Зимняя сказка
•
•
•
•
•
•
•
...:Приключения
• Б.Акунин
...:Фантастика
• А.Каменистый
•
•
•
...: Статьи
• Закат поэзии
• Пророков нет
• Поэт в России
• Записки дилетанта
• Записки дилетанта2
• Читающая страна
• Добавь статью
• Лопнувшая струна
...: Партнеры
•
...: Рекламко
• Обмен статьями
• Мобильная связь
• Дизайн
Иногда нет никакой возможности справиться с ситуацией, вот тогда и начинается творчество
..:: || |
ICQ 5-743-730 |::..
...:::|Подзаправь свой мобильный телефон|:::...
Крутой маршрут
Евгений Гинзбург
Крутой маршрут
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1. ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК НА РАССВЕТЕ
Тридцать седьмой год начался, по сути дела, с конца 1934-го. Точнее, с
первого декабря 1934-го.
В четыре часа утра раздался пронзительный телефонный звонок. Мой муж -
Павел Васильевич Аксенов, член бюро Татарского обкома партии, был в
командировке. Из детской доносилось ровное дыхание спящих детей.
- Прибыть к шести утра в обком. Комната 38.
Это приказывали мне, члену партии.
- Война?
Но трубку повесили. Впрочем, и так было ясно, что случилось недоброе.
Не разбудив никого, я выбежала из дому еще задолго до начала движения
городского транспорта. Хорошо запомнились бесшумные мягкие хлопья снега и
странная легкость ходьбы.
Я не хочу употреблять возвышенных оборотов, но чтобы не погрешить
против истины, должна сказать, что если бы мне приказали в ту ночь, на
этом заснеженном зимнем рассвете, умереть за партию не один раз, а трижды,
я сделала бы это без малейших колебаний. Ни тени сомнения в правильности
партийной линии у меня не было. Только Сталина (инстинктивно, что ли!) не
могла боготворить, как это уже входило в моду. Впрочем, это чувство
настороженности в отношении к нему я тщательно скрывала от себя самой.
В коридорах обкома толпилось уже человек сорок научных
работников-коммунистов. Все знакомые люди, товарищи по работе.
Потревоженные среди ночи, все казались бледными, молчаливыми. Ждали
секретаря обкома Лену.
- Что случилось?
- Как? Не знаете? Убит Киров...
Лепа, немного флегматичный латыш, всегда бесстрастный и непроницаемый,
член партии с 1913 года, был сам не свой. Его сообщение заняло только пять
минут. Ровно ничего он не знал об обстоятельствах убийства. Повторил
только то, что было сказано в официальном сообщении. Нас вызвали всего
только за тем, чтобы разослать по предприятиям. Мы должны были выступить с
краткими сообщениями на собраниях рабочих.
Мне досталась ткацкая фабрика в Заречье, заводском районе Казани. Стоя
на мешках с хлопком, прямо в цеху, я добросовестно повторяла слова Лепы, а
мысли в тревожной сумятице рвались далеко.
Вернувшись в город, я зашла выпить чаю в обкомовскую столовую. Рядом со
мной оказался Евстафьев, директор Института марксизма. Это был простой,
хороший человек, старый ростовский пролетарий, член партии с дооктябрьским
стажем. Мы дружили с ним, несмотря на почти двадцатилетнюю разницу в
возрасте, при встречах всегда с интересом беседовали. Сейчас он молча пил
чай, не оглядываясь в мою сторону. Потом осмотрелся кругом, наклонился к
моему уху и каким-то странным, не своим голосом, от которого у меня все
оборвалось внутри предчувствием страшной беды, сказал:
- А ведь убийца-то - коммунист...
2. РЫЖИЙ ПРОФЕССОР
Длинные газетные полосы с обвинительными заключениями по делу об
убийстве Кирова бросали в дрожь, но еще не вызывали сомнений. Бывшие
ленинградские комсомольцы? Николаев? Румянцев? Каталынов? Это было
фантастично, невероятно, но об этом было напечатано в "Правде" - значит,
сомнений быть не могло.
Но вот процесс начал расширяться концентрическими кругами, как на
водной глади, в которую упал камень.
В солнечный февральский день 1935 года ко мне зашел профессор Эльвов.
Это был человек, появившийся в казанских вузах после известной истории с
четырехтомной "Историей ВКП(б)" под редакцией Емельяна Ярославского. В
статье о 1905 годе, написанной Эльвовым для этой книги, были обнаружены
теоретические ошибки по вопросу о теории перманентной революции. Вся
книга, в частности статья Эльвова, была осуждена Сталиным в его известном
письме в редакцию журнала "Пролетарская революция". После этого письма
ошибки получили более четкую квалификацию: "троцкистская контрабанда".
Но в те времена, до выстрела в Кирова, все эти вопросы стояли не очень
остро. И Эльвов, приехав в Казань по путевке ЦК партии, стал профессором
Педагогического института, был избран членом горкома партии, выступал с
докладами на общегородских собраниях интеллигенции, на партактивах. Даже
доклад на городском активе, посвященном убийству Кирова, делал Эльвов.
Это был человек, бросавшийся в глаза. Красно-рыжая курчавая шевелюра,
очень крупная голова, посаженная прямо на плечи. Шеи у Николая Эльвова
почти не было, и поэтому его высокая коренастая фигура производила
одновременно впечатление и силы, и какой-то физической беспомощности. Где
бы он ни появлялся, на него оглядывались. Не мог он остаться незамеченным
и по своим душевным проявлениям. Его доклады, блестящие и иногда
претенциозные, его выступления, безапелляционные и едкие, каскады
эрудиции, которые он обрушивал на головы скромных казанских
преподавателей, - все это делало его одиозной фигурой в городе. Было ему в
1935 году 33 года.
...И вот он сидит передо мной в этот морозный солнечный февральский
день 1935 года. Сидит не в кресле у письменного стола, а на стуле, в углу.
Не раскинув длинные ноги в элегантных ботинках, а поджав их под стул. И
лицо у него не розово-белое, как у всех рыжих, как бывало у него всегда, а
темно-серое. И на руках он держит моего двухлетнего Ваську, забежавшего в
комнату. И говорит синими трясущимися губами:
- У меня ведь тоже есть... Сережка... Четыре года. Хороший парень...
Потом я много видела таких глаз, какие были в тот день у рыжего
профессора. Я не знаю, какими словами определить эти глаза. В них мука,
тревога, усталость загнанного зверя и где-то, на самом дне, полубезумный
проблеск надежды. Наверно, у меня самой были потом такие же. Но у себя
самой я их почти не видела, по той простой причине, что мне не приходилось
долгими годами видеть свое отражение в зеркале.
- Что с вами, Николай Наумыч?
- Все. Все кончено. Я только на минуту. Только хотел сказать вам, чтобы
вы не думали... Ведь это все неправда. Клянусь - я ничего не сделал против
партии.
Стыдно вспомнить, как я начала его "утешать" плоскими обывательскими
фразами. Дескать, он все преувеличивает... Ну, может быть, по остроте
положения выговор задним числом объявят за ту ошибочную статью... и т.д...
Потом он сказал совсем странные слова:
- Мне очень больно, что и вы можете пострадать за связь со мной... Я не
хотел этого...
Тут я посмотрела на него с явным опасением. Не сошел ли с ума? Я могу
пострадать за связь с ним? Какая связь? Что за чушь?
Меня судьба столкнула с ним с самого его приезда в Казань, кажется с
осени 1932 года. Я работала тогда в пединституте. Он появился как зав.
кафедрой русской истории. Квартиру ему дали в здании института. Он сразу
задумал несколько изданий и стал для этого собирать на своей квартире
научных работников. Помню, что меня туда пригласили для участия в
подготовке хрестоматии по истории Татарии.
Еще раз мне пришлось работать вместе с Эльвовым в редакции областной
газеты "Красная Татария". После крупного конфликта между новым редактором
Красным и прежними сотрудниками этой газеты обком решил освежить аппарат
редакции и направил туда "на укрепление" несколько человек из числа
научных работников. Меня назначили зав. отделом культуры, Эльвова - зав.
отделом международной информации.
- С каких это пор совместная работа в советском вузе и в партийной
прессе стала называться "связью", да еще такой, от которой можно
"пострадать"?
Видно, в этот страшный момент своей жизни, отбросив свойственное ему
позерство и самолюбование, он обрел дар понимания людей. Потому что он
правильно увидел за моими словами не трусость, не лицемерие, а
беспробудную политическую наивность. Да, я была членом партии, историком и
литератором, имела уже ученое звание, но я была политическим младенцем. Он
уловил это.
- Вы не понимаете момента. Вам трудно будет. Еще труднее, чем мне.
Прощайте.
В прихожей он долго не мог попасть в рукава своего кожаного пальто. Мой
старший сын Алеша, тогда девятилетний, встал в дверях, внимательно и
серьезно глядя на "рыжего". Потом помог ему надеть пальто. А когда дверь
за Эльвовым захлопнулась, Алеша сказал:
- Мамочка, это вообще-то не очень симпатичный человек. Но сейчас у него
большое горе. И его сейчас жалко, правда?
На другое утро у меня была лекция в институте. Старый швейцар, знавший
меня со студенческих лет, бросился ко мне, едва я показалась в вестибюле:
- Профессора-то нашего... рыжего-то... Увели сегодня ночью...
Арестовали...
3. ПРЕЛЮДИЯ
Последовавшие затем два года можно назвать прелюдией к той симфонии
безумия и ужаса, которая началась для меня в феврале 1937 года.
Через несколько дней после ареста Эльвова в редакции "Красной Татарии"
состоялось партийное собрание, на котором мне впервые были предъявлены
обвинения в том, чего я НЕ делала.
Оказывается, я НЕ разоблачила троцкистского контрабандиста Эльвова. Я
НЕ выступила с уничтожающей рецензией на сборник материалов по истории
Татарии, вышедший под его редакцией, а даже приняла в нем участие. (Моя
статья, относившаяся к началу XIX века, при этом совершенно не
критиковалась.) Я ни разу НЕ выступала против него на собраниях.
Попытки апеллировать к здравому смыслу были решительно отбиты.
- Но ведь не я одна, а никто в нашей областной парторганизации не
выступал против него...
- Не беспокойтесь, каждый ответит за себя. А сейчас речь идет о вас!
- Но ведь ему доверял обком партии. Коммунисты выбрали его членом
горкома.
- Вы должны были сигнализировать, что это неправильно. Для этого вам и
дано высшее образование и ученое звание.
- А разве уже доказано, что он троцкист?
Последний наивный вопрос вызвал взрыв священного негодования.
- Но ведь он арестован! Неужели вы думаете, что кого-нибудь
арестовывают, если нет точных данных?
На всю жизнь я запомнила все детали этого собрания, замечательного для
меня тем, что на нем я впервые столкнулась с тем нарушением логики и
здравого смысла, которому я не уставала удивляться в течение всех
последующих 20 с лишком лет, до самого XX съезда партии, или, по крайней
мере, до сентябрьского Пленума 1953 года.
...В перерыве партийного собрания я зашла в свой редакционный кабинет.
Хотелось побыть одной, обдумать дальнейшее поведение. Как держаться, чтобы
не уронить своего партийного и человеческого достоинства? Щеки мои пылали.
Минутами казалось, что схожу с ума от боли незаслуженных обвинений.
Скрипнула дверь. Вошла редакционная стенографистка Александра
Александровна. Я часто диктовала ей. Жили с ней дружно. Пожилая,
замкнутая, пережившая какую-то личную неудачу, она была привязана ко мне.
- Вы неправильно ведете себя, Е.С. Признавайте себя виновной. Кайтесь.
- Но я ни в чем не виновата. Зачем же лгать партийному собранию?
- Все равно вам сейчас вынесут выговор. Политический выговор. Это очень
плохо. А вы еще не каетесь. Лишнее осложнение.
- Не буду я лицемерить. Объявят выговор - буду бороться за его отмену.
Она взглянула на меня добрыми, оплетенными сетью морщинок глазами и
сказала те самые слова, которые говорил мне при последней встрече Эльвов.
- Вы не понимаете происходящих событий. Вам будет очень трудно.
Наверно, сейчас, попав в такое положение, я "покаялась" бы. Скорее
всего. Ведь "я и сам теперь не тот, что прежде: неподкупный, гордый,
чистый, злой". А тогда я была именно такая: неподкупная, гордая, чистая,
злая. Никакие силы не могли меня заставить принять участие в начавшейся
кампании "раскаяний" и "признаний ошибок". Скачать книгу
...:::|Обмен SMS на WebMoney|:::...
...:::|Обменник|:::...
...: Бонус
•
...: Gismeteo
...: Отдохни
• Только музыка
...: Разное
-------------------------
copyright2006-2008| При использовании материала ссылка на источник - обязательна|
