Вадим не так давно возвратился из последнего плавания. Ему казалось, что он целую вечность не был на берегу.
Море всё ещё шумело в его ушах, а берег дышал весной. Ранней весной.
В воздухе скользили вкрадчивые ароматы расцветающих кустарников и цветов, они так легко проникали в душу, и было непонятное чувство — радости и печали...
Нет, это, наверное, просто весна, родина...
Ему хотелось бродить по старым улицам, знакомым с детства. И дышать этим теплым морским запахом.
Нет, он не чувствовал печали по прошлому, не думал о старости, до неё ещё так далеко. А седина на его высоких чёрных висках, так это так... пена северных морей, которым он отдал 20 лет. Двадцать лет... Неужели двадцать лет он не видел свой милый старый курортный город на берегу тёплого, вечно юного моря?..
Водоросли, лежавшие на берегу, источали освежающий запах йода. Пахло рыбой и моллюсками. Отдыхающих было мало. Не сезон.
...На нижней террасе кафе сидела девушка. Белая гипюровая шляпка, кокетливо изогнувшись, закрывала почти всё её лицо. Прядь волос, выбившаяся из волнистой причёски, капризно покачивалась на ветру. Губы лукаво улыбались.
Она держала в руках длинный бокал с коктейлем и куда-то смотрела.
Куда же она смотрела?.. Нет, кажется, никуда... вернее её взгляд беспрепятственно проходил через всё окружающее её, потому, что она была погружена в свои собственные мысли. И именно им, своим мыслям, она улыбалась своей лукавой... и странно знакомой улыбкой.
Девушке лет восемнадцать... Нет, он не мог её знать.
Вадим поднялся по извилистой каменной лестнице на террасу, сел за столик поближе к морю и стал смотреть на розовых чаек, на скалы, на солнце, медленно опускающееся в море.
Вадим обернулся и неожиданно увидел глаза девушки — синие-синие, влажные. Они словно источали аромат лесных фиалок.
— Марина! — пронеслось в мыслях. — Это Марина! Ах, нет, она девочка, дитя, а Марине должно быть теперь лет сорок. Марина...
Они познакомились двадцать лет назад, в такой же завораживающий весенний вечер, вернее, предвечерье.
Она стояла в белой, кокетливо изогнутой шляпке, бросала чайкам хлеб и смеялась. Чему она радовалась? Морю? Чайкам? Своей молодости?..
Он подошёл, встал рядом и без всяких вступлений сказал, — меня зовут Вадим.
Она повернула к нему лицо, и, лукаво улыбаясь, протянула кусочки хлеба.
Их пальцы на миг соприкоснулись, и от неожиданности он выронил хлеб на пол террасы. Вадим тотчас наклонился, чтобы собрать его, и увидел маленькие белые туфли.
Сердце его вздрогнуло... Край шёлкового душистого платья, подхваченный ветром, скользнул по его губам.
— Ну, что вы, — сказала она, — так долго? А впрочем, чайки сами подберут хлеб. Они залетают сюда, не очень-то обращая внимание на посетителей.
Он глубоко и покорно вздохнул, оставил крошки на полу и поднялся.
Предзакатные солнечные лучи двоились у него перед глазами.
Внизу шипели лиловые волны, и солёные брызги долетали до их губ.
— Марина, — услышал он её голос, доносившийся откуда-то издалека...
— Марина? — повторил он, приходя в себя. — Какое красивое имя. Оно пахнет морем, а море я люблю больше всего на свете.
Вместо ответа она рассмеялась так звонко, словно чья-то невидимая рука бросила на каменный пол террасы горсть золотых монет.
Чувство Вадима возрастало с каждым днём. Жизнь без Марины казалась невозможной.
Они поженились июльским днём, а когда вышли на улицу, то небо стояло над ними такое высокое, такое безмолвное, и синева его была неохватной.
— Браки, действительно, совершаются на небесах, я в это верю, — сказал Вадим неожиданно серьёзно. Марина в ответ расхохоталась, обдав его влагой влекущих фиалковых глаз.
Они были счастливы. Каждый рассвет они встречали на берегу моря, а вечером спешили к скалам, чтобы пожелать солнцу, погружающемуся в море, спокойной ночи.
А потом Вадим ушёл в плавание на год. Сердце его разрывалось, но он старательно улыбался, прощаясь, — я буду писать тебе каждый день.
Марина плакала навзрыд. Потом, стоя на палубе, он долго видел её мечущуюся на берегу фигуру. Боль и отчаяние пронзали его сердце.
Шло время. Работа притупляла боль. Приходили нежные письма от Марины. Каждый листочек был исписан тонким летящим почерком и волновал ароматом только что распустившегося ландыша.
И Вадим свободными вечерами писал ей длинные-предлинные письма, описывая всё, что ему приходилось видеть: пейзажи, людей, суету и красоту чужих портов.
И почти в каждой строчке: — Марина! Любимая, моё сердце летит к тебе!
Увеличившись до предела, расстояние сжалось на миг и пошло на убыль...
Менялись широты, всё ближе был день встречи... и всё реже приходили письма от Марины, всё холоднее становилось благоухание, словно отцветающего ландыша, или того нестерпимей, казалось, что там, в далёком приморском порту, выпал глубокий ночной снег.
Марина! Марина! Марина! И пена морская льнула к бортам тяжёлого корабля, и шептала вслед за ним тоскующим эхом, — Марина! Марина...
Они причалили на рассвете. Марины в порту не было.
Вадим бежал как сумасшедший по узким улочкам к дому, где они жили с Мариной.
Он распахнул калитку. В палисаднике дрожали покрытые каплями крупной росы цветки садового жасмина, а во дворе лежал без воды увядший букет ландышей.
Вадим влетел в дом, бог знает, что он задел в нетерпеливой тревоге, но к его ногам упало письмо. Он быстро распечатал его, и узкие синие строчки Марининого письма ударили его в самое сердце, — милый, прости. Я полюбила другого. Мы уедем к его родителям. Вернёмся через месяц. Лучше нам не встречаться.
— Молния! Беспощадная молния! — в беспамятстве прошептали губы Вадима.
И он ушёл из маленького уютного домика навсегда.
Всё, что осталось, — это фиалки. Синие-синие, как Маринины глаза.
Правда, они высохли до приезда Марины — от горя ли... от жажды ли...
Да и заметила ли она их вообще — последний подарок разлюбленного мужа...
Вадим бежал из любимого города, от тёплого моря, от своей изматывающей тоски.
Чужое холодное море остудило рваную рану. Сердце Вадима обветрило от ледяных ветров. Осталась только заноза, но он старался не дотрагиваться до неё, и она со временем перестала кровоточить, а только глухо ныла в долгие холодные ночи. Как будто бы сердце выло, как воет волк или ветер от непроходящей тоски и одиночества.
Но в основном жизни на берегу и не было — долгие плавания — моря и океаны убаюкивали его душу. Вадим многое повидал и многое забыл.
Правда, полюбить во второй раз так и не сумел... видимо, не судьба.
И когда закончился срок службы, его потянуло домой, к родному тёплому морю.
Теперь он свободен, как чайка, оглядится, и даст бог... да что загадывать.
— И всё-таки странно, — подумал Вадим, — кто же эта девушка, так похожая на Марину? Может быть, ему просто показалось... призрак его юности...
— Марина! — тихо позвал он.
И она обернулась. — А откуда вы знаете моё имя?
Вадим смутился на какое-то мгновенье и от неожиданности своего поступка, и от её реакции.
— Не знаю, — сказал он, — так показалось. Вы напомнили мне одну девушку. Это было очень давно, и её тоже звали Марина.
— А вы нездешний? — спросила она.
— Родился здесь, здесь прошла моя юность, но давно не был в родных местах.
— А я и родилась, и выросла здесь, и никуда не уезжала. Живу вон там! — она махнула рукой в сторону от моря. — Там домик за платанами. В палисаднике в начале лета цветёт жасмин и ещё ландыши на грядках. Мама обожает их.
— У меня два брата, мама и отчим. Давайте спустимся вниз, — неожиданно сказала девушка, и через минуту её каблучки уже зацокали на каменных ступенях.
Вадиму не оставалось ничего другого, как пойти за ней.
— Маму мою тоже, как и меня, зовут Мариной, — продолжила она, когда они оказались на берегу. — О! Она необыкновенная женщина! Все местные жители, — девушка звонко рассмеялась, — включая и мужчин, считают маму колдуньей, потому что мама не стареет.
— Что с вами? — спросила девушка, увидев, что её собеседник побледнел. — Да я пошутила, а вы подумали, что и вправду колдунья?
— Нет-нет, — ответил Вадим, — просто я устал, немного болят виски, столько лет не был здесь, видно, от избытка впечатлений.
— И воспоминаний, — добавил он про себя.
Ему почему-то стало тревожно, и действительно, сильно заныли виски.
— Марина! — спросил он, — а вы любите встречать рассветы на берегу моря?
— Люблю, — ответила она. Очаровательно улыбнулась, сняла белые туфли и пошла босиком по краю песка и моря. Пена почти от каждой волны долетала до её платья, и оно скоро стало совсем мокрым.
— Ну, ладно, — сказала она, — я домой, — и быстро пошла в сторону городка.
Обернулась и помахала ему рукой.
Вадим знал, что увидит её вновь. Он чувствовал это.
Тщетно пытался заснуть, ворочался с боку на бок, проклиная яркие звёзды.
Закурил, вышел из гостиницы и медленно пошёл к морю.
Ночь воистину была колдовской. Она разбила море на тысячи разноцветных зеркал, и каждая звезда глядела в своё особое, предназначенное только ей зеркало, которое каждую минуту меняло свой цвет и очертание.
А ветер был такой тёплый, такой ласковый, он дул и дул с моря на смежённые сном ресницы города, на руки деревьев, на губы цветов, на белые груди фонтанов. И цикады этой ночью пели так, что соловьи, услышав их, умерли бы от зависти.
И эта непонятная, безудержная в своём очаровании ночь перевернула его душу, вся жизнь вновь прошла перед его глазами.
Вадим не заметил, как стало розоветь небо.
— Мама! Смотри! Смотри! — услышал он лёгкий знакомый голос девушки, — это тот самый незнакомец, с которым мы вчера встретились в кафе. Я рассказывала тебе о нём. Он такой милый, мама! Ну, идём же, он тебе понравится!
Вадим поднял глаза и замер, его ноги словно засасывал песчаник. — Две лёгкие светлые фигуры в белых гипюровых, кокетливо изогнутых шляпках, приближались к нему. Две Марины, два призрака... Или он сошёл с ума и видит мираж в предрассветном дрожащем воздухе.
Нет, он узнал её! Та, что казалась чуть-чуть, не то чтобы старше, но ярче, совершенней, была его Марина.
— Здравствуй, — сказала она абсолютно спокойно, — посмотрела на него влажным обволакивающим синевой взором, так, словно и не было прошедших лет, стоящих между ними.
— Здравствуй, — прошептал он почти неслышно, так как его губы пересохли и всё напряглось в нём, захолодело.
Вадим смотрел и не мог отвести взгляда.
— Марина! — прошептал он яснее, — Марина! Господи! Ты совсем не изменилась.
Она неопределённо пожала плечами.
— Ты счастлива?
Она не ответила, но он понял, что на её душе полный штиль.
Она повернулась к своей заворожено смотревшей на них дочери, — Мариночка!
— Это твой папа, — сказала она почти равнодушно.
Девушка вздрогнула всем телом, как молодая косуля от неожиданного выстрела, и влажные фиалковые глаза её расширились и заблестели ещё сильней.
— Марина! — крикнул ошеломлённый Вадим, — Марина! Значит, все эти годы у нас была дочь! Моя дочь! И ты, ты скрывала её от меня! Как ты могла, Марина?! За что?! За что так жестоко?!
Женщина медленно повернула голову, и как бы нехотя проговорила: — А ты всё такой же. Вадим, ну не искать же мне тебя по всем северным морям?
— Ты могла мне написать! И тогда, когда ты оставила мне письмо, моя дочь уже была!
— Я боялась, что ты не уйдёшь. А потом... Зачем? У тебя другая семья, другие заботы.
— Какая семья?! Нет у меня никого и ничего! Ты понимаешь, ничего?!!!
— Все эти годы, не признаваясь самому себе, я любил тебя! Да, да, любил! И... думал, приеду сюда, может, встречу тебя... уже постаревшую, и, может быть, одинокую. Это даже не в мыслях, а где-то глубоко в подсознании. Я не смел... Боялся даже сам с собой говорить об этом.
Марина удивлённо посмотрела на него, посмотрела так пристально, так недоверчиво.
И вдруг рассмеялась, так беспощадно-искренне, так безмятежно, а, может быть, бездумно, как двадцать лет назад... и ушла.
А девушка осталась и села на песок возле его ног.
— Как хорошо, что ты приехал, папа, — сказала она задумчиво, — знаешь, а я всегда ждала тебя, всегда, особенно в детстве... и потом тоже.
Мама мало рассказывала о тебе, она говорила, что сама почти ничего не знает... Странно, папа.
— Да, Марина, очень странно... — в его голосе была нескрываемая горечь.
— Нет, ты не думай, что я была чем-то обделена в детстве; отчим хороший, и маму любит так, что все завидуют. И братья у меня, знаешь, какие, как морские витязи, — она улыбнулась своему неожиданному сравнению.
Она потянула его за рукав, и Вадим опустился рядом с ней на песок.
Марина крепко-крепко обняла его голову и почему-то заплакала, так горько, так безутешно, как чайка перед бурей.
Он взял её за подбородок и заглянул в такие дорогие, любимые глаза: — Ну что ты, Мариночка! — Вадим прижал её к себе, — девочка моя. Моя дочка. Моя! — и слёзы счастья выступили на его не привыкших к слезам глазах.
— Папочка! — ты ведь больше не уедешь никогда-никогда?!?
Она заглядывала ему в глаза, тёрлась щекой о плечо, гладила его руки и что-то шептала непонятное, тихое, нежное, обволакивающее его сердце любовью.
— Марина! — сказал он, — давай уедем вместе!
— А куда, папочка...
— Ну... — протянул Вадим, — куда глаза глядят... Давай будем путешествовать! Я покажу тебе мир! Прекрасные города, тёплые и холодные моря, пирамиды Египта, буддийские храмы Индии и Памира, средневековые замки Шотландии. Всё! Всё, что захочешь, Мариночка!
Через неделю корабль уходил в открытое море. И Вадим увозил на нём своё сокровище, свою Марину! Ту Марину, которую уже никто, никогда не сможет у него отнять, — так думал Вадим, окрылённый и впервые за много лет безмятежно счастливый. Его годы растаяли. Он чувствовал себя даже не молодым, нет, юным!
Марина стояла на палубе и счастливо улыбалась. Ветер кокетливо загибал края её белой гипюровой шляпки, а потом, изловчившись, он сорвал шляпку с головы Марины и унёс её в море.
Отец и дочь посмотрели друг на друга и, засмеявшись, помахали вослед уплывающей шляпке.
...Ночью корабль налетел на рифы, тяжело охнул, медленно накренился на правый бок и удивительно быстро пошёл ко дну.
Никто из пассажиров даже не проснулся...
Только гипюровую шляпку прибило к родному берегу, и пена прибоя, прижимаясь к скалам, жаловалась и стонала, и всё повторяла одно и тоже, как бы в забытье: — Марина... Марина...
Услышала ли она?
Бог её знает...
Mar 24 2006 Имя: lika
E-mail: prbin20@mail.ru
URL: ...
Город, страна: Отзыв: ooooooochen grustny rasskaz :((((((((((((( Dec 03 2006 Имя: Маша
E-mail:URL:Город, страна: Италия Отзыв: Знаете, Наталия, мне не понравился Ваш рассказ...в жизни и так много огорчнений, конечно, от них не скрыться, но зачем ещё и выдуманную жестокость вносить в души читателей? Фатальный настрой.
