Предыдущая сказка: Долька

КЛАРА

— Робби! — закричала Клара.

Солнечные лучи рассыпались фейерверком в брызгах: «Робби, Робби!». Камни и осколки ракушек шелестели: «Роб-бии, Роб-бии...». Море улыбалось.

Три скачка — и вот они уже рядом, Робби смотрит в лукаво прищуренные Кларины глаза  — в них пляшут солнечные зайцы. Робби улыбается каждому и ждет, что сестра по обыкновению покажет ему какую-нибудь необычную находку. Но Клара только говорит:

— Чего ты примчался? Это меня ветер спросил, что за вихрастый страус распугал всех мальков — я и ответила.

Небо смеется, вихрастый страус смеется, а Клара пытается сдержаться, но ее не слушаются ни рот, ни золотые веснушки, ни выгоревшие брови, ни соломенные косицы — все это скачет, пляшет и торжествует.

Робби возвышается рядом с Кларой. Нет, в самом деле, он очень вырос за последний год, а с тех пор, как пошел в подручные к старому Клаусу, под загорелой кожей налились немалые бугры мышц. А Клара какой была, такой и осталась. И даже казалось, что она уменьшается в росте, становится какой-то наивно-нескладной, и всегдашние ее косицы видятся теперь смешными и детскими... Как будто что-то нарушилось в безупречном ходе времени — и они постепенно меняются местами, и теперь не она — старшая сестра, которая всегда опекала и учила его, а он — старший брат, ее защитник и...

Робби очнулся от странного, незнакомого взгляда Клары. Он был прозрачный и проникающий. Впрочем, скоро Клара вздохнула и просто сказала:
— Ты стал взрослым.

На следующее утро Робби проснулся, как обычно, с солнцем. Он тихонько пробрался к кухне, чтобы послушать утреннее пение Клары: почему-то она стеснялась петь при людях, даже при нем, при Робби... Но в этот день тонкого голоска вперемешку с шипеньем и бульканьем варева слышно не было. В кухне было совсем тихо.

Робби открыл дверь и, пригнувшись, вошел. И остановился на пороге. Кухня сияла чистотой и пустотой. Клары не было.

Он не успел забеспокоиться, как за его спиной послышалось жалобное сопенье. Обернувшись, Робби увидел Клару.

Но это была не вчерашняя Клара. Не всегдашняя. Это была почти не Клара. Она не улыбалась, она не говорила пустяков и шутливых наставлений, она не порхала рыжей бабочкой. Пригнув голову, так что Робби с высоты своего роста видел ее непривычно выступающие лопатки, Клара скользнула в дверь, просеменила к лавке у окна и села на нее как-то боком.

— Клара! — Робби пытался скрыть нарастающее беспокойство, — Привет, Клара!
Она не ответила, только взглянула на него испуганно и забормотала:

— Нет, нет, пожалуйста... Что я тебе сделала? Я больше не буду... Я не хотела... Не знаю... оно само... так...

Робби помотал головой, шагнул к сестре:
— Успокойся, что с то...
— Нет! — Клара взвизгнула и отскочила. — Не бей меня, я больше не буду, не буду спать, не засну ни на минуту...

У Робби сжалось сердце. Клара заболела, и ей надо было помочь во что бы то ни стало. Сначала хотя бы узнать, что случилось. Он начал было говорить что-то, но Клара, не слыша, все отстранялась от него и бормотала:

— Да, да... мокрые... и простынка, и матрац, но я все постираю, все высушу, я не буду спать, почему ты дразнишь меня, так само получается, не надо по голове, пожалуйста, больно очень по голове...

Робби что-то схватило внутри, и закрутило, и стало больно. Что-то он помнил об этом, об этой детской болезни, и вот Клара заболела ей, — но, господи, может, это только случайность, мало ли что бывает, а она, бедняжка, так переживает, просто сама не своя... Но даже если это в самом деле — ничего, это же, наверное, лечится, он пойдет в город и приведет доктора... Но почему она так боится, почему бормочет эти дикие слова, разве он когда-нибудь дразнил ее или тем более... Бедная, бедная. У Робби слезы подступили к глазам.

Он подошел к лавке, в угол которой забилась Клара, хотел ее обнять, но она резко дернулась, пригнула голову к коленям, обхватив ее судорожно руками, и, раскачиваясь, тонко и безнадежно завыла.

Робби застыл над ней. Молнией где-то в глубине сознания сверкнуло воспоминание. Эта поза, этот жест беспросветного страха, этот почти бесчувственный вой — где-то, когда-то он видел и слышал это — но где? когда?

Клара вдруг покосилась на него из-под руки. Робби только успел заметить вполне осмысленный взгляд из-за спутанной челки — как Клара боком-боком проползла к двери, низко наклоняя голову и по-прежнему закрывая ее руками, выбралась из хижины; послышался хруст гальки под ее ногами.

— Ладно... пусть идет к морю, там ей станет лучше...

Робби был ошеломлен и растерян. Значит, это уже было? С Кларой? И он дразнил ее? Господи. Бил? Он застонал. Этого не могло было быть. Он бы не забыл. Что-то было — но...

Он спохватился, что опаздывает на работу, быстро умылся, схватил с полки кусок хлеба и вышел. В этот день он смолил лодку не хуже вчерашнего, и старик Клаус так же одобрительно покряхтывал, глядя на его ловкие движения, но на душе было неспокойно. Предчувствие вспоминания томило и жгло его. Порой его отвлекали крики чаек, блеск солнца и шум ветра — но потом перед глазами снова возникала беспомощная, сжавшаяся Кларина фигурка. Она боялась его! Это было ужасно, это было невыносимо. И это навязчивое чувство, что вот через секунду, через долю секунды он вспомнит, схватит ускользающее — не отпускало.

Когда под вечер Робби вернулся домой, он нашел на кухонном столе теплый ужин, накрытый полотенцем, и темноту во всех комнатах.

— Пусть, — думал Робби, устало жуя, — выспится, и, может, все пройдет...

На следующее утро Робби зашел в кухню с преувеличенной жизнерадостностью на лице. На очаге кипел чайник, а на лавке сидела Клара. Она спокойно взглянул на Робби — и у него отлегло от сердца. В ее лице не было и капли вчерашней затравленности. Робби теперь уже от души улыбнулся... И вдруг улыбка его погасла. Клара продолжала сидеть и смотреть на него — но то был не ее взгляд. Беспокойство стремительно вползало в его сердце. Он не узнавал Клары.

Вот она нагнулась, зашнуровала ботинок, потом поднялась... Взгляд был усталый, совсем не Кларин детский взгляд. И поза ее стала расслабленной, какой-то тряпичной, как будто у нее не осталось ни мышц, ни костей. Ей как будто было трудно сидеть, она даже оперлась руками о край лавки.

Потом Клара закатила глаза к потолку и начала говорить Робби, что он совсем не знает жизни, что он должен слушаться ее советов, делать то и не делать этого, поступать так-то и так-то — и вся эта дребедень продолжалась... очень долго. Робби прислонился к косяку и удивленно смотрел на сестру. Она никогда прежде не читала ему таких нудных моралей. Но все же это была Клара, и Робби понимал, что она думает принести ему этим пользу — и совсем на нее не злился. Он только не мог понять, что это на нее нашло...

Неожиданно Клара скорчила гримасу.

— Что, надоела тебе со своей болтовней? — голос ее стал совсем незнакомым: низким и хриплым, — Эх, молодость, молодость... Думаешь, всегда тебе будет пятнадцать? Поживи-ка с мое...

Робби стоял, раскрыв рот. Перед ним сидела будто не Клара, а совсем другой человек — старый, угрюмый, обиженный на него за что-то. Это впечатление очень не понравилось Робби, но оно было сильней его желаний — ибо преображенная Клара по-прежнему буравила его недовольным взглядом.
— Клара... — начал было Робби как мог мягче.
— Ха. Ха. Ха. — это был не смех, а какое-то карканье — сухое, безжизненное, сварливое. — Я лучше тебя знаю жизнь, а ты не хочешь слушать? Думаешь: старая карга, опять тебя заело?..

Слова были пугающе не-Кларины. Все происходящее было почти нереальным.

Вдруг Клара как-то с подсвистом всхлипнула, дернула шеей, лицо ее сморщилось, перекосилось, и она заплакала без слез — только тряслась всем телом, и все лицо ее дрожало судорожно и невыносимо...

Робби будто толкнули в грудь. Новое воспоминание прожгло мозг. Он уже видел такой странный плач... Где? Боже, какой туман в голове... Где? Когда? Клара? При чем тут Клара?

Он не выдержал и выбежал за дверь. На улице было свежо, море тихо шевелилось впереди, ветер и небо были обычными — и это немного привело его в чувство.

Но все равно в этот день все у него валилось из рук; хорошо, что Клаус отправился в город за новой снастью и не мог видеть его бессмысленного взгляда в пустоту, когда он по временам замирал, вспоминая Клару.
— Наверно, что-то у нее с головой... — сокрушенно думал Робби.

Вчерашний и сегодняшний приступы были совсем не похожи друг на друга — и в то же время что-то неуловимо общее сквозило в них... Ясно было одно: Клара заболела, это была какая-то неизвестная Робби болезнь, но он определенно решил, что подождет до субботы — и тогда, если Кларе не станет лучше, он попросит у Клауса денег вперед и приведет из города врача.

Вечером повторилось вчерашнее: ужин был приготовлен, но самой Клары видно не было. Робби вдруг с испугом усомнился в том, что она дома: может, бродит где-нибудь, переживает так неожиданно свалившуюся на нее хворь... Ну почему, почему она не разрешает ему помочь ей, как-то утешить, поддержать? Ведь сама она сколько раз сидела у его постели, когда он болел... Правда, в последний раз это было несколько лет назад. Но теперь, значит, пришло время ему поухаживать за ней...

Робби поднялся и осторожно подошел к комнате сестры. Прислушался, приложив к двери ухо. Вроде бы уловив легкий вздох и шевеленье, он заметно успокоился и вернулся в кухню. «Все наладится, — подумал он, принимаясь за еду, — Клара выздоровеет, и все будет, как прежде.»

Но как прежде не стало. Новый день принес новые неприятности.

Сначала Клара была как будто обычной, так что Робби даже боялся в это поверить, они съели салат и уже принялись за чай, как вдруг она отставила чашку и, не глядя на Робби, произнесла:

— Прости, но знаешь, сегодня рано утром здесь проезжали торговцы, а у меня же нет нового платья... я и подумала... я купила у них одно, такое красивое... Я отдала им твои раковины...

Робби сидел, не зная, что и думать. Раковины были его... не увлеченьем даже, а... Он собирал их давно, строго следуя самим собой изобретенному правилу — брать только те, которые нашел сам, за которыми пришлось нырять далеко от берега, которые достались через муки распирающих, выпрыгивающих из груди легких, через радужные кольца в глазах, когда от нехватки воздуха уже почти теряешь сознанье... И это были необычные, редкие раковины, каждая из них сделала бы честь любой музейной коллекции — а у Робби их собралось за полтора десятка...

Робби пытался осознать случившееся, понять, что заставило Клару поступить таким не свойственным ей образом. Она молодая девушка, ей хочется выглядеть привлекательно... Робби мучительно искал объясненье. Ну конечно. Может быть, ей даже нравится кто-нибудь из молодых рыбаков по соседству, и она купила платье, чтобы... Умом Робби понимал, что Клара не права, что поступать так нельзя, но сердце его жаждало найти ей оправданье...

Подняв голову, Робби наткнулся на пристальный взгляд сестры. Он как будто проникал в него — и Робби даже испугался его неожиданности и какого-то несоответствия происходящему.

На мгновенье Клара опустила голову. А когда снова посмотрела на Робби — он в который раз за эти несколько дней с трудом смог ее узнать. Она глядела на него жалобно, почти умоляюще, с бесконечно виноватым выражением. И вся она приобрела новый облик: плечи опустились, как будто их придавила непомерная тяжесть, руки беспомощно двигались, не находя себе места...

— Робби, Робби... — сокрушенно забормотала Клара, — почему ты не можешь меня простить? Не отворачивайся от меня, Робби, не рви нашу дружбу... Ты же знаешь, что я не нарочно, я не знаю, как это получилось...

Робби пытался что-то сказать, но она, не слыша его, забилась в слезах:

— Ты такой принципиальный, и правильный, и гордый... Но, Робби! Простить! Почему ты не можешь простить? — и вдруг потерянно выкрикнула ему в лицо. — Разве это правильно — добивать виноватого презрением?

В хижине повисла звенящая тишина. В голове Робби все смешалось.
— Клара, да разве я...

Клара молча, не обращая на него внимания, выбежала на улицу. Робби постоял с минуту в растерянности, потом вышел за ней следом, но успел увидеть только мелькнувший синий сарафан, скрывшийся за поворотом в город.

Он медленно побрел вдоль берега. Море было еще холодным, но его босые ноги этого не боялись. Последний отчаянный Кларин крик. Робби замотал головой в бессильной попытке освободиться от тяжелой истины этих слов. «Разве это правильно... Разве это... виноватого... Разве это правильно — добивать...»

Вдруг Робби споткнулся и чуть не упал. Герта. Боже милосердный. Это были ее последние слова, когда он уходил тогда прочь, объявив, что больше не хочет ее видеть. Герта... Два года назад они были друзьями, но в один несчастливый день все кончилось. Она выдала мальчишкам его тайну, одну его мечту... Она предала его — так он считал. И он не простил ее и больше никогда потом не видел — через какое-то время Герту отдали в частный пансион в соседнем городе.

Но — Клара? При чем здесь Клара? Откуда она могла знать... то есть... почему она крикнула ему именно эти слова? Робби остановился.

Клара. Последние три дня Клара уже не была той Кларой, которой он ее всегда знал.

Вдруг нечаянная догадка заставила его развернуться и опрометью броситься назад. Ворвавшись в хижину, он подбежал к огромному сундуку, где хранились их самые ценные вещи. Приподняв тяжелую крышку, он, дрожа от нетерпения и уже почти не сомневаясь в результате, отыскал большую деревянную шкатулку и открыл ее.

Да, они были там. Все шестнадцать.

Робби тяжело опустился на пол рядом с сундуком. Значит, все было не так. Не было торговцев. Не было никаких платьев. Не было.

Но тогда почему? Робби прикрыл глаза. Клара придумала все это, разыграла его. Это не могло быть просто глупой шуткой. Робби вспомнил Кларин пристальный взгляд.

Робби поднялся, закрыл сундук, медленно вышел. Все-таки надо идти доделывать лодку, скоро уже выходить в море. Может быть, на той неделе. Клара. Она знала об их ссоре с Гертой, но слышать этих слов не могла никак. И при чем тут раковины? Там была совсем другая история...

Потом мысли Робби вернулись ко вчерашнему дню. Теперь он смотрел на все немного по-другому, как будто читая между строк. Опять пришло чувство, что когда-то он уже видел и слышал этот стариковский плач. Стариковский? Почему ему пришло в голову это слово? Стариковский...

И тогда он... Когда-то в их поселке жил старый Клешня — так его прозвали за изувеченную рыбиной руку. Клешня был дряхлый и... какой-то полоумный. Он вечно брюзжал, вечно был недоволен всем, вечно всех — и особенно молодых — ругал. И при этом надоедал всем поучениями... Почему-то к Робби он приставал чаще, чем к другим. Увидит — и ковыляет с новой порцией нелепых наставлений, обвинений, бог знает чего... И Робби злился. Робби просто терпеть не мог этого Клешню...

Но откуда же Клара узнала? Он никогда не рассказывал ей: было неприятно вспоминать, да и расстраивать ее не хотелось... Чувствовала она все, что ли?

И сейчас... А ведь Робби действительно видел однажды, как Клешня корчился в этом исступленном ненормальном плаче. Робби тогда испугался и убежал, и постарался поскорее забыть увиденное — и оказалось, забыл. Только вот Клара вдруг напомнила...

Возясь с парусом, Робби рассеянно слушал Клауса, а сам думал о своем. И наконец...

Приходская школа, ему лет семь или восемь. Их много — горластых, худых мальчишек, они бегают, дерутся, ищут сокровища в школьном саду. И среди их буйной толпы — одинокий, хилый Йоханнес. По утрам его постель часто оказывалась мокрой. Его ругали воспитатели, его травили мальчишки. Его дразнили, драли за уши, ему давали подзатыльники, ставили подножки, насыпали в суп соли, подсовывали в карманы колючки... Однажды было решено закидать его бумажными «бомбочками» с водой. А Йоханнес подумал, что это камни. Сначала он что-то жалобно говорил, отступая, а потом присел, согнулся, закрыв голову руками, и протяжно, безысходно завыл...

Вечером в кухне горел свет и Клара промывала в тазике мидий. Она ласково улыбнулась Робби и продолжала смотреть на него чуть выжидательно. Робби, бледный, еще не пришедший до конца в себя от своих открытий, хотел что-то сказать, но Клара покачала головой.

И все же она ждала чего-то. И когда они уже заканчивали скромный ужин, она, глядя на глиняный горшочек с остатками каши, сказала, обращаясь как будто к тому же горшочку:

— А почему?.. Почему, когда я была Йоханнесом, ты не дразнил и не презирал меня; не злился, когда я была Клешней; не возненавидел, когда я была неправа даже больше Герты?..

Робби расширенными глазами смотрел на сестру. Почему? Действительно, почему? Как он мог дразнить Клару? За что? Ведь, если б это в самом деле была болезнь, Клариной вины здесь не было... Господи, но ведь вины Йоханнеса не было точно так же! И однако, его травили, его мучали — не день или два — долгие месяцы, пока родители его не переехали куда-то... Робби сжал зубы. Проще всего было бы решить: это было в детстве, я был глупым мальчишкой... Клешня, Герта... Обрывки фраз и образов вихрем носились в сознании Робби. Почему? Клара сказала: «...когда я была Клешней...». Но она не была Клешней! И Гертой не была, и... Но подспудно Робби уже догадывался, что все это неспроста, что дело совсем не в Йоханнесе, Герте и Клешне, верней, не только в них... Только сейчас он заметил на столе перед Кларой три маленьких камешка. Три. Три камешка с берега. А всего их на море...

Клара быстро взглянула на Робби и снова обратилась к горшочку.

— Люди просто редко об этом задумываются. Ты не мог быть недобрым ко мне, потому что ты меня любишь. Понимаешь? Если бы ты хоть немного любил... их.., ты бы их знал.., видел бы и в них замечательное... Ты бы знал, что Йоханнес пишет удивительные стихи... Что Герта рассказала о твоем секрете только потому, что мальчишки смеялись над тобой, называя сиротой-голодранцем, и ей хотелось показать, что в чем-то ты лучше их; что она до сих пор не может простить себе той ошибки... Что Клешня был измучен своим одиночеством, а ты напоминал ему никогда не существовавшего сына, что если бы ты был чуточку внимательней и терпимей, то мог бы столько узнать о его странствиях, а старика сделал бы почти счастливым...

Клара подошла с окну и открыла створки. К комнату ворвались звуки вечернего побережья.

Клара права, как всегда. Это как море. Если ты любишь его, то даже в непогоду и шторм не можешь на него злиться. И ты возвращаешься к нему и становишься рыбаком, отвергая выгодное предложение остаться в городе помощником секретаря, и идешь с Клаусом в плаванье, которое наверняка опасно. И всю жизнь будешь уходить в море, и, может быть, найдешь там свою гибель. Но ты продолжаешь любить его, даже если приходится трудно. ЛЮБИТЬ, ДАЖЕ ЕСЛИ ПРИХОДИТСЯ ТРУДНО...

Они долго сидели на лавке и молчали. Наконец Клара взяла Робби за руку:
— Прости, что пришлось... так... По-другому ты бы вряд ли вспомнил... и понял... — голос Клары мягко шелестел, — Мне надо... к другим... Может быть, до тебя будут доходить обо мне какие-то вести... разные... кто-то назовет меня колдуньей... Но ты ведь будешь слушать сердцем, правда?..

Все происходило быстро и неопровержимо. «Ты стал взрослым», — сказала тогда Клара. Вот что, оказывается, это значило. Последний урок.

На следующее утро Робби даже не стал заходить в комнату сестры или на кухню — он чувствовал совершенно отчетливо, что теперь уже никогда не будет, как раньше. Он вышел на крыльцо. Благодарность, грусть, щемящая нежность... и солнце почти нестерпимо похоже на ее смех... А берег сплошь состоял из камешков. Разных. И было еще много... много берегов, которые он еще узнает, которые узнают его...

Мир остался...

Татьяна Львова (Оу)