Танкист Рубоко
Танка — зеркало народных нравов, как говорил великий Конфуций. Когда читаешь строки Рубоко Шо, написанные десять веков назад, понимаешь, что за прошедшее время эти нравы не изменились.Торговцу маслом
Да вот надолго ли?
Где денег взять
Ума не приложу
Потрясает как лаконизмом, так и актуальностью, не правда ли? Следующее ощущение от любовной лирики Рубоко Шо: литературные приемы, ставшие весьма модными в последнее время, были хорошо известны человечеству тысячу лет назад. Творчество Рубоко изобилует цитированием и скрытыми заимствованиями из произведений других авторов танка. Однако чтобы понять это, надо быть самому ценителем японской поэзии. И китайской тоже.
О пара ночных мотыльков
В любовной истоме
Хаги в полном цвету
Вместе с одеждой
Ты сбросила стыд
Строчкой «Хаги в полном цвету» Рубоко Шо тонко цитирует китайского поэта Вэнь Дэя (179–157 гг. до н. э.). Личность самого Рубоко Шо окутана завесой тайны и является предметом споров знатоков японской поэзии. Впрочем, она могла и не быть предметом этих споров, если бы не увлечение мецената–мультимиллионера Ки–но Кавабаки — коллекционирование старинных манускриптов. (В 1988 известный библиофил Ки–но Кавабаки скончался в одном из притонов Лиссабона при загадочных обстоятельствах — редакция приносит запоздалые соболезнования).
На книжном рынке Киото Кавабаки довелось приобрести пергаментный свиток X века, оказавшийся единственным дошедшим до нас полным циклом из девяноста девяти стихотворений Рубоко Шо под названием «Ночи Комати или Время Цикад». Первая его публикация вызвала переворот в литературных кругах.
Несколькими строками Рубоко Шо удается передать больше смысла, чем иные авторы вкладывают в романы.
Мы слишком далеко
Зашли в поцелуях
Наряд твой расстегнут
О как непрочны
Супружеские узы
А для описания сцен любви поэт находит такие слова, что становится понятно — все остальные слова излишни.
Вход и выход
В те же самые ворота
Еще недавно с куклой ты возилась
Но есть иная, взрослая игра:
Игра с огнем
Биографы Рубоко Шо, опираясь на исследования его творчества, допускают, что, скорее всего, он был небогат.
Оставив бани
Южного предместья
Со мною ты решила поселиться
но все мое богатство
Обрывок рисовой бумаги
Банщицы в средневековой Японии составляли низшую ступень в иерархии жриц любви. А обрывок рисовой бумаги — не то, на чем Рубоко Шо писал танки, как может показаться лирически настроенному читателю, а ханагами, проще говоря туалетная бумага. Свои же танки поэт записывал на дорогом пергаменте, благодаря чему, собственно, они и дошли до нашего времени — поэзию японцы не доверяли непрочным материалам вроде бумаги.
Известно, что Рубоко Шо занимал высокую должность, но попал в опалу. Он окончил свои дни в монастыре на острове Цукуси (в наши дни — остров Кюсю), куда бежали изгнанные из столицы.
Когда–то меня возлюбила
Служанка с острова Цукуси
С тех пор как остался один
Изголовьем мне служат
Одежды ее рукава
Можно только догадываться, за что же был изгнан поэт из Эдо (в наши дни — Токио). Вполне возможно, что виной тому был его пылкий темперамент.
Забыть не могу
Как любили мы в Эдо
И первый твой поцелуй
Но чем упоительней страсть
Тем острее печаль
Считается, что в этой танке прослеживаются события из личной биографии автора, как, впрочем, и в других произведениях. Все же вряд ли стоит отождествлять лирического героя Рубоко Шо с самим автором (предостерегают искушенные японисты), несмотря на то, что ярко выраженный личный характер его поэзии провоцирует такую трактовку.
Достоверно одно — «Ночи Комати» Рубоко Шо посвятил своей возлюбленной, которая, как ни парадоксально, умерла задолго до его собственного рождения. Оно–но Комати — жившая в IX веке японская поэтесса и куртизанка, прославилась не только своим творчеством, но также красотой и утонченными вкусами в постели.
О ней ходили многочисленные легенды, одну из которых задокументировала в X веке придворная дама Сэй Сёнагон в знаменитых «Записках у изголовья». В них утверждается, что Комати потребовала у принца Фу–ка–Кеси в качестве платы за проведенную с ней ночь разделить с ней ложе еще девяносто девять ночей подряд. Принц скончался от разрыва аорты, «недоплатив» ей последнюю из обещанных ночей.
Нет сомнения, что Рубоко Шо проникся чувством мистической страсти к Комати, хотя ее уже давно не было в живых. Это довольно распространенное явление на Востоке (у нас тоже: достаточно вспомнить надписи «Цой жив» на стенах — прим. редакции).
В каждой из случайных возлюбленных поэт искал воплощение своей призрачной любви, отражая ощущения в стихах.
Развязывает пояс
Снимает длинный шнур
Еще хранящий тонкий аромат
Вот зыбкий мост
Между двумя мирами
Очевидно, количество стихов в сборнике «Ночи Комати» — девяносто девять — это прямая отсылка к легенде о Комати, где каждая танка символизирует ночь, проведенную с призраком его любви.
Кто дал тебе имя
Малышка из квартала Симмати?
Зачем так искусно
Губами ласкаешь коралл?
О бездна блаженства!
Симмати — возникший еще в IX веке квартал в центре города Осака, прославившийся своими публичными домами, куда бедные семьи сдавали дочерей в аренду, обычно — на пять лет. А коралл, отражающийся в зеленой воде — иносказательный образ Рубоко Шо.
Мохнатым шмелем
Жужжал над тобой
О дивный мой лотос
Восемь раз отразился коралл
В зеленой воде
И напоследок — еще кое–что об игре слов.
Надменна осанка твоих седоков
Развлеченьями полнятся ночи и дни
В Обители Ста Наслаждений
А тот, кому улыбнулась она
Там, в Итами, станет томиться один
Итами — это не только название одного из японских городов на острове Хонсю, но еще и слово «боль». А «Обитель Ста Наслаждений» — не только рай в буддийских верованиях, но и название еще одной книги, авторство которой тоже принадлежит Рубоко Шо.
По словам автора бессмертных строк «пьяная, помятая пионервожатая» Вадима Степанцова из «Бахыт–компота», это произведение Рубоко Шо есть «энциклопедия человеческих блаженств, стоцветная радуга над садом земных радостей».
Знатоки японских легенд пересказывают одну древнюю историю, согласно которой когда–то на закате перестройки СССР, увенчавшейся его развалом, поэт Виктор Пеленягрэ состоял со Степанцовым в Ордене куртуазных маньеристов. (Куртуазный маньеризм также закалял характер Дмитрия Быкова, интервью с которым — в предыдущем номере — прим. ред.).
Однажды (в 1991–ом) Пеленягрэ, прикинувшись переводчиком со старояпонского, принес в издательство мистификацию другого поэта, Олега Борушко, создавшего анаграмму из своей фамилии и первой буквы имени — Рубоко Шо. А также и все его гениальные танки, достоверные факты биографии и научные комментарии к ним.
Сам Пеленягрэ зашифровал свою фамилию в имени виртуозного переводчика со старояпонского — некоего Питера Энгра, а кроме того, придумал еще несколько залихватских стихов, в том числе и про развлечения в Обители Ста Наслаждений. Внезапно оказалось, что фишка, что называется, срубила капусту.
Так появился еще один сборник Рубоко Шо — «Обитель Ста Наслаждений». Несмотря на то, что в следующем томе японского поэта в комментариях метется уже откровенная пурга, вроде пояснений к некрофилии даосов или монашескому обету многобрачия, некоторые не въехавшие в тему по сей день цитируют бессмертные строки этой книги.
Доблестный муж
Умрет ради друга
Женщина украшает лицо ради того
Кто ищет в ней наслаждения
Я одинок, свободен и сыт
Впрочем, если вспомнить, что в свое время переводами–подражаниями японской лирике баловались Бальмонт, Белый и Брюсов, а у самого великого Велимира Хлебникова есть цикл «Чао. 13 танка», то становится понятно, что танкист Рубоко Шо является продолжателем совсем другой литературной традиции.
Кикучи Хана
Иллюстрации: Ксения Чумакова
Оставить комментарий