Глюки

В задрипанном номере придорожного мотеля Агнес зубами откупоривает бутылку дешевого вина и наливает полный стакан. Сегодня вечером ее телефон звонил трижды, на том конце провода угрожающе молчали. Агнес уверена, что это был ее бывший, которого как раз должны выпустить из тюрьмы, – больше некому. Женщина купит еще несколько баттлов красного в супермаркете, наведается в ближайший бар хлопнуть по рюмашке с подругой-лесбиянкой, а потом они вместе поедут к Агнес домой, прихватив с собой молодого человека с грустным лицом.

Молодой человек окажется контуженным дембелем: по просьбе хозяйки он разобьет бильярдным шаром пожарную сигнализацию на потолке и без спросу начнет рассказывать странные болезненные истории, в которых глобальная система слежения и подслушивающие устройства гармонично увяжутся с клопами в матраце. Приглушая общее чувство неловкости водкой со льдом, Агнес предложит гостю остаться на ночь, и в целом все будет спокойно, пока дембель не возьмет в руки плоскогубцы.

Где-то на пятьдесят шестой минуте фильма (никто не засекал, но на пятьдесят шестой – и все тут) находится точка невозвращения, после которой Глюки перестают быть свербящей психологической драмой об одинокой женщине и превращаются в сгусток паранойи, в котором ты уже не различаешь своих и чужих, правду и ложь, быль и небыль.

С таким названием Глюки (в оригинале – Bug, "жук" или "жучок") могли бы быть веселой экранизацией какого-нибудь Ирвина Уэлша, но эта картина совсем другого свойства.

Уильям Фридкин проделал стремительный путь из грязи в князи и обратно. Поднявшись на голливудский Олимп после Французского связного и Экзорциста (а первым его большим успехом была драма Оркестранты, где задолго до Горбатой горы действовал ковбой-гомосексуалист) и, оказавшись на дне после систематических неудач в жанре триллера, адаптировал для киноэкрана одноименную пьесу Трэйси Леттса (несмотря на имя Трэйси, это мужчина; его мать зовут Билли). Пьесу о любви и политике. Из театральной постановки в кино перекочевал исполнитель главной роли неуравновешенного дембеля Майкл Шэннон: четверть фильма он в голом виде давит невидимую глазу живность, и смотреть на это не столько страшно, сколько неловко. В кульминационной части картины зритель вынужден сам для себя определить, что перед ним – откровение или бессвязный бред, и, разумеется, будет склоняться ко второму.

Много объясняет некоторое сходство фридкинских Глюков с пелевинской Жизнью насекомых, в которой двое приятелей рассуждали о конопляных клопах, а потом сами попали в гигантский косяк. Надо сказать, что от Глюков, если их досмотреть до конца, точно такое же ощущение – будто тебя завернули в папиросную бумагу, присыпали измельченными сухими листьями, утрамбовали и подожгли. Фридкин, конечно, старенький, но с него станется.