Исследовательская программа "Украина эко-будущего".
Круглый стол № 1:
“Философия и эко-будущее”
г. Киев, 15 июня 2006 г.

Участники:

Ю. Мелков. Сегодня у нас первый круглый стол нашего нового проекта “Украина эко-будущего”. Хотя это первый круглый стол, тему эту мы все знаем и в течение полугода между собой общались. Сегодня наша задача – рассмотреть, как мы понимаем эту тему и как каждый из нас видит своё участие в ней. Сначала я бы хотел дать своё видение этой темы и очертить – даже не круг проблем, а горизонт этой темы, в основном, по обзору имеющейся литературы, поскольку первый этап работы проекта – это сбор информации и изъяснение сложившейся ситуации.

В чём проблема нашего времени? Какова может быль роль философии в решении этой проблемы, в решении экологического кризиса? Это та тема, которую мы продолжаем в некоторой степени с нашего предыдущего проекта “Философия природы”, – однако, здесь мы делаем акцент на эко-будущем, а не просто на экологическом аспекте этой проблематики. Я вижу основную проблему нашего времени в свете данного проекта в том, что я бы назвал “мировоззренческой близорукостью”. То есть, мировоззрение человека повернулось к настоящему, и будущее от него как бы ускальзывает.

Поэтому тот экологический кризис, и вообще тот глобальный антропологический кризис, о котором мы все сейчас говорим и пишем, – это в некотором смысле очень одностороннее видение ситуации. Как говорил А. Грамши, кризис – это всегда нечто двухстороннее, “кризис – это когда старое умирает и никак не умрёт, а что-то новое рождается и никак не родится”. Теперь же, говоря о кризисе, мы почему-то видим исключительно умирание старого и совершенно не видим рождения нового. Вопрос в том – специфика ли, недостаток ли это нашего зрения на эту ситуацию, – или же новое действительно не рождается, и кризис у нас тогда, оказывается, не кризис, а катастрофа.

Но поскольку мы философы и работаем над мировоззрением, мы должны, конечно же, оптимистически смотреть на эту ситуацию. Мне кажется, что этот поворот к настоящему, акцентирование внимания только на настоящем и приводит к тому, что будущее, да и само настоящее, рисуются исключительно в мрачных тонах. Для примера я приведу высказывание известных российских синергетиков С. П. Курдюмова и Е. Н. Князевой: “Неясно, как жить сегодня и что ожидает нас завтра. Утрачены ориентиры, к чему готовиться и каких моральных правил следует придерживаться в своей деятельности. Остро встает вопрос о том, для чего вообще жить. Темные глубины сдерживаемых культурой и исторической традицией животных инстинктов начинают диктовать свою примитивную политику выживания. Эту стадию усиления неопределенности и хаоса отражают современное искусство, массовая культура, философия”. Правда, эти авторы приходят в итоге к выводу о том, что “синергетика спасёт мир” – однако, при всём уважении к синергетике, трудно в это поверить, поскольку заменить философию, искусство, культуру она просто не в состоянии, и в лучшем случае способна только спасти науку.

Что же делать, как обернуть человечество лицом к будущему? Мне кажется, что это не такая уж и надуманная проблема. В принципе, как показывают конкретно-социологические исследования, проблемы экологии вовсе не оставляют людей равнодушными. Двадцать (в некоторых исследованиях и двадцать девять) процентов населения действительно обеспокоено экологической ситуацией. Однако, это число просто ничтожно по сравнению с количеством людей, обеспокоенных низким уровнем жизни (а это восемьдесят девять процентов) и возросшей преступностью. То есть, конкретные социальные проблемы, насущные проблемы сегодняшнего дня просто затмевают в мировоззренческом отношении проблемы глобально-экологические.

С философской точки зрения я бы уточнил, что здесь имеется в виду отсутствие идеалов в жизни. Я предпочитаю говорить именно об идеале, а не об идеологии. Строго говоря, идеология – это система идей, которая может касаться любой сферы, и, прежде всего, социальной, в то время как идеал – это нечто большее, чем просто система идей, это именно некие глобальные ценности, проецируемые на будущее. Поэтому я предпочитаю говорить об отсутствии идеалов – и не только социальных, но и личностных идеалов – в современной жизни. Идеалы, те, которые у нас имеются, это идеалы, так сказать, отрицательные – не в том смысле, что они проецируют на будущее некоторые анти-ценности, а в том смысле, что они подменяют эти ценности и эти цели средствами. Что является “идеалом” для обычного современного человека? Деньги, здоровье, независимость… – всё то, что мы желаем друг другу и самим себе. Это идеалы отрицательные, потому что и деньги, и здоровье, и независимость – это всего лишь средства, которые обессмысливаются при отсутствии цели, для которой они выступали бы средствами.

В принципе, для философии это ситуация, можно сказать, азбучная, поскольку Н. А. Бердяев ещё в начале ХХ века прекрасно показал, на примере соотношения “свободы-от” и “свободы-для”, что сначала должна появиться “свобода-для”, и только потом уже можно бороться за “свободу-от”, поскольку имеется цель, ради которой нужна эта свобода. А когда “свобода-от” есть, а “свободы-для” не имеется, то и получается эта ситуация отсутствия идеала, безнадёжного взгляда в будущее и даже отсутствия какого бы то ни было взгляда в будущее.

Конечно же, здесь имеется очень обширный и социальный, и экономический, и даже религиозный контекст этой проблемы, этого отсутствия взгляда в будущее. Экологический аспект для нас, конечно, центральный, с ним мы познакомились при работе над нашей предыдущей монографией. Но экологические проблемы для человека суть действительно нечто отдалённое и значительно уступающее в его жизни по значимости тому же уровню жизни, нехватке денег, независимости и здоровья и всему тому, что обессмысливается ввиду отсутствия цели. Эта инфраструктура жизни действует на саму себя, развивает сама себя, вместо того, чтобы служить средством, помогать достижению целей.

Это можно объяснять и с глобально-экономической точки зрения. В частности, очень интересно это делает такой неоднозначный и даже несколько тяжёлый автор как А. С. Панарин. Тем не менее, он хорошо говорит об этом: сейчас у нас будущее только для избранных, для золотого миллиарда, вместо единого будущего для всех. Я бы здесь добавил, что будущее для всех – это именно эко-будущее, поскольку эта экологичность будущего является наиболее ярким фактором, который подчёркивает его единство, – экологическое будущее не может быть для кого-то одного, и не быть для другого. Оно может быть только единое для всех; А. В. Толстоухов ещё несколько лет назад говорил, что экологические проблемы – в принципе, единственное, что может сейчас нас объединить.

Однако, как говорит А. С. Панарин: “Отныне человеку предоставляется право жить сиюминутным, не обременяя себя большими целями”. Происходит противопоставление настоящего будущему, как я говорил. Правда, он это связывает с “субъектами” глобализации, проводимой определёнными силами ради своей выгоды. “Их запрет, – говорит он об этих субъектах глобализации, о глобалистах, – их запрет на дискурс о будущем связан с дисквалификацией разума, претендующего на то, чтобы дать нам чёткие ориентиры для отличения добра от зла, истинного от ложного, возвышенного от низменного и уродливого”. Эксплуатируется уже не наш энтузиазм веры в лучшее будущее, а наше уныние и неверие в возможность альтернатив. Поэтому отказ от будущего, от веры в будущее пробуждает архаику варварства, поскольку настоящее может жить лишь “авансами из будущего”, а в противном случае уступает все свои завоевания. Вся же сфера творчества, вся сфера инноваций и фундаментальных идей – это, по выражению А. С. Панарина, “экспансия будущего, приглашаемого в настоящее”.

Такой подход мне кажется вполне оправданным, хотя и несколько заострённым на “субъектах глобализации”. С другой стороны, это так же может быть рассмотрено и с экономической точки зрения. Тут я хочу сослаться на американского философа, критика постмодернизма Ф. Джеймисона, который в своей критике капитализма, – а здесь он продолжает традиции западного марксизма, – указывает, что именно капитализм есть замыкание в настоящем, без какой бы то ни было связи с будущим. Это, говорит Джеймисон, “наше заключение в безутопическом настоящем, лишённом какой бы то ни было историчности и какой бы то ни было будущности”. “Капитализм учит нас, что нет ничего лучшего, чем настоящий момент”, и это и есть утопия, которой мы должны стремиться достичь. Это, собственно, та ориентация на отрицательные идеалы, на средства, о которых я говорил в начале.

Правда, Джеймисон также добавляет, что экологический кризис – это, собственно, кризис воображения, поскольку нам легче себе представить гибель мира в экологической катастрофе, чем некую социально-экономическую систему, приходящую на смену капитализму и совместимую, таким образом, с экологическим будущим. Следует отметить значительную дозу пессимизма в размышлениях таких авторов как Джеймисон и подобные ему лефтистские философы Запада. Я полгода назад делал обзор такой литературы и с изумлением заметил, насколько сильно переживают эти авторы гибель коммунизма – намного сильнее, чем мы. Они считают, что альтернатива капитализму исчезла и на что надеяться дальше – неизвестно. В отличие от этого, я хотел бы напомнить, что В. И. Ленин, который был всегда политическим реалистом, и романтиком и мечтателем его никак назвать нельзя, – тем не менее, он говорил, что “надо мечтать!”, поскольку только так мы сможем поставить себе идеал и, таким образом, пытаться достичь этого идеала.

Может показаться, что создание такого идеала, или, скромнее говоря, формирование целостного мировоззрения, – это тоже утопия, и утопия ни чуть не хуже, чем “светлое будущее”. Современные украинские авторы даже утверждают, что именно поэтому наши люди недооценивают экологические проблемы, поскольку они слишком многим и слишком долго жертвовали ради призрачного светлого будущего, и поэтому, естественно, теперь пытаются ориентироваться на нечто более зримое и нечто более осязаемое. В этом есть свой смысл, но, смею напомнить, что такой подход свойственен далеко не всем цивилизациям современного мира.

Я хотел бы привести свидетельство Э. В. Ильенкова о том, как К. Маркс создал свою идеологию, очень интересно он пишет: “Маркс прямо обратил свой трезвый взор к земле и ясно увидел, что люди вовсе не гоняются за синими птицами Идеала, а вынуждены, как это ни грубо звучало для ушей мечтателей, вести ежедневную тяжкую борьбу за хлеб, за крышу над головой, за право дышать чистым воздухом… Он увидел, что вовсе не “идеалов” людям не хватает прежде всего, а самых элементарных человеческих условий жизни, труда и образования”. Тем не менее, такая ситуация не совсем соответствует нашему времени, поскольку, по крайней мере, на Западе люди уже не вынуждены вести такую борьбу за средства существования – если не считать “права дышать чистым воздухом”, тот экологический момент, который сейчас в равной мере стоит перед всеми нами.

Скорее, наоборот, – на Западе мы видим полное разочарование вследствие того, что такие материалистические “идеалы” уже достигнуты. Причём, это достижение материалистических ценностей почему-то вовсе не переходит – как это следовало бы по теории В. Л. Иноземцева, по его известной концепции постматериализма и постэкономизма, – вовсе не переходит в постматериалистические мотивации и во всевозможные ориентации на творчество. Я вспоминаю одну историю, которую рассказывал известный бразильский писатель П. Коэльо: когда он лет пятнадцать-двадцать назад, спасаясь от преследования диктаторского режима в своей родной Бразилии, приехал в Голландию и в беседе со своей знакомой из Амстердама говорил о том, как хорошо им живётся в Голландии: там нет никаких проблем. На что его знакомая, по просьбе которой он рассказывал об ужасах, о нищете, о тяжёлой борьбе за счастье народа в Бразилии, отвечала, что хорошо жить как раз у вас, в Бразилии, а не в Голландии с её беспросветной беспроблемностью существования; это невыносимо, – говорила она, – я променяла бы все эти жизненные блага на один день жизни в действительно “проблемной” стране, – какой являлась Бразилия и какой, без сомнения, является наша с вами Украина, об эко-будущем которой мы должны говорить.

Об особенностях Украины, конечно же, мы будем говорить много. Пока что у меня такое предварительное соображение: у нас сочетаются попытки догнать западный капитализм, далеко от нас ушедший, с современными болезнями, присущими тому же западному капитализму. Сразу две беды на нас навалилось, и справиться с ними, одновременно пытаясь следовать по пути Запада, мы никак не можем. Это также философская азбучная истина, которую мы должны как-то объяснить всем жителям нашей страны.

Возвращаясь к теме о попытке сформировать идеал. Мне кажется, что кроме философии это вряд ли кто-то сможет сделать – за исключением религии или морали, которые в этом смысле связаны с философией, с мировоззрением. Можно сказать, что только религиозное (в широком смысле) основание способно обеспечить эффективность императивов в качестве социальной морали, в том числе и императивов экологических. Из безрелигиозного мировоззрения действительно следует лозунг “после нас – хоть потоп”, и за отсутствием предельных оснований нравственности мы не можем ни на чём обосновывать свои идеалы.

Я бы даже сказал, что мы переживаем сейчас ещё более глобальный кризис. Та ситуация “пост-”, о которой многие из нас писали, относится не только к постмодерну, но и к более фундаментальным явлениям. В более глобальном историческом масштабе “классикой” является традиционно-религиозная цивилизация, которая потом переросла в “неклассическую” цивилизацию Нового времени, в попытку основать эти же идеалы на нерелигиозном, на светском начале. А ныне мы переживаем ситуацию “пост-” как одновременно и пост-новое время, и пост-средневековую традиционно-религиозную цивилизацию. Потерпела крушение попытка всего Модерна обосновать нерелигиозные идеалы.

Поэтому мы пока и не видим, как же их, собственно, можно обосновать. Всё-таки, напомню вам мнение Н. А. Бердяева: философия – это наименее защищённая часть культуры, которую никто не любит… И большая проблема: как же мы можем использовать философию для обоснования идеалов. Это связано и с последней статьёй В. Ю. Даренского о социальной избыточности высшего образования и собственно философии. Это проблема, которую также стоило бы обсудить. Хотя мне кажется, что социально избыточной скорее является сфера экономики, в которой занято подавляющее большинство населения развитых стран, – это сфера обслуживания, та инфраструктура, которая работает только на себя, только на сегодняшний день и совершенно лишена какого бы то ни было выхода не только на идеалы, но и просто на будущее.

Я бы хотел заключить словами ныне – увы! – покойного А. А. Зиновьева, прямо обращёнными, можно сказать, к участникам нашего проекта “Украина эко-будущего”: “Вы можете сейчас сочинить сверхгениальный проект будущего, но вам никто не поверит. И работать он не будет. К этому надо прийти из глубин общества, из оснований. Надо найти, к кому обращаться, с какими людьми работать, что делать. Это эпохальные задачи”. И, говорит Зиновьев, я не вижу их решения, поскольку у нас нет ни единого народа, разделённого на миллионеров и нищих, ни единой идеологии, ни какого-то основания на подобие, скажем, марксизма, на который могли опираться практически все революционеры ХХ века. Тем не менее, повторю: мы должны исходить из оптимистического взгляда в будущее, поскольку иного взгляда на будущее просто не существует.

М. Рогожа. Во многих случаях я согласна с Ю. А. Мелковым, но, во-первых, мне не нравится слово “идеал”. Как говорила Т. Г. Аболиина, нужно разводить мораль как идеал – и мораль как идеологию. Этот идеал в принципе достижим в обществе быть не может. И брать надо всё-таки мораль как идеологию, как бы это ни звучало странно, как бы ни дискредитировало себя это понятие, как бы оно ни обросло такими слухами, от которых шарахаются во всех странах, начиная с “тоталитарной” России и заканчивая нами, очень такими “демократическими”.

Своё направление в этой теме я вижу в качестве социальной этики. В любом случае, это будет как-то связано с идеологией. Вот Ю. А. Мелков цитировал А. А. Зиновьева, и та же “Идеология партии будущего” – это та основа, на которой можно начинать что-то делать.

По поводу различения идеала и идеологии следует также вспомнить “этику добродетели”, начиная с Аристотеля и заканчивая А. Макинтайром. “Этика добродетели” предлагает, фактически, то же, о чём я говорила в своём разделе в нашей прошлой монографии, по поводу украинской ментальности и национальных традиций. Сейчас по телевидению мы можем видеть как, пусть и на упрощённом уровне, власть пытается оперировать моделью украинской традиционности. Против этого выступает в своей последней монографии В. А. Малахов, который говорит, что именно в таком виде любая этика добродетели, любая этика, ориентированная на национальные, на какие-либо локальные формы общности, которые привязывают к традиции, к каким-то корням, – что это в любом случае всегда выливается в расизм, в национализм. И В. А. Малахов говорит как раз о морали как идеале, о человечности, о таких великих понятиях, которые реально работать никогда не будут. То есть, если разводить мораль как идеал и мораль как идеологию, никто не будет спорить, – но как это будет выглядеть?

И. Парапан. Я не совсем понимаю: вы, следом за Т. Г. Аболиной, разводите идеал и идеологию. Но есть идеалы, и есть идолы – это известный термин, введённый Э. В. Ильенковым. Идеология – это совершенно другое. Но как же можно жить без идеала?

М. Рогожа. Я не готова сейчас отвечать на этот вопрос развёрнуто, но, насколько я понимаю, человек, личность, общество всегда стремятся к каким-то идеалам, к каким-то высоким образцам, к какой-то сверх-цели, которую обязательно какими-то путями надо достичь, так что уже само стремление к ней делает этот идеал идеалом. Но, фактически, это очень абстрактно. И далее абстрактных идей это не идёт, не работает. Да, это Добро, это Красота, это Справедливость – всё, к чему человек стремится. А идеология – это, всё-таки, не совсем то, что обычно понимают под этим словом, а те механизмы, которые позволяют конструировать такие цели, которые в принципе достижимы и благодаря которым можно пытаться говорить о том, о чём говорит Ю. А. Мелков. То есть, это не какой-то “полёт вверх”, это попытка всё это организовать.

И. Парапан. Хорошо, вот у нас совершенно конкретно сейчас поставлен гносеологический идеал – “Украина эко-будущего”. Это гносеологический идеал. Почему это излишне, ведь это – совершенно конкретная цель?

А. Лактионова. Мне кажется, что идеалы всегда выступают в первую очередь в регулятивной функции. И в этом их познавательная ценность, в этом их принципиальное отличие от идеологии, которая является определённой сконструированной системой, сеткой, которую мы набрасываем, под которую мы будем подгонять то, что имеет место в реальности. Идеалы, в отличие от этого, являются действительно крайними, предельными точками. Достижимы они или нет, – этот вопрос не является тем, что должно оправдать или, напротив, нивелировать эти идеалы. Идеал – это продуманная до конца крайняя, предельная точка того, что мы можем иметь, руководствуясь теми или иными принципами, теми или иными целями и используя для этого те или иные средства.

С. Стоян. У меня, например, идеология ассоциируется с механизмом, а идеал – с целью.

И. Парапан. Тут ещё такой момент: идеология вырабатывается в определённых целях какой-то одной группой. Она в любом случае является манипуляцией. Поэтому я не понимаю, как идеология и мораль могут работать вместе. Вот только что М. М. Рогожа сказала: “тоталитарная Россия”, “тоталитарная Белоруссия”. Это уже идеология! Потому что, с другой точки зрения, дай Бог нам жить как в России или даже как в Белоруссии. Идеал же не несёт в себе манипуляции, поэтому мне кажется, что это более нравственная категория.

М. Рогожа. Можно оперировать какими угодно нравственными категориями, говорить об идеалах – и всё будет замечательно красиво. Но дело в том, что эти все идеологии работают даже там, где этого слова страшатся. Всё равно присутствует этот комплекс, эта сетка идей, которая набрасывается на определённое общество. Так же можно об американской идеологии говорить. Это не совсем неолиберализм или неоконсерватизм – это общие идеи морали, нравственности в обществе. Они формируются, это же всё есть! Мы закрываем глаза на то, что есть, на то, с чем мы имеем дело. Пытаемся говорить: ах, вот идеал! Я не совсем с этим согласна. Давайте лучше работать с тем, что есть.

Ю. Мелков. А. В. Лактионова правильно говорила; но просто по отношению к идеалу спорить о достижимости или недостижимости совершенно неуместно. Это совсем другая категориальная сетка, которая к идеалу неприменима. Недостижимый идеал – это утопия. Утопия – это то, что мы взяли, выдумали, – а сами понимаем, что и путей к нему указать не можем, и в глубине души сами подозреваем, что он недостижим. А идеал – это то, по отношению к чему я не задаюсь вопросом: достижим или недостижим. Я просто иду и работаю. Я иду и совершаю практические действия, не сомневаясь в своих ценностях и в этой своей устремлённости к идеалу.

Мне кажется, М. М. Рогоже не нравится универсализм по отношению к идеалу, который она считает абстрактным. Как она пишет: “Нельзя пренебрегать традиционными ценностями нашего народа. Они играют и в современном нашем мире значительную роль. Что нам действительно нужно, так это их социальное обоснование на уровне идеологии. Нужно, чтобы мы не просто знали, что мы живем в соответствии с традиционными ценностями нашей культуры, принципиально важно, чтобы было государственное одобрение значительности и значимости нашего ценностного мира”. В принципе, правильно. Но предполагается, что действительно есть какие-то традиции, что они действительно остались. Это вопрос также достаточно спорный – насколько у нас эти традиции ясно, чётко выражены и не замутнены тем же самым государственным одобрением, в чём бы это одобрение ни выражалось. И, во-вторых, поиск морального авторитета в традиционной общине, как это предлагает М. М. Рогожа, следуя за А. Макинтайром, – это, действительно, один из возможных путей, но с его помощью пока нельзя решить ни проблемы глобализации, ни проблемы экологии, которые сейчас перед нами стоят. Такая точка зрения вполне оправдана, но она несколько узка для проблематики эко-будущего. Будущее мы всегда имеем перед собой лишь в качестве идеала, а не в качестве традиции, из которой мы могли бы извлечь этот моральный авторитет. Хотелось бы, чтобы М. М. Рогожа подумала над этим вопросом о масштабах моральной авторитетности в современном мире и источнике морального авторитета.

Ю. Доброносова. Коли тут казали про досяжність чи недосяжність ідеалу, мені пригадалася гегелівська фраза про те, що істина – це процес, а не карбована монета. Я для себе продумувала своє місце в цьому проекті і замислилась над такою ідеєю. Оця суперечність, досяжність чи недосяжність, знайдення цієї карбованої монети – ідеалу, – вона закладена в основі таких процесів, які присутні в кожного з нас. Це самореалізація і самоідентифікація. Якщо ми розглядаємо і самореалізацію, і самоідентифікацію, яка йде до чогось, до якоїсь вершини, точки, яка собою являє певну цілісність, – то значить, що результат досягнення цього ідеалу самоідентифікації буде містити в собі, по суті, смерть того процесу, який до того вів.

Тобто, ми досягаємо чогось, ми досягаємо внутрішньої своєї цілісності, і завдяки тому ми цю цілісність здобуваємо. Але не замислюючись про те, що буде далі. На це, як не дивно, хибує багато людей, які дотримуються начебто демократичних цінностей, – не в сенсі політичної системи, а в сенсі людини як політичної істоти, – люди, які начебто демократично-плюралістичний світогляд декларують, по суті, дотримуються такої точки зору. Тобто, будь-хто інший, хто досягнув такої залізобетонної цілісності, далі не має право змінюватися.

І тому я своє місце бачу в зрізі таких проблем як проектування майбутнього, спрямованість на майбутнє в екзистенціальному самоздійсненні людини. Тобто, по суті, якщо ми будемо іти за примітивними поясненнями, то будь-яке екзистенціальне самоздійснення націлене тільки на теперішнє. Але це помилка, яка закладена, якщо примітивно розуміти будь-яку екзистенціальну філософську систему. Тому що не може людина існувати без цієї проекції на майбутнє. Реально з самого народження вона цю проекцію має.

І я думаю, що цей момент має бути пов’язаний з моїми попередніми публікаціями. Коли я займалась проблемою тілесності, я побачила такий цікавий момент. І вітчизняні, і зарубіжні фахівці, які намагались підійти до цієї проблеми, обов’язково зачіпають значення тілесності для людини протягом різних періодів її життя: тілесність дитинства, тілесність і молодість, зрілість, старість і так далі. Але фокус в тому, що вони ось цю тілесність, хоча попередньо всі обґрунтовують її не в класичному розумінні, – тут виникає саме класичне розуміння її. Тим самим фактично перерізаються можливості розглядати самоідентифікацію як постійний процес, тобто процес, який фактично не має завершення. А як я вже попередньо говорила, саме поняття тілесності містить в собі екзистенціальний вимір, воно вже одухотворене, одушевлене. Намагаючись прив’язати моделі тілесності до певного віку ми таким чином унеможливлюємо розуміння самоідентифікації як процесу.

Тобто, ми визначаємо певні рамки, які, по суті, є умовними, і ця умовність не дає можливості виробити той ідеал, який би тягнув уперед. Фактично, той образ ідеалу, який пропонував Ю. О. Мєлков, – це ідеал, що постійно віддаляється. Але він є, він тягне до чогось. Але досягнення його означало б смерть для цього процесу, завершення цього процесу. І тоді ясно, що вся ця система руйнується. Тому я для себе обираю саме проектування майбутнього в структурі самоздійснення та самоідентифікації.

Ми будемо звертатись, звісно, до певних спільнот. Але в мене маленька ще ремарочка стосовно традицій. Чомусь коли починають досліджувати традиції, завжди звертають увагу на позитивні моменти. Але найпростіше знайти позитивні моменти, побачивши негативне: в наших традиціях є дуже багато негативу. При чому цей негатив – негатив не лише щодо спільноти, але і щодо окремої особистості. Тобто, в нас зараз акцент робиться на тому, що наша традиція, наша ментальна позиція насправді така волелюбна і так далі. Але в цьому багато є неприємностей для нас. При чому ці неприємності нас, як не дивно, єднають із найгидкішим варіантом буржуазно-ліберального суспільства. Тобто, в наших традиціях закладені можливості для дійсного розвитку такого суспільства. Але такого суспільства, яке орієнтоване на здобуття життєвих матеріальних благ, і все, на таке спочивання на лаврах. Це є в нашій ментальності. Якщо ми спробуємо розшифрувати ці моменти, то ми могли б побачити, що присутнє не тільки це.

Насправді, я в розмові з людиною, яка не має жодного стосунку до наукової сфери, чула таке, що ця буржуазність – в тому розумінні, в якому її критикував той саме М. О. Бердяєв, – вона закладена в українській ментальності. При чому, в найпотворнішому вигляді. І тому ці апеляції дійсно суттєві, коли люди-прихильники цієї ідеології починають говорити, що це дійсне нам притаманне і так далі. Вони ж праві. Але для того, щоб знайти щось інше, треба подивитись на цю структуру, яка дуже болюча, коли мова заходить про індивідуальну самореалізацію і можливості визнання цієї самореалізації суспільством. Тоді ми втікаємо з нашої традиції як від тих граблів, на які ми будемо постійно наступати.

А. Лактионова. Мне кажется, что тут возникает и проблема знания о себе, проблема самознания. Как возможно знание о себе?

Ю. Доброносова. Тобто, особиста ілюзія мається на увазі, так?

А. Лактионова. Проблема самоидентификации и проблема самознания, знания о себе, часто подменяются. Важно их развести.

Важно посмотреть, откуда этот идеал мог бы взяться, какие основания могут быть для его конструкции, для его осознания. В основе этого лежит, наверное, и опыт предыдущих тем, которые разрабатывались. А именно, как конституируется экологическая проблематика, проблематика будущего. Корень здесь, наверное, в социальной ситуации, и в этой социальной ситуации задействованы не только люди, но и та среда, в которой коммуникация между ними и эта социальная ситуация имеет место. И поэтому не только мы друг друга наделяем чем-то, каким-то социальным статусом, – определённым статусом мы наделяем и окружающую среду, природу. Экологическая проблематика выступает аспектом этого социального взаимодействия. И, конечно, это социальное взаимодействие сопровождается определёнными гносеологическими установками и возможностями, которые следовало бы проследить.

С. Ягодзінський. Ми тут так говоримо, нібито знаємо чи можемо знати ті ідеали, до яких прагне майбутнє. Але ж це неправда. Тому я згоден з А. В. Лактіоновою: перша задача – це вироблення критеріїв, конструкції того, що ми плануємо бачити, і аналіз тих соціальних тенденцій, і тенденцій в релігії, в етиці, в науці, які ведуть до формування цього ідеалу. Бо, так чи інакше, майбутнє формується незалежно від того, що ми думаємо на даний момент про той майбутній ідеал.

Ви читали, мабуть, всі книгу Ф. Фукуями “Наше постчеловеческое будущее”. Якщо пригадуєте, основна увага в ній приділена саме технологіям, науці, в першу чергу, і вже потім – аналізу етичних норм, релігійних, ідеології і так далі. І я бачу однією з сюжетних ліній монографії аналіз стану сучасного суспільства, тобто, того стану, до якого привела його наука і технологія. Тому що самоідентичність людини – це дуже добре, етика відповідальності – це дуже добре, релігія – це дуже добре; але наука і технологія рухаються абсолютно самостійним шляхом, не дивлячись на жодні філософські чи культурологічні дослідження. Це вже глобальний бізнес, в який вкладено величезні кошти. І тут фактично ідеологія формує ідеали, ось у чому проблема. Нам необхідно кардинально повернути принцип філософської рефлексії: схему “від ідеології до ідеалів” замінити схемою “від ідеалів до ідеології”.

І ще я хотів би сказати, що така монографія повинна мати дуже серйозну підсумкову статтю, конкретні висновки, які б носили рекомендації практичного характеру. Тому що абстрактні міркування про людину, науку, технологію направлені на досить обмежене коло інтелектуалів, які і так розуміють суть і структуру сучасної складної екологічної ситуації. Але, якщо наша робота розрахована на широкий загал, то треба запропонувати власне бачення проекту еко-майбутнього для України і для світу в цілому, виходячи з тих теоретичних розробок, які ляжуть в основу дослідження.

М. Рогожа. Мне кажется, что эта заключительная часть и есть идеология. Может, я не права?

С. Ягодзінський. Після того, як виробили структуру, розставили відповідні пріоритети, виділили і проаналізували ідеали, так?

И. Парапан. Дело в том, что идеология – это очень хорошо, но при этом подавлять идеал…

М. Рогожа. Никто не говорит о подавлении идеала. Разводятся идеал и идеология как две разные вещи.

Ю. Мелков. Конечно, начиная работать над проектом, ещё несколько рано говорить о заключительной части монографии, которая, дай Бог, появится где-то года через три… Тем не менее, я вполне согласен с тем, что практические действия должны быть для нас если не приоритетными, то, во всяком случае, весьма значимыми. Мы можем организовать различные мероприятия в рамках проекта “Украина эко-будущего” – эко-субботники, эко-демонстрации, эко-поселения, например.

В частности, в исторической перспективе, В. И. Ленин первый увидел социализм в стихийных выступлениях рабочих за повышение зарплаты. В современной ситуации Н. Кляйн и её сподвижники видят альтернативу капитализму в движении антикорпоративистов и антиглобалистов, которые тоже пока находятся ещё на весьма низком уровне размышления об идеалах. Тем не менее, не принимать во внимание эти реально существующие движения и не попытаться поднять их до уровня идеала было бы, мне кажется, для нас непростительно.

У меня вопрос к Ю. Д. Доброносовой. Не кажется ли Вам, что экзистенциальное направление, непосредственно связанное с индивидуалистской идеологией, во многом и привело к современному кризису культуры в странах Запада, прежде всего, к появлению культуры массовой? В принципе, это снова тот же вопрос о достижимости идеала. Идеал духовный – а я говорю именно о духовном идеале – не может быть достижим целостно, как Вы говорили. Таким образом может быть достижим только материальный идеал. Запад этого достиг… И почему-то утописты (не “идеалисты” даже) прошлого считали, что, как только это будет достигнуто, человек сможет работать, скажем, два часа в сутки на своё пропитание, а всё остальное время он будет самореализовываться, развивать свою личность и заниматься творчеством.

Этого не произошло. В экономике выдумана социально избыточная сфера обслуживания, в которой занято подавляющее большинство не заботящихся о хлебе насущном жителей Запада. В искусстве, например, массовая культура также не выдвигает никаких идеалов, кроме перенасыщённости и извращения, которые возникают от этой перенасыщённости материальной. Это прекрасная иллюстрация к тому, что вы говорили об идеале, охваченном целостно, после чего ничего не остаётся. “Я сыт, и больше мне ничего не нужно”.

По-моему, это связано как раз с индивидуализмом и экзистенциализмом. Экзистенциализм всегда пессимистичен в этом отношении: индивид одинок, и ничто ему помочь не может. Я не знаю, как можно из этого пессимизма экзистенциализма, основанного на самореализации, вывести оптимистический идеал, который будет вечно от нас удаляться.

И. Парапан. По поводу того, что Ю. А. Мелков сейчас говорил об искусстве: там, на первом этаже вы можете пойти посмотреть выставку модельера П. Рабана – подтверждение того, что говорилось.

Ю. Мелков. Даже перечитывая современную литературу – я не говорю, что нет хороших произведений, они, может быть, и есть, в элитарном кругу. Но то, что читает народ, – это извращение…

Ю. Доброносова. Екзистенціалізм завжди був реакцією і на масове суспільство. Можна було б сказати, що те, що ми маємо зараз, є породженням усіх напрямів ХХ ст., так що всі винні. Але справа в тому, що я говорила про те, що неможливо досягти цілісності… Насправді, за моїм власним переконанням екзистенціалізм ні в якому разі не є песимізмом. Тому що якщо подивитесь на суспільну, світоглядну позицію людей, які були екзистенціалістами, – вони не є песимістами, вони, по суті, завжди очолювали ті рухи, які виступали проти того, про що Ви говорили, проти цього супер-матеріалізованого західного суспільства. Тобто, тут дійсно є потенціал, але справа в тому, що якщо ми цей потенціал будемо розглядати в тому плані, про який я ще попередньо, роки два тому говорила: “одна дія – один наслідок”. Зараз ми це так розглянули, так само, як попередньо ми розглядали всі досягнення, які в нас були на 1991 рік, так само, як зараз розглядаються всі ідеали, які намагаються нівелювати вже років тридцять. “Одна дія – один наслідок”. В побутовій мові є дуже хороший вираз щодо цього: “викинути з брудною водою дитину”. Тобто, ці ідеї зрозумілі, значить, ми взагалі їх усіх знищуємо.

Але в мене була маленька ремарка стосовно науки. Я цього року проводила такий міні-експеримент зі своїми студентами, коли я їм пропонувала дати інтернет-огляд щодо досягнень науки стосовно людського тіла, бо мене це цікавить. Вони робили огляд досягнень пластичної хірургії, трансплантації, клонування і так далі. Кінець кінцем, після трьох таких семінарів ми дійшли висновку, що наш світогляд колосально не встигає за тим, що робить наука. Тобто, він трішки неадекватний і несинхронний взагалі. І не просто там на один крок відстає: відставання колосальне. Про це К. Лоренц писав, що людство біжить наперегони саме з собою, намагається само себе випередити.

Але фокус в тому, що всі ці досягнення – “ніякі”, вони можуть бути якими завгодно. Але через те, що наш світогляд не встигає за ними, найчастіше вони стають злом – не тому, що вони злі, а тому, що ми світоглядно відстали від їх розуміння. Тому що ці досягнення відповідають позиції “одна дія – варіанти наслідків”, а не “одна дія – один наслідок”.

С. Ягодзінський. В сучасній ситуації постмодерну це не так. “Одна дія – один наслідок” – це застаріла детерміністична модель, сьогодні вона не працює ні в науці, ні в культурі, ні в суспільному житті. Вона не дає змоги розв’язати колізії сучасності, оскільки більшість з них представляють собою нелінійні, складні, дисипативні структури, вивчення яких, за свідченням синергетиків, неможливе класичними методами.

Ю. Доброносова. А по цій схемі зараз все й трактується, як не дивно. Навіть люди, які дотримуються от начебто постмодерного світогляду, вони все одно аналізують все у масштабі “одна дія – один наслідок”, якщо проаналізувати їхні слова, вислови і так далі.

С. Ягодзінський. Інколи відбувається саме так, але екзистенціалізм, якщо ви пригадаєте твори його яскравих представників, не пропонує методів розв’язання зовнішніх стосовно людини проблем. Особисто я не бачу можливості побудови проекту еко-майбутнього на основі вихідних положень цієї філософської школи. Ю. О. Мєлков зачитував цитату О. О. Зіновьєва про те, що для розв’язання загальної проблеми необхідне усвідомлення її кожним. Начебто, потрібно починати з кожного. Але чим глибше цей рівень індивідуальності, тим менше площина загального порозуміння.

Ю. Доброносова. Тілесність – це одухотвореність матеріального, про це зараз реально йдеться. Я колись робила такий зріз сучасної західної англомовної літератури, яка насправді на Заході офіційними колами не визнається, – тобто, те, що в нас подається як альтернатива. Якщо подивитися та проаналізувати структуру життєвих сценаріїв, які там представлені, то там обов’язково доходить до моменту відсутності – не тіла, а тілесності. Відсутності конструкту тіла в суспільстві, в окремої людини. І завдяки цьому виходить, що, коли немає самого усвідомлення себе як тілесної істоти, то тоді ми будемо або в емпіріях вітати, або ми будемо дуже глибоко щось копати в екзистенції – і все. І життя реальне нас буде взагалі обходити.

Але якщо це присутнє, якщо ми цей момент врахували, то це – можливість і для практичної дії. Принаймні, для мене ця можливість є. І я її очевидно бачу.

Ю. Мелков.  Простите, я всё-таки не понимаю. Вот я свою телесность осознал – накормил её, напоил, спать уложил. Всё, она довольна. А дальше-то что?

Ю. Доброносова. Ні, ви нагодували… – якщо зводити до цих моментів, то це не означає, що Ви її усвідомили. Я, наприклад, переконана, що усвідомлення власної тілесності, – можливо, примітивно те, що зараз я буду говорити, – воно відбувається через кризову ситуацію і через страждання. Якщо цього немає… І, власне, скінченність свою Ви будете завжди розуміти через скінченність власного тіла.

С. Ягодзінський. Усвідомлення смерті – це усвідомлення тілесності, так?

Ю. Доброносова. Один з елементів його.

С. Ягодзінський. Ось Ф. Фукуяма приходить до того, що біотехнології дають можливість людині жити тисячу років. А потім наштовхується на величезну соціальну проблему: що ж робити з людьми, які будуть жити тисячу років? Як організовувати їх ефективне функціонування і чи не зачепить це інтереси молодшого покоління? От що робити? І він зразу виходить фактично на Марксову концепцію, що людина – це соціальна істота, а тілесність, хоча й важлива, але, фактично, підкорена. Підкорена соціальним процесам.

Ю. Доброносова. Всі ці технології виросли з хибного уявлення, з намагання стати або богом, або безсмертним. Я, до речі, в цьому плані можу послатися не на Ф. Фукуяму, а на М. Кайку, який є теоретичним фізиком, який написав три книги, що в нього там десь вісім революцій. І в нього така колосальна кількість інформації з наукових різноманітних журналів з тих технологій, що дійсно дивуєшся. Справа в тому, що, наприклад, ви говорили про західне суспільство, яке почиває на лаврах, яке супер-матеріально забезпечене і так далі. Якщо почитати Н. Кляйн, то воно супер-забезпечене завдяки тому, що відбувається експлуатація країн “четвертого” вже світу, не то що “третього”.

Але якщо ви пригадаєте події у Франції, коли били машини середнього класу. Добропорядна Франція не бачила в себе під боком того, що робиться в передмістях, де живуть люди, чиї достатки набагато менші. Чи не здається вам зараз, що ми облудливо думаємо про те, що дійсно це так добре, що існують ці технології і так далі. Ми про це зараз починаємо міркувати. Дійсно, вони існують, вони ідуть уперед. А чи не треба подумати про те, що, можливо, деякі з цих технологій і не розвиваються… Я ясно що не заперечую, я не кажу про те, що генетика – то буржуазна наука, або щось інше є таким самим. Але справа в тому, що я впевнена, що, якби світогляд був іншим, то у нас би більшість технологій не розвивалися в цьому напрямі. Тому що це спокусою взагалі не було би, тому що тут ефект спокушання іде. І саме завдяки ефекту цього спокушання ми дійсно отримуємо певні технології – які поки що не дуже дотичні до практичного життя.

М. Рогожа. Идеалы не могут ограничивать развитие технологии…

Ю. Доброносова. Та вони б не розвивалися взагалі, ні в кого б і думки не виникнуло, що таке може бути.

И. Парапан. Вот есть развитие физической культуры, а есть технологии для улучшения фигуры, когда вы просто сидите и смотрите телевизор, а “чудо-бабочка” делает вас стройным и красивым. И это именно ваша телесность. Для общества потребления лучше эти технологии. А другое дело – когда вы сами занимаетесь построением своего тела. “Философия потребления” вносит дисбаланс в соотношение социального и биологического. В принципе, физическая культура – это онтологическое основание существования современного человека. Поэтому проблемы физической культуры должны обязательно рассматриваться в контексте эко-будущего Украины.

Ю. Доброносова. Якщо йде спокушання, якщо вам говорять, що ви можете за символічні гроші купити якійсь крем, який прибере вам десять чи двадцять кілограмів жиру з вашого тіла, – якщо йде таке масове спокушання, то це значить, що світогляд наш кульгає на одну ногу. Мабуть, треба розвивати якусь альтернативу цій технології, і тоді, можливо, такі технології стануть не зовсім потрібними. Або не буде такої великої кількості спокушань. А то як це пише Ч. Паланік у “Бійцівському клубі”: викачує дівчина собі жир, вкладає його в морозильник, щоб потім, коли вона стане старою, його її кудись підкачали. Ч. Паланік це зображує в такій різкій формі, для того, щоб ми побачили, що існує альтернатива, що це не єдиний можливий варіант. Поки що в нас є альтернатива.

С. Ягодзінський. Це просто не чесно перед майбутнім. Технології існували в минулому і будуть невпинно розвиватись у майбутньому. Проте їх реалізація не завжди пов’язана зі спокушанням. Наприклад, ідея безсмертя – це не є ідея спокушання. Мрія про вічне життя існувала ще в архаїчному суспільстві. І таких ідей дуже багато. Деякі з них намагається реалізувати сучасна наука і техніка. Проблема полягає у тому, що в усіх цих технологіях потрібно побачити, відокремити продуктивну ідею від ідеології, яка пропонується. Ви тут правильно говорите, що є багато спокушань, які реалізовує або готова реалізувати наука. Але є й такі технології, які покликані реалізовувати загальнозначущі, суспільно необхідні ідеї. Проте, якщо на них накладена сітка ідеології, то це інше питання. Я згоден, що, за такої постановки питання, його слід виділити окремо та дослідити. Саме в такому аспекті можна говорити про ідею еко-майбутнього.

С. Стоян. Я перейду с теоретической проблематики на более практическую, так как вижу свое направление исследования в сфере прикладной эстетики. Имеется в виду архитектура, садово-парковое искусство и т.п. Это связано с тем, что мы все становится свидетелями разрушения того окружающего мира, в котором мы живём. Примером может служить Киев и множество других городов. Сфера нашего существования поддаётся нещадному разрушению и дальнейшему обезличиванию, которое сейчас катастрофически усугубляется. Поэтому мне кажется, что исследование и развитие данных направлений прикладной эстетики будет полезным в плане создания идеи оптимальной гармонизации и эстетизации нашего существования в условиях современных мегаполисов. Мне кажется, в прикладном и практическом плане эта сфера будет достаточно полезной и необходимой.

В. Даренский. Я хотел бы сделать некоторые замечания и дополнения ко всему сказанному, обозначая также свою проблематику, которую я хотел бы определить как парадигму социальной экологии. Экология охватывает не только собственно жизнь природы как среды человеческого обитания, но и сама среда человеческого обитания имеет внутренние законы самосохранения, специфическую свою “экологию”. В этом смысле социальная экология – это знание о том, как воспроизводится человеческое общество во всех своих проявлениях, потому что эти процессы воспроизводства тоже нарушаются.

Я попробую высказаться по порядку. Во-первых, по поводу понятия идеала, действительно, можно сказать такой парадокс, что нет ничего более жизненного, чем идеал. Потому что сама способность действовать целерационально в этом мире у человека определяется тем, что в структуре его сознания присутствуют некие идеальные модели действительности. Всё, что происходит, никогда не бывает до конца завершённым, никогда не бывает до конца понимаемым нами и так далее. И если мы не будем накладывать некую идеальную императивную матрицу на происходящие процессы и на собственные действия как такие же процессы этого мира, то мы ничего сделать не сможем. То есть, некая вакансия идеального состояния в нашем сознании должна быть, иначе само сознание работать не будет, так оно устроено. Если мы отрефлексируем этот момент, то увидим, что в нашем сознании всегда есть матрица идеальных моделей реальности и наших собственных действий, без которой мы ничего не можем сделать, ничего не можем понять: был бы просто хаос. М. К. Мамардашвили называл это “машиной понимания” или “машиной восприятия”. Они не носят никакого эмпирического характера: это модели, по которым мы воспринимаем.

В этом смысле идеалы имплицитно присущи сознанию как таковому. Как только возникает сознание, возникает и идеальная матрица. Когда ребёнок первые слова произносит – у него уже есть идеальная матрица восприятия мира, иначе он не сможет язык употреблять осознанно, это будет просто повторение звуков. Это, так сказать, “протоидеал” – это просто восприятие мира как некой понятной целостности и своих действий как осмысленных и вписывающихся в этот мир. Это протоидеал, на основании которого все остальные “надстраиваются” как вторичные культурные образования.

Поэтому может быть высказан такой парадокс: идеал – это то, собственно, что определяет вообще нашу жизнь как таковую. Не идеал в смысле романтиков, не “вечно женственное” и не абсолютно совершенный социальный строй, – это уже третичные-четвертичные идеалы, это уже образования, очень отчуждённые от первичного понятия слова “идеал”. Когда идеал становится неким проектом, он переходит в конструктивную стадию интерсубъективного характера. То есть, мы можем проецировать в желаемое будущее некие модели деятельности – для себя лично, для какой-то общности людей, для человечества в целом.

Если мы рассчитываем на какую-то реализацию, то идеал в этом модусе называется проектом. Если же мы считаем, что это моральный императив, то в этом модусе он называется утопией. Утопия выполняет совершенно конкретные функции, утопии и не нужно реализовываться – главное, чтобы она была. Она придаёт смысл нашим действиям, рассчитанным на реализацию высших ценностей, не имеющихся в самой эмпирической действительности, нас окружающей, – и с точки зрения этой действительности они могут казаться бессмысленными, как и сама утопия. А в определённые моменты утопия выполняет социально-интегрирующую роль и роль социального проекта.

В свою очередь идеология – это нечто среднее между проектом и утопией. Там есть элементы утопические, есть элементы проективные, но это некая конструкция, которую можно транслировать в обществе как более или менее приемлемую. Это социально-интегративное образование. Идеология тоже всегда есть. И тут тоже своего рода парадокс: общества, которые так нарочито заявляет о своей свободе от всякого рода идеологии, как раз являются более всего идеологизированными. Если мы посмотрим на современную глобальную идеологию, которую Америка силой пытается всем навязать, то на самом деле эта идеология более жестокая и более нетерпимая, чем коммунистическая. Но носители этой идеологии вообще этого не понимают. И у нас критического отношения к ней у большинства людей не возникает, возникает только у отдельных интеллектуалов или у обиженных жизнью. Две категории.

Считается, что советское общество – это закрытость, тоталитарность, манипуляция сознанием, идеология и так далее, – но у нас к концу советского периода, в семидесятых годах, ещё задолго до М. С. Горбачёва (я 1972 года рождения, я помню жизнь примерно с конца семидесятых), – в то время большинство людей не верило ни к какие эти коммунистические идеалы, каждый думал о чём-то о своём, абсолютно индивидуалистическая мораль распространялась, такая же, как на Западе, или даже ещё хуже. Это было уже в семидесятые-восьмидесятые годы, и отнюдь не в девяностые. Я впервые столкнулся с убеждёнными марксистами, которые верили в эту идеологию и проклинали М. С. Горбачёва, в 1991 году, когда поступил в университет, когда уже советский строй закончился. Прожив до этого девятнадцать лет среди нормальных людей, я не видел ни одного человека, который верил бы во все эти вещи. Вот закономерность: так называемый “тоталитарный” режим порождает критическое мышление именно на уровне массового сознания, а не группки интеллектуалов, а так называемое “свободное общество” его уничтожает. Это исторический факт, который еще никто не объяснил по настоящему.

У нас научный и околонаучный дискурс формируется людьми, которые выросли, как правило, в интеллигентных кругах, в рамках какой-то интеллектуальной корпорации, которая несколько поколений существует. И у них складывается иллюзия, что те представления, которыми они живут, являются всеобщими (а если не являются – то это якобы признак “отсталости” и т. п.). Они думали и думают, что – да, советский народ во всё это верил. Ничего подобного, никто ни во что это никогда не верил и никакого такого “светлого будущего” не ждал, жил тем же самым сегодняшним днём, как и сейчас. Поэтому то, что происходит в 1990-е годы и сейчас, – это прямое продолжение предшествующей эпохи: никаких радикальных изменений в 1991 г. в массовом мировоззрении не произошло. Это иллюзия тех, кто делал политику и делал идеологию.

Что касается именно проекта будущего как такового, глобального и так далее. А. С. Панарин, который здесь упоминался, выстроил достаточно интересную модель: сейчас закончился проект Просвещения, который предполагал, что прогресс всякого рода – и технический, и культурный, и так далее – должен распространяться на всё человечество. Ныне же западный мир взял курс на корпоративное стабильное благосостояние за счёт всего остального человечества – и в этом смысле он как бы предал проект Просвещения. Фактически же он перешёл к модели “благоденствия для избранных”, которая раньше прошла апробацию в тоталитарных режимах, вплоть до нацизма и так далее, как это ни странно. По виду идеи противоположные, а практику они исповедуют ту же.

У киевского социолога Е. И. Головахи есть концепция глобального сословного сообщества: он говорит, что парадигма XXI века – это “глобальное сословное общество”, и что возможна “антисословная революция”, которая изменит мир. Мне в это особо не верится, поскольку господство “первого мира”, так называемого “золотого миллиарда” основано на монополизации финансовых и других ресурсов планеты; соответственно, их военный потенциал всегда будет на порядок выше всего остального мира. Поэтому победить их в прямой борьбе невозможно. Но проблема в том, что этого не нужно делать ни в коем случае, потому что это закончится глобальной катастрофой.

На самом деле существующий мировой порядок уже разрушается изнутри. Дело в том, что внутри самого западного мира происходит социальный коллапс. Там разрушается базовая социальная структура – семья. (То же самое, естественно, происходит и у нас, поскольку мы лишь заимствуем проблемы западной цивилизации, добавляя их к своим собственным – это наша “парадигма”). Это как бы энтелехия современной западной цивилизации. Она не в том, что там всё обессмысливается, – это уже скорее следствие. Там ситуация состоит в том, что принудительно самими формами жизни в техносфере формируется тип человека, который я называю эголатрическим. Эголатрия – это поклонение своему эго. Эго – это не “я”, это не личность, это именно самовозрастающий источник наших искусственных желаний. То есть, чем больше ты его удовлетворяешь, тем больше он возрастает в своих запросах. Это не телесность, не “Я”, не личность, не самосознание – это просто некая модель осуществления человеческого существа в этом мире, которая действует как тотальность желания, совершенно не связанная с фундаментальными экзистенциальными целями человека. Эти желания принципиально искусственные, они не имеют отношения к целям человеческой жизни, даже самым базовым, таким как само её воспроизведение.

Человек современной цивилизации принудительно формируется в рамках эголатрической морали, стремления к материальному комфорту. Здесь уже было сказано в первом выступлении, что средства замещают цели. А почему это возможно? Да потому, что сами средства начинают переживаться как некие цели. Человек стремится к независимости ради самой независимости: вот это состояние само по себе доставляет ему удовольствие, и всё. Оно – не средство, это и есть сама цель. Это нормальное эголатрическое состояние, культ искусственного Эго, не имеющего вне себя никаких целей и ценностей. Поэтому иногда эту цивилизацию называют наркотической. В каком смысле? В том смысле, что само состояние, к которому человек стремится, – зарабатывать деньги, добиваться комфорта, положения, “успеха” так называемого, и всего остального – в состоянии эголатрии это не средство, это самоцель. Причём это самоцели, которые переживаются как некое самодостаточное состояние, доставляющее удовольствие. И в этом смысле это подобно употреблению алкоголя, наркотиков и тому подобного.

Никакого экзистенциального смысла во всём этом нет, это не самореализация личности, это совсем другое. Но это состояние само по себе комфортно, человек в нём пребывает и чувствует удовлетворение, и всё, больше ничего не хочет и ненавидит всех, кто этому как-то мешает (“Ад – это другие”), – отсюда, по сути, истерическое стремление к свободе. К свободе от других, от каких либо целей для Эго, которое хочет быть только самоцелью. Это некое подобие наркозависимости. Причём если человек, потребляющий алкоголь или наркотики, быстро гибнет (это фактически латентные формы самоубийства), – то здесь это может длиться очень долго. И если начнут искусственными средствами продлевать физическое существование тела, то это может длиться очень долго – и абсолютно бессмысленно.

Так вот, дело в том, что на самом деле это, слава Богу, невозможно. У нас кроме тела есть ещё телесность как некая метафизическая субстанция человеческого бытия. Телесность предполагает свое воспроизводство, а это невозможно в режиме эголатрии, которая знает только тело как “инструмент желаний”, но не знает телесности. Эголатрия не знает семьи и жертвенной этики, без которой семья невозможна, без которой общество физически вымирает – его телесность исчезает.

Что такое телесность? Это тело как носитель законов бытия. Как христиане говорят: тело это храм Духа Святаго. Каждый человек может понять, что если тело – это некоторая вещь, которую мы используем по нашей потребности, то телесность – это то, благодаря чему мы это осуществляем себя как личность, как духовное существо. Телесность – это такой способ жизни нашего тела, при котором оно реализует некие высшие ценности, высшие цели. Например, аскеза во всех религиях – пост и так далее, – это не что иное, как осуществление телесности: осуществление духа с помощью тела. А семья есть осуществление души посредством тела.

Поэтому мне кажется, что лучше в вопросе о телесности обращаться не к современным западным авторам, потому что они связаны с секулярной “парадигмой желания”, а лучше обращаться к традиционным цивилизациям: там тело понимали в модусе телесности, а не тело как таковое. Особенно в христианстве, где говорится, во Христе полнота Божества обитала телесно, то есть, телесно осуществилась полнота Божества. С христианской точки зрения тогда возникает вопрос: что такое тело вообще? Это же мистический факт, это не эмпирический факт, это нечто непостижимое само по себе, раз полнота Божества могла телесно осуществляться. Под телесностью тогда здесь подразумеваются какие-то абсолютно сверхъестественные вещи. Так что базовое понимание метафизики тела и телесности следует искать в Традиции, а не в текущей секулярной литературе, хотя она тоже по-своему интересна.

Теперь, собственно, о той модели социальной экологии, которую я мог бы разрабатывать. Есть такой термин, и есть публикации на эту тему, но они носят скорее валеологический характер. То есть, имеется в виду, что общество должно быть построено так, чтобы в максимальной степени способствовать сохранению здоровья, хороших отношений и так далее в стиле Д. Карнеги. На самом деле сама эта проблема напрямую связана с перспективой цивилизации. Дело в том, что формирующийся эголатрический индивид теряет способность к физическому воспроизведению жизни: разрушается семья как базовая социальная структура. Семья построена на жертвенной этике, на способности взаимного самопожертвования для сохранения самой семьи и для сохранения жизни как таковой. У эголатрического индивида эта этика разрушается. Поэтому это всё идёт к тому, что семей не будет, детей тоже почти не будет, а те, которые будут, тем более не смогут никакую семью иметь. Это уже перспектива ближайших поколений.

Поэтому “золотой миллиард” будет рекрутировать население из “третьего мира”, чем он уже успешно занимается; но это население, придя, мгновенно усвоит те же самые проблемы и в третьем-втором поколении тоже начнёт вымирать. Значит, что происходит? “Золотой миллиард” окружён населением, которое ещё продолжает жить в более или менее нормальных семейных структурах, воспроизводит такие структуры. А то, что вливается в “первый мир”, вливается и исчезает. Это парадигма XXI века. Поэтому не будет никакой там революции, упаси Бог, потому что это катастрофа, это сразу ядерный конфликт.

Но будет происходить этот процесс. Он будет происходить мирно, но это будет действительно цивилизационная трансформация. Фактически, парадигма XXI века – это сосуществование “третьего мира”, в котором проблемы всякого рода такие же, как и сейчас, материальный уровень жизни которого не будет особенно повышаться, ни в нашей стране, ни в других, по чисто экономическим причинам, – и “первого мира”, в котором этот уровень тоже будет потихоньку понижаться. Всё равно, будет существовать “третий мир” – жизнеспособное традиционное общество. Что такое “традиционное общество”? “Традиция” значит “передача”; традиционное общество – это общество, способное к воспроизводству. Вот его определение. Потом, когда оно разрушается, оно разрушается навсегда. Никакого общества, кроме традиционного, не бывает. Бывает просто какой-то такой инерционный период, когда оно ещё наполовину существует, наполовину не существует. Собственно, мы в такой период и живём.

Идея социальной экологии – это исследование того, как можно восстановить традиционное общество после того, как оно почти разрушено в инерционной фазе, поскольку другого пути выживания вообще нет. Это в общем-то беспрецедентная ситуация в мировой истории, и поэтому это страшно интересно. Здесь, кстати, прямой выход на глобалистику, на цивилизационную прогностику и так далее, но, конечно, не в каких-то слишком абстрактных вещах. Следует просто описать конкретные социальные механизмы, которые будут определять уже процессы глобального порядка. Дело в том, что эти глобальные процессы не где-то там далеко от нас решаются, но растут из совокупности локальных процессов, как говорится, “снизу”. Отсюда и связь между восстановлением общинной этики и глобальными процессами. Связь самая непосредственная: если мы на базовом уровне, на базовой социальной матрице любого общества не восстановим жертвенную этику, способность служить коллективу которая сейчас разрушается, – то мы тогда теряем фактически и нормальные формы трудового взаимодействия, и тогда люди становятся винтиками больших организаций, ими можно манипулировать как угодно, и тогда все разрушается: реальная экономика, семья и так далее. То, что называется общинной этикой, – это, может быть, не совсем правильное название. На самом деле, это просто этика, которая предполагает возможность и способность человека реально жить в коллективе. И если эта способность сохраняется, цивилизация сохраняется, то в зависимости от этого идут и глобальные процессы, связь тут самая непосредственная. Если доминирует эголатрический тип и разрушается общинная этика, то, соответственно, и сама цивилизация разрушается.

Я хотел бы ещё в заключение сказать о книге В. А. Малахова, поскольку тут затронута была эта тема, и потому что я о ней написал большую статью, она называется “Етика християнського етосу”, к вопросу о том, какую этику он там предлагает. Проблема в том, что он исследует сверх-бытийное основание этики. Он исследует не просто этику как некую модель, он рассматривает вообще, почему возможно этическое действие как таковое. Это кантовский вопрос: wie ist möglich, как возможно? То есть, как возможно действие человека по этическим каким-то правилам, а не по правилам самосохранения. И вот эта базовая структура, которая определяет вообще возможность этики как таковой, – она на уровне диалогических отношений “я – ты”. Причём, парадигмальными для таких отношений являются Бого-человеческие отношения, и поэтому, как известно, “если Бога нет, то всё позволено”. Однако, дело в том, что здесь опосредованная связь, этого сразу не видно, и поэтому при разрушении религиозной детерминации поведения у людей возникает иллюзия возможности так называемой “автономной” этики.

Это иллюзия того, что этика может быть независимой от каких-либо доэтических или сверхэтических факторов. Но эта иллюзия может существовать лишь в течение нескольких поколений, потом этика разрушится вообще. Это история доказала; но, как и каждую историю, это можно доказать логически. Можно и нужно доказать, что любая этика гетерономна, иначе это вообще не этика, а произвольная человеческая конструкция. Иллюзия “автономной” этики возникает в этот инерционный период, когда религиозные детерминации закончились, но хаос ещё не наступил. И несколько поколений живут с унаследованными от родителей навыками этического поведения и думают, что это нормально, что так будет всегда. Ничего подобного. Этого не будет. “Бога нет – всё позволено”, только не все сразу делают такой вывод на практике.

А когда мы как теоретики возвращаемся к основаниям этики, туда, где коренится сама возможность этического действия, – мы обнаруживаем, что она коренится в добытийном отношении “я – ты”. Но отношение “я – ты” может быть этическим в том случае, если “Ты” является неким Абсолютом, если к нему можно относиться как к Абсолюту. И здесь действует очень жесткий онтологический закон. А именно, человеческое “ты” можно воспринять как абсолют, ради которого можно отдать жизнь или, по крайней мере, по “золотому правилу” относиться к нему как к самому себе, – человеческое “ты” может быть абсолютом только тогда, когда человек уже имеет опыт Абсолюта как такового. Иначе другой человек для него никогда абсолютом не будет, он будет его воспринимать в лучшем случае как хорошего человека, с которым приятно иметь дело, а в худшем случае – просто как тело, которым можно воспользоваться.

Само этическое отношение основано на отношениях “я – ты” как абсолютных отношениях. Так вот В. А. Малахов и исследовал эти добытийные основания этики. А потом уже исходя из этого можно классифицировать разные типы, предложить свой тип, который в современном мире может быть реализован, рассмотреть те катастрофы, которые происходили в ХХ веке. Потому что, как Ф. М. Достоевский говорил, без Бога этика – страшная вещь, она может привести к таким выводам, к каким она и привела: по совести уничтожались люди в разных странах, в разных идеологиях. Это нам сейчас кажется, что это делали какие-то звери, варвары; а они-то считали, что так и надо, что это правильно, что они совершают этический поступок. Они делали это с чистой совестью. Это и есть то, о чём говорил Ф. М. Достоевский.

В. А. Малахов исследует эти катастрофы, ситуацию, когда некие первичные смысловые детерминанты выпадают, и после этого этика может превратиться в свою противоположность. Человек будет поступать именно по совести, думая, что так и надо, и будет творить страшные вещи. Вот эти два момента – ключевая проблематика “Уязвимости любви”. Многое там есть ещё, но это ядро, самое основное. И именно это ядро очень важно; в наше время, насколько я знаю, ни в Украине, ни в России никто именно так глубоко не берёт в этом отношении. Этика гетерономна по определению. А “автономная” этика – это иллюзия, это не этика, это просто конвенциальные правила поведения, которые легко разрушаются.

А. Коннов. Я так представляю себе своё место: хотелось бы развести – есть экологический кризис как реальная ситуация и реальная проблема, и есть экологический кризис как миф. Людьми удобно управлять с помощью мифов, как мы это, в общем-то, и наблюдаем. А в плане будущего нужно делать выводы о том, как следует себя вести, исходя из реальной ситуации, а не исходя из мифа. А как работают эти мифы – это мы все прекрасно знаем; это как миф об американской военной угрозе, к примеру. Все были уверены, что, действительно, Америка – это совершенно жуткая страна какая-то. Соответственно, сейчас есть миф об экологической угрозе, и стоит рассмотреть, какие выводы из этого делаются. Скажем, что нужно человечеству объединиться под эгидой единого правительства, например. Действительно ли это так? И кому выгодны именно такие выводы? Этот момент был бы очень интересен.

А другой момент – очень бы не хотелось забрасывать и чисто эстетическую проблематику. Может быть, анализ изображений природы – это тема не новая, но, всё же, не исключено, что получится довольно интересный материал. Как в Новое время видели природу, как её сейчас изображают – и как представляют природу будущего, например, в фильмах.

В. Даренский. Относительно первого момента – это совершенно естественно. Это общее правило: существует само явление – и существует миф по поводу него.

И. Парапан. Это понятно. Просто многие не хотят об этом слушать, потому что эта экология даёт очень хороший кусочек хлеба.

В. Даренский. Надо сказать, что в любом явлении есть само явление, и есть совокупность мифов по поводу него, которыми кто-то пользуется для своих целей. В этом смысле в ситуации с экологией ничего специфического нет.

И. Парапан. Но это очень серьёзное оружие. И я совершенно согласна с А. Ф. Конновым, потому что экология сейчас используется и как политика, и как способ овладения всем миром. Это очень серьёзно.

В. Даренский. Проблема экологической угрозы сама по себе отнюдь не мифологична – она в том, что она действует изнутри человека, она незаметна. Каким мы воздухом дышим в этих страшных городах, какую воду пьём, как мы живём: сидячая работа и так далее. К чему это приводит? Это приводит к быстрой физической деградации. Когда я призывался в армию, у нас было 36 % негодных к службе в строевых частях; сейчас – 88 %. И это произошло за пятнадцать лет! Вы знаете, что было в эти пятнадцать лет. Это когда молодёжь стала пить пиво с двенадцати лет, курить с девяти, а всё остальное время она сидит за компьютерами. В то время как ещё предшествующее поколение хотя бы играло в футбол. Отсюда физическая деградация. А следующее поколение будет ещё хуже, ведь это генетически передаётся. И в культурном отношении тенденция такая же. Как переломить ситуацию, если она на самом деле детерминирована вовсе не отдельными трудностями “переходного периода”, как обычно по наивности думают, но самыми глубокими цивилизационными факторами? Вот это и есть ключевой вопрос социальной экологии.