Десять записок бывшего бармена

то было давно в разных далеких далях. Практически в акватории всего Мирового океана, поскольку барменом я был флота пассажирского, загранплавания. И ходили мы на шикарных океанских лайнерах с различными туристическими нациями, проповедуя свой европейский уровень стояния за стойкой вверенного бара и твердую приверженность социалистической морали. Но о морали в сих кратких зарисовках говорить не стоит, потому что она здесь такова: человек (любой национальности) в баре делается немножко другим, чем в обычной жизни, и можно увидеть немало интересных ситуаций. А человек, который участвует в празднике жизни с другой стороны - с рабочей части барной стойки, может записать все это и теперь вот предложить вниманию читателя.
     Когда-то в советское время имелась на Черном море пассажирская линия, которую моряки называли "крымско-колымской" и не очень-то ее любили. Понятно за что: работать с "совками" после приличных "фронсов" означало унижение. И моральное зачастую, и материальное, само собой. Но мне нравилось. Особенно с капитаном Гарагулей, на теплоходе "Грузия". Это был уникальный человек-личность! Потому что его чудесный по тому времени, пахнущий неведомой европейской жизнью океанский лайнер на крымско-кавказской линии превращался в плавучую филармонию. И на борту теплохода можно было увидеть самых популярных артистов кино и театра, писателей и поэтов, знаменитых эстрадных исполнителей, художников, в общем, богемную элиту.
     Итак: Записка первая. Был я в то время барменом вторым, а значит, имелся и первый - старший. Непосредственное мое руководство. Ему-то я в шутку подарил деревянную скалку, мол, если что не так, то будет чем воспитывать вверенный коллектив.
     Сочи. Утро. Все туристы в городе. В баре пусто и скучно. И тут появляется невероятно яркая женщина, с каким-то порывистым движением парящего за ней невидимого шлейфа, и спрашивает сто граммов коньяку. Выпивает и уходит.
     Через полчаса: "Повторите сто граммов!" Еще через полчаса этого удивительного утра: "Сто коньяку и кофе!" И тут только, ну, раннее же утро, до меня доходит, что передо мной сидит Белла Ахмадулина! Я прочитал совсем недавно полюбившееся мне ее стихотворение, и она была в восторге: обслуга (это я) и то знает ее стихи. А я был в своем восторге, потому что получил автограф Беллы Ахмадулиной, оставленный ею на той самой деревянной скалке (ничего другого под рукой не оказалось).
     Но в то утро были еще сто граммов. Она пришла со своим спутником, Аксеновым. Тогда уже очень знаменитым, но еще не высланным в вынужденную эмиграцию. И как-то странновато Аксенов все время посматривал в мою сторону. А я, ну, утро же, никак не мог вспомнить его книги, а был даже фильм "Коллеги", и я бегал по пароходу и спрашивал про Аксенова: Но то утро было утром для всех. Я, конечно же, очень вскоре все вспомнил, а Василий Аксенов, изображая автограф, сказал: "О, эта та самая скалка..."
     Записка вторая. С той самой скалкой произошла точно такая же история еще раз: у Романа Карцева я попросил автограф сразу же, как только он появился в моем баре, а вот Ильченко почему-то мне казался второстепенным персонажем в их дуэте и я, как бы из вежливости, несмотря на то, что непьющий Виктор Ильченко по несколько раз в день заходил в бар, как бы, невзначай, уже в последний день предложил ему присоединиться в подписи к Карцеву. А зря я так вел себя. Виктор - актер не менее великий, чем Карцев и Жванецкий. А последний умудрился написать на торце той же знаменитой скалки: "Оставляя место для многих других! Михаил Жванецкий". Других было действительно много: плавучая филармония, все же, теплоход "Грузия".
     Записка третья. Алла Пугачева была у меня в баре два раза. И два раза это были совершенно разные "человеки     Записка четвертая. Передвинемся в Атлантический океан. Круиз Англия-Канары. И на наш пароход приезжает Бродвей! Режиссер, ведущие актеры одного из его театров. Они собрались ставить Чехова и для этого им было необходимо общение с русскими. Они решили, что проще всего это сделать на русском "пассажире". Высокая, белокурая женщина потрясающей красоты, лет тридцати, прима этого театра, каждый вечер приходила ко мне. В мой бар. И мы беседовали, очень даже понимая друг друга. Во-первых, потому что хотели этого, а во-вторых, потому что у меня под рукой был словарь. И я понимал, что эта сказочная женщина делает свою работу: ей же надо как-то разобраться с этими непостижимыми славянскими страстями и понятиями!
     Да, мне казалось, что понимал. Но когда в последнее утро, уже по высадке в Лондоне, эта чудесная прима зашла ко мне за стойку и поцеловала меня в губы, крепко обняв на несколько незабываемых мгновений, я потерял возможность что-либо понимать. И только спросил: "А что же раньше-то?" Она ответила мудро и жестоко: "Я знаю, чем это для тебя закончилось бы..."
     Записка пятая. Поздний вечер. Только что прошел наплыв посетителей, я еще в состоянии запарки. Два англичанина, под хорошим шафе, заказывают два джин-тоника. Я делаю напитки, ставлю два хайбола перед клиентами, они отпивают: И тут! Я четко вспоминаю, что тоник, лед и лимон в тех напитках есть, а джина добавить не успел! Кошмар, но обошлось...
     Записка шестая. В тех же английских круизах имелась голландская квота для туристов. И когда проходит посадка, то из-за английских таможенных порядков, на судне работает только один бар. Мой. Половина пассажиров - мужчины. И у них, как и везде, понятие отдыха начинается с рюмки. И вот человек двести в три или четыре ряда стоят перед стойкой единственного места на пароходе, где можно начинать свой круизный отпуск. Я мотаюсь за стойкой, как угорелый. Делаю напитки по десятку сразу, принимаю и комплектую заказы, и успеваю еще отпускать шутки на английский лад. Все довольны, особенно те, кто уже получил свой первый напиток. И только один, с красной рабоче-крестьянской мордой, стоял прямо передо мной и никак не отвечал на мои трижды "вуд ю лайк?", то есть "что вы хотите?" Ну, думаю, это - голландец, и спрашиваю: "Ду ю спик инглиш?", то есть "вы говорите по-английски?". И все рассмеялись по-доброму. А вот красномордый обиделся резко и не по-доброму. Как это, у англичанина спрашивать, говорит ли он по-английски? Сначала я был уверен, что завтрашний день для меня начнется на портомойке, так был скандален немой поначалу красномордый. Но потом и он оказался таким же, как и все, человеком: я накрыл шикарную, в русском стиле, с икорочкой и водочкой, поляну в обеденный для бара перерыв, и конфликт был исчерпан.
     Записка седьмая. Этот швейцарский интеллигент, лет сорока, сидел в моем ночном баре чуть ли не до утра, и мы имели с ним немало бесед. Он меня угощал, я его угощал - коротали время до закрытия. И вдруг: я вижу как мимо моего глаза летит стакан, еще советского производства, с толстым дном, и летит с хорошей бросательной скоростью. Я уклонился и, обернувшись, вижу, что сей "ядерный снаряд" разбивает витрину и застревает толстым своим ребром в зеркале, как неразорвавшееся ядро!
     Ничего себе! А если бы в глаз? А глаз-то мой!.. Его оштрафовали на все оставшиеся у него деньги. Мне - ни копейки, ни цента. Но пришел он в последний день ко мне в бар и предложил выпить по извинительно-примирительной рюмке. И я согласился: мне было невероятно интересно, почему он это сделал - этот свой ядерный бросок? "А потому, что мне было так хорошо, так хорошо, что чего-то такого эдакого не хватало:" Да, вот так: что такое хорошо, а что такое плохо. А если бы в глаз? А глаз-то мой:
     Записка восьмая. Кого должен ненавидеть всеми фибрами своей души любой свободно мыслящий человек? Правильно: охранников, пограничников и таможенников! Моряк советский проходил за свою жизнь столько этих тошнотворных досмотровых процедур, что ненависть к этим службам именно службам, а не к людям, служащим там, утвердилась на ментальном уровне!
     Этот хлопец с одной соплей поперек зеленого погона, сидел в углу кожаного дивана моего европейского бара. Досмотр - работа такая: унизительная, но необходимая. Для государства и для своего кармана. Надо быть бдительным! И тут вдруг: Хлопец в складках дивана обнаружил некую бумажку. Ого! Целый фунт английских стерлингов. Правда, пожелтевший от времени нахождения в сырости и плесени диванной щели. Но - энтузиазм бдительности?! Они перевернули все диваны в баре, которые были приварены к палубе намертво. (Так мне казалось до того момента.) Однако: фунтик оказался единственным.
     Записка девятая. Раз уж речь зашла о контрабанде, сознаюсь о конкретном ее случае в моей морской жизни. Единственном, о чем теперь-то я вспоминаю с сожалением. Глядя на мои честные глаза, таможенники часто меня пропускали даже без досмотра. Я ж мог тогда слона провезти для собственного благоденствия. Но: Нет у меня слонов и, видимо, уже никогда не будет.
     Мой приятель каким-то образом утерял сто тысяч итальянских лир. Это тогда было долларов семьдесят. Но суть была в том, что эти лиры были у него вписаны на входной декларации. И значит, на выход их необходимо предъявить тоже. Иначе не выйдешь. Где ж взять? Доллары, фунты, франки еще кое-как, а вот лиры? И пришлось мне выручать кореша:
     Запрятал я на приход эту стотысячелировую бумажку по принципу "бомба в одно место два раза не попадает". В тот самый диван, и прикрепил снизу на скотче. И заходит в бар тот же таможенник, с одной соплей на зеленом погоне, и идет сразу же и прямо к тому самому месту, и шарит автоматически рукой чуть ли не скотчу, хранящему мою контрабанду! Я уже прощался с флотом: Но все обошлось. Правда, флот сам попрощался со всеми нами.
     Записка десятая. Перед тем, как исчезнуть в известном направлении, некоторые пароходы еще славно поработали с уже поголовно нашими пассажирами. Вот тогда у меня вызрело мнение: "Чем больше я работаю с бывшими советскими, тем больше люблю собак:" Эти "новые" принялись привыкать к свободе, выдавливать из себя и окружающих раба, но сами часто оказывались рабами образовавшейся у них вседозволенности. Однако вместе с "этими" в заграницу потянулось множество настоящих и среди них даже великих людей.
     Когда я зашел в бар, Юрий Щекочихин уже сидел за стойкой. Мы поздоровались так, будто знали друг друга сто лет. Выпили очень много его любимого сухого вина и потом наши дружеские отношения продолжались долго, до самой его трагической гибели. Удивительный и смелый был человек:
     Ефим Шифрин в жизни такой же обаятельный, как и на телеэкране. Он расхаживал вокруг бассейна в плавках из одного только переднего треугольника и пытался острить с обслуживающим персоналом. Общения с пассажирами Ефим избегал. Он приходил несколько раз к моему бару с фотоаппаратом и одной и той же шуточкой: "Внимание, снимаю!" И смотрел в сторону моего официанта, стройного красавца-грузина.
     Если говорить о великих, то Никита Михалков в то время был еще не в полном своем величии. В тот ранний предновогодний вечер Михалков на редкость был один. От моего легкого подарка в виде джин-тоника величественно отказался. Привык за все платить сам. Тогда я сообщил, что первый напиток у нас в баре бесплатный! Никита Сергеевич улыбнулся и рассказал маленькую новогоднюю историю.
     В давней молодости, даже юности, Никита решил сделать на Новый год сюрприз одной девушке (которая очень даже нравилась ему) и принести ей 31-го числа елку. Родителей у девушки не было, и подарок оказался бы очень кстати. Елку Никита купил последнюю, тогда на все был дефицит, а день-то тоже последний! Но тут какая-то старушка пристала к нему: "Продай, да продай!" Только добрый парень сжалился, как оказалось, что у бабушки нет с собой денег, а идти за ними тут два квартала. Идет он уныло с этой елкой за бабкой и приходит к знакомому дому. Заходят они в знакомый подъезд и, конечно же, в квартиру именно той самой симпатии. Вот это подарок и сюрприз одновременно: старушка-то оказалась бабушкой родной.
     Никита лукаво улыбнулся: "Вот тогда, кажется, и был мой первый бесплатный новогодний напиток. И не только шампанское мы в ту ночь пили, но и напиток любви. Тоже, вроде бы, по-настоящему - первый. Так что, с наступающим Новым годом вас. Дорогие друзья!" И поднял еще один, естественно, бесплатный бокал джин-тоника.

Анатолий КАРПЕНКО-РУСЫЙ