Носила воду в решете...

Странная история приключилась с Верой, когда она сознательно утаила свое сорокалетие, задумав продержаться на цифре 39 еще пару лет. "Замылила", - как ехидно констатировали на работе, хотя эту дату в народе по какой-то традиции вообще не рекомендуют отмечать. Вера оправдываться не стала, в обед, таки принесла бутылку "шампусика", коробку конфет, понимая, что этим, конечно, "жажду" гулянья сослуживцев не утолит, но немного затушит "пожар". Ее оживленно "проздравили", помпезно именуя Вероникой (что, кстати, полностью соответствовало паспорту, но не устраивало ее по каким-то другим, скажем так, философским принципам), и выражая недоумение по поводу того, что взяла она себе глупо в повседневное пользование почему-то первую часть имени, а не вторую, более "козырную". Звучало это приблизительно так:

"Была бы Никой, может, более победно бы все сложилось..." Все это звучало почти как реквием по ней в целом, несостоявшейся в частностях, на фоне явно отлетевшей молодости.

Примерив на себя новый возраст, Вера ужаснулась. Вечером дома провела у зеркала лишние пятнадцать минут, зафиксировав при этом пару новых прорезающихся морщин и полное отсутствие блеска в глазах, который, собственно, и делает женщину женщиной в любые годы. Скорчила рожицу, показала язык и нанесла на физиономию такой слой крема, за которым можно было спрятаться целому женскому батальону.

Сын, как всегда припозднившийся и заявившийся домой с очередной новой свиристелкой, поймав ее на этом занятии, только присвистнул. Девчонка скользнула слегка презрительным взглядом, как по старому пыльному шифоньеру, который вспомнил о тех временах, когда был еще юным деревцом. Выключив настольную лампу, Вера какое-то время тупо сидела в полной темноте, пока за окном не проступили силуэты деревьев, окантованные лунным светом. "И вокруг стояли тени снов, желаний и растений"... - звенькнула вдруг где-то внутри строчка, обещающая продолжение. Перехватило дух, как в юности, когда слова приходили одно за другим и выстраивались в четкие рифмованные рядки. И Вера поняла, что с ней не так: она уже сто лет не бралась за перо и гитару. За то, что столько давало душе и даже служило некоей визитной карточкой в "узких компаниях ограниченных людей", в основном сверстниц, такого же не совсем устроенного бабья. Они всегда слушали благодарно, с упоением, наверно находя в ее песенках отзвук своего, глубоко личного.

Когда-то, давным-давно (почти восемь лет назад), она со всем своим "жалистным" репертуаром даже заявилась на бардовский слет, не уверенная в себе, но возмечтавшая покорить аудиторию откровениями. Странно, но снисходительное жюри, выслушав, выдало "пропуск" для участия в концерте лауреатов. Триумф превратился в позор. Начисто забыв текст про Гришкухомяка, она что-то промямлила, о том, что тому жилось плохо. Чем, впрочем, сорвала веселый шквал зрительских аплодисментов, по-видимому пожалевших ее и испугавшихся, что если они не захлопают в ладоши, она грохнется прямо на сцене в обморок.

"Господи, всего каких-то десять лет назад я была способна на такие подвиги. Как же безумно молода я была тогда", - с этой мыслью Вера попыталась уснуть, дав себе слово, что завтра же придумает план спасения от наступающих на пятки лет. Промучавшись с полчаса, она поднялась, вытащила из-за шкафа настолько запыленную гитару, что на поверхности той можно было оставлять письмена, и взяла несколько аккордов. Гитара печально брякнула расстроившимися струнами. "Точно так же, как я, стареет, - подумала Вера и поцеловала ту, предварительно протерев носовым платочком, в бочок.

Удивительно, но это прикосновение ее странно взволновало. Где-то еще с полчаса, с горем пополам, она настраивала инструмент, чертыхаясь на чем свет стоит, и проклиная свежий маникюр (по поводу дня рождения). А когда он зазвучал чисто и нежно, вспомнила старую песенку о тщетности бытия, придуманную сразу после развода с мужем. О чем? Да о том, как носила воду в решете, не искупаться, а напиться, и верила: посуде биться - на счастье, а не к нищете.

Пожалуй, вот так музицировать она смогла бы до утра, если бы не раздраженный стук в стену от сына: "Маманя, кончай свой кошачий концерт, совсем ополоумела, уже первый час ночи!".

Когда утром он заговорил на ту же тему, лениво ковыряясь в омлете, было желание стукнуть его по голове сковородкой, как будто он подсмотрел в замочную скважину ее за каким-то неприличным занятием. Но Вадька был настроен миролюбиво и даже выдал ей информацию о приходящемся на выходные фестивале авторской песни. В его репликах: "А почему бы тебе не тряхнуть стариной?", "Рискни, вернешься с лаврами" и т.д., конечно, благих пожеланий было куда меньше, чем иронии. Но Вера, не обращая на это внимания, уже рылась в телефонном справочнике, отыскивая номера тех, "кто пойдет с ней на дело". Были у нее две подруги, которых она привезла "от костра" из тех давних времен, когда житие в палатке не грозило никаким радикулитом, а чашка чая из прокопченного котелка, грела покрепче горячительного.

Девчонки (сколько бы лет ни прошло, ровесники всегда остаются в одной поре, заметьте юношеской, откуда совершенно логично переходят к следующей фазе, именуя друг друга, по законам крайности, уже стариками и старухами)) откликнулись охотно, хотя одной нужно было отпроситься у мужа, а другой у дочери, что собиралась ее скоропостижно сделать бабушкой.

Трясясь в битком набитом автобусе, везущем народ на дачные сотки и обсуждающем все огрехи урожая этого года, они чувствовали себя певчими птичками, случайно попавшими в курятник. От этого смеялось особенно легко. Даже прилично весомые сумки (теплые вещи на предмет дождя и непогоды, и немного продуктов) руки не оттягивали, когда они ступили на территорию бывшего пионерского лагеря, прописавшего под своей крышей бардов на короткие два дня. Под ногами щелкали желуди и мелкие грецкие орехи. Солнце еще грело сквозь пожелтевшую листву, откуда-то по-домашнему тянуло запахом походного супчика. У Веры возникло чувство, что она возвратилась откуда-то издалека туда, где без особых удобств и шика удивительно комфортно. Так, что хочется весь мир обнять.

Но обняли именно ее... Неизвестно откуда подскочивший парень взял ее за плечи и, вглядываясь в глаза, проникновенно произнес какую-то чушь о том, что они обязательно должны пообщаться. Отделываясь общими фразами о том, что именно для этого все они здесь и собрались, она сразу поняла, что он имеет в виду нечто иное и личное, этот свалившийся с неба ангелочек с голубыми глазками. Утверждающий, что их уже знакомили, что он эту дату даже в календаре отметил, как выдающуюся. Что он никогда ни на кого так "не западал". Что это судьба, что они опять встретились.

- Чокнутый какой-то или маньяк, - сделала вывод одна из подруг, - держись от него подальше, это какой-то розыгрыш.

- Это когда же ты с ним успела познакомиться, - ревниво подключилась другая, - с этим малолеткой? И, главное, нам ничего не рассказала. Так у тебя есть своя тайная жизнь?

Вся ее жизнь, явная до скукотищи, была известна им в малейших деталях: работа - дом, дом - работа. Периодические бои с сыном, который не хотел вмещаться в рамки, навязываемые ею. Сердечный друг, что появлялся рядом только тогда, когда жена уезжала в отпуск или гостила у мамы, то есть непредсказуемо и мимолетно. Звонки от свекрови, считающей своим долгом "сквозь годы и даты" напоминать время от времени о том, что она неправильно воспитывает "их" мальчика. Да что там говорить. Вывернись она наизнанку, и то бы больше не смогла о себе поведать. Но они быстро успокоились, приняв условия игры, и с упоением наблюдая, как Вера старательно "маскируется" от нового знакомого, боясь выглядеть нелепо, что все искал и искал ее глазами, как потерявшийся щенок.

Даже предположили глубокомысленно: "А может, это твой шанс, Верка?"

- Мой шанс - спеть романс, - отделалась она глупой рифмой, чувствуя, как предательски волнуется перед прослушиванием. Да, решилась таки повторить юношеский подвиг и "показать" жюри новую песенку, что родилась позавчера от одной случайной строчки, а превратилась в маленькую оду лунному свету. Еще неотшлифованную, еще неуверенно звучащую, но ведь звучащую в ней и рвущуюся наружу. В том, что "группа поддержки" не подведет, она была уверена куда больше, чем в себе.

Так все и получилось. До скамейки мэтров она добралась ближе к сумеркам, когда народ думал скорее об ужине, чем о творчестве прослушиваемых, всех поголовно "рвущихся" в звезды. Голос пересох на первой же строчке. Все остальное исполнение Вера мучительно думала о том, как ей хочется отхлебнуть минералки из стоящей перед "главным судьей" (седовласового, с забавной шапочкой на макушке, на которого она всегда готова была молиться) бутылочки с соломинкой. А еще она пыталась удержать предательскую дрожь в правой коленке, от которой подпрыгивала не только гитара, но и неуверенный голос.

Овации, которые попытались устроить подруги, никто не поддержал. А Вера, с видом провинившейся школьницы, на виду у всех прослушала лекцию о том, что и без того знала: что текст хорош, но ведь его нужно уметь подать. Что аккомпанемент хромает по всем статьям. "Вы еще добавьте что-нибудь насчет возраста, и я пойду и показательно застрелюсь в ближайшей посадке", - думала она, краснея, и давая себе страшную клятву, что больше никогда и ни за что в подобное действо не встрянет.

Не дожидаясь, пока вывесят списки тех, кто примет участие в концерте лауреатов, она ретировалась "огородами", придумав какую-то отговорку для подруг, сделавших большие глаза и явно настроенных на долгий и упоительный вечер. Сбежала, как с тонущего корабля, хотя, по большому счету, потенциальной утопленницей чувствовала именно себя. Понимая, что теряет от ухода очень многое. Был особенный "кайф" (понятие от сыночка) в том, чтобы посидеть, завернувшись в одеяла до поздней ночи, слушая других. Таких молодых, не комплексующих. Рифмуя порой откровенную чушь, они были так бесшабашны, так смелы, так виртуозны в игре, что им хотелось подпевать. Таща домой несъеденный тормозок и гитару, что пудово оттягивала руки, она не знала, плакать или смеяться от всего, что произошло. Но не хватало еще, чтобы в нее публично "тыкнули" пальцем, мол, вот эта та самая, почти пожилая и ни на что не способная мадам.

Сын дома сделал большие глаза, явно не ожидая ее к вечеру, его девчонка вообще вытаращилась на струнный инструмент в руках этой "тетеньки". Запершись у себя в комнате, Вера успокоила дыхание и провалилась в сон, как в спасение.

Воскресенье, которое она мечтала прожить совсем иначе, на природе, в городе не задалось. Приготовленный борщ оказался пресным, телевизор гнал чепуху. Не прибавил настроения и вопрос озябшего продавца овощей, печально спросившего ее, когда она попросила продать ей пару огурцов и столько же помидоров: "Слушай, один живешь?" Машинально ответила правду, что с сыном. А когда подняла глаза и увидела, что тот один в один поход на мэтра (та же проседь, та же печаль в глазах, только более запущенный и без шапочки), поняла, что на грани истерики. Нервно хихикнула и потопала домой, стирать.

Только это потрясающее сходство задержало от грубости, когда этот самый продавец появился в проеме ее дверей с нижайшей просьбой помыть руки и попить воды. Не прогнала только потому, что руки у того действительно были в грязи, а физиономия - абсолютно озябшей. А когда он, совершив гигиеническую процедуру, заметил гитару в углу, где она ее бросила по-сиротски вчера, попросил: "Сыграй, а?" она сыграла. О таком говорят: была в ударе. Может пытаясь что-то доказать себе или вообще всей вселенной. Или потому, что этот чужой небритый и неухоженный мужчина оказался удивительно хорошим и внимательным слушателем, она отстрадала несколько песенок искренне, на таком подъеме, что у самой защемило сердце, как никогда и нигде перед другой аудиторией. С полным ощущением сатисфакции. Чем бы закончился этот импровизированный концерт, неизвестно, если бы не появился сын. Поздний гость, увидев в доме мужчину, торопливо засобирался, ломано объясняя, что у его жены (там, дома) такой же чудный голос. А детей у него целых трое, и двое из них постарше хозяина будут. Будто оправдывался в чем-то.

- Что это было? - только и спросил Вадька, когда дверь за гостем закрылась.

- Концерт по заявкам трудящихся прилавка. - С вызовом ответила Вера. - Ты же не хочешь меня слушать.

- Очень даже хочу, - ответил он, как больной. - Но только завтра, полежи, отдохни, ты переутомилась. Тебе чай приготовить, моя бардесса? Да не переживай ты так, было бы из-за чего. Кстати, даю добро тебе ре-пе-пе-пети-ро-вать. По ночам. Говорят, что ты имела успех. Девчонки (в его устах "девчонки" звучало забавно) твои звонили, тарахтели что-то насчет того, что, хотя ты не попала в списки лауреатов, тебя даже какой-то член жюри персонально спрашивал. А еще они сказали, что некий Дима разыскивал тебя по всему лагерю, чуть не утопился в ближайшей луже. Это что, очередной поклонник твоего таланта или нечто большее?

"Это мальчик, который обознался", - хотела ответить Вера, но не стала уточнять. Зачем и для чего. Имя внезапно вырвало из памяти давний эпизод. Такой же фестиваль, лет пять назад. Костер, обжигающий чай из пластикового стаканчика, и парень, что ловил каждое ее слово и взгляд. Когда она, устав от его внимания, сказала ему, что совсем старая (это в 35 лет! Идиотка!), он стал возмущенно доказывать ей, что женщина становится старой, только тогда, когда умирают желания. Что у них и разницы-то всего какие-то десять лет. Еще чуть-чуть и он ее догонит. Это так рассмешило Веру тогда. Представила себя на празднике 1-го звонка. Она - почти невеста, ловящая взгляд Олежки из параллельного (доловилась, их брак оказался недолговечным и поистине бракованным) и этот малыш, потерявшийся за большим букетом цветов, и больше всего на свете боящийся уписаться на первом в его жизни уроке. Берет она его на руки и несет, пока он звонит в колокольчик. Ничего себе пара. С того слета она сбежала точно так же, как Золушка. И вот пять лет спустя напороться на те же грабли... Это же нужно придумать такой поворот сюжета.

Сюжет не сюжет, но из зеркала на нее взглянула та, которой имя Ника вполне соответствовало. Этот незапланированный поход за впечатлениями, эти песни, которым она разрешила прозвучать после долгого молчания, легким ластиком будто прошлись не только по душе, но даже по лицу, стерев намек на две морщинки и включив огонек в глазах.

Улыбаясь неизвестно чему, она весь вечер будто порхала по квартире. Придумывая, какой дорогой отныне нужно ходить к дому, чтобы не напороться на реализатора овощей и фруктов, зачем человека в краску вгонять. И прислушиваясь к новой песенке, что начала проклевываться где-то внутри: "Поплакать? Не положено. Святая простота, ведь все в душе разложено, как надо, по местам. Гармония вселенская, пусть мир вокруг торчком, луна в окошке светится наивным светлячком"...

И будет эта песня про нее, собирающую кубики в одну судьбу. Ну и что, что рассыпаются, ерунда. Грустная песенка? Не совсем. И необязательно петь ее в больших залах. Так, для души, для немногих. Может быть кому-то, когда-то, где-то эти нехитрые строчки лягут на душу нужным фрагментом из головоломки пазла. И получится картинка. Очень даже симпатичная.

© Елена КАРПЕНКО

Высказать свое мнение и обсудить прочитанное вы можете в нашем Форуме