Жила-была я в Гарлеме, а все мои знакомые ужасались: "Бедная девочка, живет в Гарлеме. Какой кошмар!". Я бродила по улицам, глядела на жизнь вокруг и думала: "Жизнь как жизнь. Ну, некрасивая... Ну, грязная... Но где же хрестоматийные ужасы?" С эффектом присутствия всегда так: тем, кто переживает из прекрасного далека, всегда страшней, чем тем, кто в центре событий. Целый год, на удивление черных соседей и белых друзей, ходила я туда-сюда по Гарлему. И ничего. "Может, - думаю, - это все благодаря закалке: замужеству общим стажем в восемь лет, и полугоду, проведенному в Токио на травяной циновке?"

Соседи сразу полюбили меня, это чувствовалось по теплоте их взглядов. Мне кажется, я понимаю их: сумасшедшая белая тетка с двумя мальчишками поселилась среди них и живет как ни в чем ни бывало.  Аборигены любили меня как местную достопримечательность, как невесть откуда залетевшую к ним белую ворону. В черных семьях меньше троих детей не бывает. У меня было двое. Когда же моя беременность сделалась очевидной для невооруженного стороннего глаза, я стала для местных совсем своей. Материнство, дети, беременность - все это здесь если не свято, то понятно и знакомо.

Я снимала жилье в доме, где было всего три квартиры. На лестничной клетке последнего этажа располагалась единственная квартира - моя. На перилах я сушила белье, а на площадке хранила коробки с разной утварью. Но, видимо, не только мне принадлежало это место, вкупе со всем, что здесь находилось. Кто был незримым хозяином, мне так и не довелось узнать, но за год я постепенно лишилась большого количества нужных вещей, начиная с лифчиков и кончая роликами. Мне казалось, что эпоха воровства одежды, сохнущей на веревке, давно миновала, что последнее упоминание об этом феномене можно найти у Астрид Линдгрен в "Малыше и Карлсоне", где жулики Шулле и Рулле воруют на крышах белье, - да и это выглядело уже архаизмом. Кроме меня в доме постоянно жила пара латиноамериканских стариков, не говорящих по-английски, и студенты, сменяющие друг друга с неуследимой быстротой. "Может, это старики?.. - думала я, - ведь на старости лет нелегко им менять привычки..." Так я размышляла и продолжала жить, где жила. Для поддержания адекватности читала "Побочные эффекты" Вуди Алена, купленные за один доллар на книжном развале.

Однажды полиция оцепила наш дом вместе с соседними зданиями. Я не могла войти, стояла в толпе и слышала, что говорили, будто полицейские ищут преступника, который через наше парадное проник на крышу и по крышам смежных домов куда-то скрылся. Решив непременно проинспектировать ход, которым ушел преступник, я обнаружила пропажу роликов. Когда мне становится особенно грустно, я представляю себе, как человек с лицом из страшилок катится по разновысотным гарлемским крышам на роликах моего семилетнего сына, и пальцы ног его торчат, как у волка из "Ну, погоди!". А детально обследованная мной в ходе облавы крыша над моей квартирой спустя несколько недель была обжита нашим семейством и стала использоваться для приема гостей, чае- и пивопития, а также для любования небом.

По соседству со мной, на боковой улице, жил дух нашего квартала. В лесу обитают лешие, в дому домовые, а он жил на улице. Видела я его каждый раз, когда выходила из дому. На вид ему было лет сорок - шестьдесят (у духов возраст смазан), зубов во рту не наблюдалось, был он из испаноязычных, носил седой хвост волос до середины спины и не расставался с собакой модной бойцовой породы. Один конец веревки толщиной с корабельный канат был привязан к шее собаки, другой к талии хозяина. Они всегда были вместе. В знойный день парочку можно было увидеть в тени дома на мостовой, истомленных, спящих, голых, и во сне продолжающих держать друг друга за поводок. Человек этот (если он хотя бы отчасти и был человеком) даже когда спал, казался главным. Похоже, что бесстрашные и доблестные американские полицейские вовсе его не касались. Пару раз уличный дух спас меня от неминучего штрафа. А все из-за того, что в Нью-Йорке действуют "правила уборки улиц" - бич автомобилистов. Каждое утро на полтора часа, означенных в объявлении, все должны освободить от машин правую или левую сторону улицы. Если ты этого не сделал, полицейский кладет под дворник твоей машины квитанцию о штрафе минимум в 35 долларов. Повезти не может. Можно проигнорировать платеж, но тогда по почте придет извещение о неуплате штрафа плюс 10 долларов за опоздание. Каждый месяц плюс 10 долларов. Безысходность. Промысел парковочных полицейских - собирать деньги для города; чем больше соберут, тем быстрее скакнут на следующую ступеньку служебной лестницы. Их дружно ненавидят все жители Большого Нью-Йорка, и в этом чувстве благородной ярости стираются расовые, национальные, возрастные, районные, половые и любые другие различия. Я практикую неформальные подходы, и обычно они мне удаются, но тут признаю свое полное фиаско - мне ни разу не удалось пронять ни одного такого волка, будь он китаец, черный или белый, молодой или старый, баба или мужик. Просто нелюди. И вот я в Гарлеме, больная, с температурой, выползаю к своей машине на целый час позже того времени, когда другие автовладельцы, забыв обо всем на свете, организованно прибежали и переставили свои машины, чтоб не получить штраф. Стоит моя старушка на пустой и чистой улице одна-одинешенька. Понимая, что шансов у меня нет, направляюсь вынимать из-под дворника ненавистный оранжевый конверт. А конверта со штрафом нет. Что за чудеса?! В поисках объяснения оглядываюсь по сторонам. Подпирая голой спиной стену дома напротив, на корточках сидел наш местный уличный и ласково на меня смотрел. Рядом с ним в улыбчивом оскале раскинулась его бойцовская сука. Беззубым ртом дух произнес волшебные слова: "Мами, - сказал он, обращаясь ко мне, - тут полицейский приходил, но я сказал ему, что ты скоро придешь, и чтобы он не давал тебе штрафа". Да-а, подумала я, с такой крышей можно жить в Гарлеме без проблем не год, а всю жизнь.

За год я исследовала буквально весь район, причем на законных правах, а не на птичьих туристских: и одна, и с детьми, и пешком, и на колесах. Мне было очень интересно, как здесь живут люди и каково соотношение правды и вымысла в старом мифе про Гарлем. Ко мне даже из-за границы приезжали гости, и я им устраивала экскурсии "По Гарлемским местам". Живя здесь, я пользовалась местными магазинами, поликлиниками, видеопрокатом, библиотекой. Все было дешевле, чем в других частях города. Ассортимент и выбор был не так широк, зато формальности и холодности было меньше.

Есть теория, по которой из трех библейских братьев, Сима, Хама и Иафета, именно от Хама (на иврите это имя означает "теплый, горячий") произошли все черные народы. Отрицательные черты местного населения в виде грязи, лени, игл от шприцов и гондонов под уличными скамейками уравновешивались общей доброжелательностью. Только не подумайте, что вам обрадовались бы, если бы вы явились сюда на шпильках и с любопытством на лице. Ну, может, случайно и пронесло бы, не знаю... Дразнить вообще не надо, тем более, что здешний народ продолжает считать себя обиженным и поэтому крайне легко воспламеняется. Надо понимать, что если проезжать по трущобам в блестящем белом лимузине с поднятым верхом и в голубом платье с развевающимся на ветру шарфиком, гарлемчане могут воспринять это как вызов и запустить камнем. То же касается мужчин: если, как герой Эдичка Лимонов, на каблуках и в обтягивающем белом костюме отправиться на закате дня гулять по глухим улочкам, - могут обидеть. Важно понять: чтобы, ничем не рискуя, смотреть и видеть, лучше всего стать невидимым для окружающих. Одеться неброско, котомочку за плечи, глаза под козырек и вперед. У тебя дело на 147-й улице в районе Ленокс авеню, вот туда ты и направляешься.

Иду, курю. Смотрю, жалею. Старые необитаемые дома заколочены по причине пожароопасности (бездомные согревались огнем костра, а не центральным отоплением), местные гостиницы закрыты по причине притонности (наркотики и проституция в Америке все еще вне закона). Я была в одной гарлемской гостинице. На всем здесь лежал налет криминальности: на заплеванной лестнице, на лицах постояльцев, будто сошедших с фотороботов "Их разыскивает полиция", на занавесках, даже на картинках на стенах. Но больше, чем два крана, расположенные в противоположных углах раковины (из одного лился поток кипятка, из другого ледяной воды, и смешать их было невозможно), поразила могучая фигура бандерши в амбразуре конторки и железное правило, басом объявленное ею оттуда: "Платишь за номер - заходишь. Вышел - все. Хочешь обратно - плати снова". 

Не подумайте, что я пыталась косить под свою - это и невозможно. Но в своих прогулках старалась выработать такую походку, посадку головы, манеру размахивать руками и бормотать на ходу, какую подсмотрела у местных жителей. Идет, например, навстречу зверовидный человек, и больше ни души на всей улице. Он обязательно пройдет рядом со мной - не переходить же на другую сторону (это как бежать от собаки). Человек держит руку за пазухой, будто сейчас вынет оттуда нож или пистолет. Если у мужика чешутся руки, а навстречу ему идет хрупкий интеллигент в очках, то, стычки, скорее всего, не миновать. Но если навстречу агрессивному амбалу, не глядя вокруг, идет пусть даже тот же очкарик, но жестикулируя и разговаривая сам с собой на ходу, то, вероятно, злой дядя пройдет мимо и пойдет искать другую, более подходящую жертву. Да и вслух с самим собой надо говорить только по-английски и ни в коем случае не встречаться глазами с теми, кого опасаешься. Возможно, остальные сами начнут вас побаиваться. 

Не очень-то здоровый вид у Гарлема: вереницы пустых домов с заколоченными окнами, много увечного люда, кто без руки, кто без ноги, и инвалидов в колясках столько, что впору соревнования устраивать. "Зато, - думаю я свое всегдашнее "зато", - все, как есть, "as is": оскал - так оскал, радость - так радость, и никто тебе слащавые рожи не строит из соображений приличия. Некрасиво порой, что ж, зато натурально, без пудры, в том числе сахарной".

Юлия Кричевская

  Журнал "Большой город"
№1 2004