Я думаю, что у каждого человека — своя вера в Бога. Каков человек — такова и вера. В ней проявляется весь человек, со всеми своими чертами — чувствами, мыслями, иллюзиями, страхами, надеждами и вдохновением. А еще вера несет в себе отражение того пути, который пришлось пройти человеку, обретая веру.

Так было и у меня. Сначала — чистейший атеизм, это понятно. Затем, в начале 90-х, прочитал «Нагорную проповедь» из Евангелия от Матфея и был совершенно изумлен. Это было не только эмоциональное потрясение. Невольно вспомнился Иешуа из «Мастера и Маргариты», появилось и стало нарастать ощущение ...«присутствия»... Потом, через пару лет я попал в Австралию, где уже много десятилетий существует большая русская община. Живущие там трогательно любят Россию: гораздо сильнее, чем мы с вами, не пережившие боль разлуки... Живя там, я внимательно прочел «Новый завет», регулярно ходил в церковь, и ...почти поверил в Бога! Себе говорил, что верю, а на донышке души жило сомнение! Куда же деться от извечного своего стремления к сомнению, к логике, к рациональному размышлению? Через год я вернулся, и постепенно заботы, да бесконечная работа свели почти на нет и мысли об этом, да и само религиозное чувство. Самому было противно, но начал снова ощущать себя атеистом.

В последние годы все больше стал обращаться к «проблеме человека». Честные, неконъюнктурные размышления с неизбежностью вели меня к философии, к поиску предельного смысла жизни, но не хватало... света в собственной душе, его ведь не заменишь никаким рассудком! Попытки обращаться к нерелигиозной философии, к общественным наукам, мало давали: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так, что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».

Постепенно, незаметно для себя я стал возвращаться к вере, но путем диким, западным, изуродованный псевдонаучными представлениями. Мне казалось, и, кстати, я до сих пор так думаю, что не должно быть иррациональной веры, для нее должны быть хоть какие-то объективные основания. Я не могу верить только потому, что верят все вокруг. Я должен иметь разумные объяснения Бога! Параллельно с этими размышлениями, на протяжении многих лет, читая о. Меня, религиозных мыслителей, я стал ощущать растущее чувство любви к Христу! Мне было безразлично — жил ли он когда-нибудь на свете или нет. Любим же мы литературных героев, льем над ними слезы! Любовь росла, а доказательств существования Бога не было... Я постепенно стал понимать, что это и неважно! Правда, не хватало еще полшага...

...Теперь я живу спокойно и гармонично, не мучаюсь никакими противоречиями! Я просто люблю Христа! Мне больше ничего не нужно, никаких доказательств!

Я долго и постепенно шел к этому, но последний шаг был стремительный и неожиданный, как из тьмы — в свет! Это произошло благодаря любви к конкретным людям! Не может человек благоговейно любить Христа, если он не любит такой же сильной любовью другого человека! Иначе это любовь не к Христу — человеку, отдавшему жизнь за людей, а маскирующееся под любовь первобытное чувство страха перед враждебным миром! Это стремление найти опору и защиту у более сильного — у Бога! Я не хочу такого Бога! Я не хочу никому слепо подчиняться и «любить» из-под палки. Я Христа люблю не как Бога, а как человека, сострадая ему, восхищаясь и гордясь им. Я не могу без волнения писать о совсем человеческих его чертах — он заплакал, когда узнал о смерти Лазаря, он не хотел своей смерти, помните, как он просил Отца: «Пусть минует меня чаша сия!» Разве всесильный Бог станет себя так вести? Для меня он — человек, такой же, как мы, и слабый, и сильный одновременно! Только безмерно прекрасный! Потому я его так сильно люблю!


Я не знаю, есть ли жизнь за последней чертой. Я часто думаю о смерти, но не со страхом, и не печалясь. Для меня смерть — это постоянно обжигающее напоминание о ценности жизни, о необходимости успеть выполнить свое земное, человеческое предназначение. И образ Христа мне служит не утешением в будущей, и может быть, несуществующей жизни, а вдохновением и образцом в этой жизни!