|
|
Дед Исаак очень много ел. Батоны разрезал
не поперек, а вдоль. В гостях бабка Рая постоянно за него краснела. Прежде
чем идти в гости, дед обедал. Это не помогало. Куски хлеба он складывал
пополам. Водку пил из бокала для крем-соды. Во время десерта просил не
убирать заливное. Вернувшись домой, с облегчением ужинал...
("Наши")
* * *
Познакомили меня с развитой девицей Фридой Штейн.
Мы провели два часа в ресторане. Играла музыка. Фрида читала меню,
как Тору, — справа налево. Мы заказали блинчики и кофе.
Фрида сказала:
— Все мы — люди определенного круга. Я кивнул.
— Надеюсь, и вы — человек определенного круга?
— Да, — сказал я.
— Какого именно?
— Четвертого, — говорю, — если вы подразумеваете круги ада.
— Браво! — сказала девушка. Я тотчас же заказал шампанское.
("Хочу быть сильным")
* * *
Я ненавижу кладбищенские церемонии.
Не потому, что кто-то умер, ведь близких хоронить мне не доводилось. А
к посторонним я равнодушен. И все-таки ненавижу похороны. На фоне чьей-то
смерти любое движение кажется безнравственным. Я ненавижу похороны за ощущение
красивой убедительной скорби. За слезы чужих, посторонних людей. За подавляемое
чувство радости: "Умер не ты, а другой". За тайное беспокойство относительно
предстоящей выпивки. За неумеренные комплименты в адрес покойного. (Мне
всегда хотелось крикнуть: "Ему наплевать. Будьте снисходительнее к живым.
То есть ко мне, например".)
("Компромисс")
* * *
Панаев вытащил карманные часы размером с десертное блюдце. Их циферблат был украшен витиеватой неразборчивой монограммой. Я вгляделся и прочитал сделанную каллиграфическими буквами надпись:
"Пора опохмелиться!!!" И три восклицательных знака.
Панаев объяснил:
— Это у меня еще с войны — подарок друга, гвардии рядового Мурашко. Уникальный был специалист по части выпивки. Поэт, художник...
— Рановато, — говорю.
Панаев усмехнулся:
— Ну и молодежь пошла. Затем добавил:
— У меня есть граммов двести водки. Не здесь, а в Париже. За телевизор спрятана. Поверьте, я физически чувствую, как она там нагревается.
("Филиал")
* * *
Дядя Хорен прожил трудную жизнь. До войны он где-то заведовал снабжением.
Потом обнаружилась растрата — миллион.
Суд продолжался месяц.
— Вы приговорены, — торжественно огласил судья, — к исключительной
мере наказания — расстрелу!
— Вай! — закричал дядя Хорен и упал на пол.
— Извините, — улыбнулся судья, — я пошутил. Десять суток условно...
("Когда-то мы жили в горах")
* * *
В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь
факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И
неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса...
("Заповедник")
* * *
Поэты, как известно, любят одиночество. Еще больше любят поговорить
на эту тему в хорошей компании. Полчища сплоченных анахоретов бродят из
одной компании в другую...
Уфлянд любит одиночество без притворства. Я не помню другого человека,
столь мало заинтересованного в окружающих. Он и в гости-то зовет своеобразно.
Звонит:
— Ты вечером свободен?
— Да. А что?
— Все равно должен явиться Охапкин (талантливый ленинградский поэт).
Приходи и ты... Мол, вечер испорчен, чего уж теперь...
("Рыжий")
* * *
— А где мои брюки? — спрашиваю.
— Вера тебя раздевала, — откликнулся Марков, — спроси у нее.
— Я брюки сняла, — объяснила Вера, — а жакет — постеснялась...
Осмыслить ее заявление у меня не хватило сил.
— Логично, — высказался Марков.
— Они в сенях, я принесу...
— Ты лучше принеси опохмелиться!..
Марков слегка возвысил голос. Апломб и самоунижение постоянно в нем
чередовались. Он говорил:
— Надо же русскому диссиденту опохмелиться, как по-твоему?!.. Академик
Сахаров тебя за это не похвалит...
("Заповедник")
* * *
Собственно говоря, я даже не знаю, что такое любовь. Критерии
отсутствуют полностью. Несчастная любовь — это я еще понимаю. А если все
нормально? По-моему, это настораживает. Есть в ощущении нормы какой-то
подвох. И все-таки еще страшнее — хаос...
("Заповедник")
* * *
Мир изменился к лучшему не сразу. Поначалу меня тревожили комары.
Какая-то липкая дрянь заползала в штанину. Да и трава казалась сыроватой.
Потом все изменилось. Лес расступился, окружил меня и принял в свои
душные недра. Я стал на время частью мировой гармонии. Горечь рябины
казалась неотделимой от влажного запаха травы. Листья над головой чуть
вибрировали от комариного звона. Как на телеэкране, проплывали облака. И
даже паутина выглядела украшением...
Я готов был заплакать, хотя все еще понимал, что это действует
алкоголь. Видно, гармония таилась на дне бутылки...
("Заповедник")
* * *
Однажды Горбовский попросил у Кирилла Владимировича машинку. Отпечатать
поэму с жизнеутверждающим названием «Морг».
Успенский машинку дал. Неделя проходит, другая. И тут Кирилла Владимировича
арестовывают по семидесятой. И дают ему пять строгого в разгар либерализма.
Отсидел, вышел. Как-то встречает Горбовского:
— Глеб, я недавно освободился. Кое-что пишу. Верни машинку.
— Кирилл! — восклицает Горбовский. — Плюнь мне в рожу! Пропил я твою машинку! Все пропил! Детские счеты пропил! Обои пропил! Ободрал и пропил, не веришь?!
— Верю, — сказал Успенский, — тогда отдай деньги. А то я в стесненных обстоятельствах.
— Кирилл! Ты мне веришь! Ты мне единственный веришь! Дай я тебя поцелую! Хочешь, на колени рухну?!
— Глеб, отдай деньги, — сказал Успенский.
— Отдам! Все отдам! Хочешь — возьми мои единственные брюки! Хочешь — последнюю рубаху! А главное — плюнь в меня!..
("Уроки чтения")
* * *
Судьба Быковера довольно любопытна. Он был младшим сыном ревельского фабриканта.
Окончил Кембридж. Затем буржуазная Эстония пала. Как прогрессивно мыслящий
еврей, Фима был за революцию. Поступил в иностранный отдел республиканской
газеты. (Пригодилось знание языков.) И вот ему дали ответственное поручение.
Позвонить Димитрову в Болгарию. Заказать поздравление к юбилею Эстонской
Советской Республики. Быковер позвонил в Софию. Трубку взял секретарь Димитрова.
— Говорят с Таллинна, — заявил Быковер, оставаясь евреем при всей своей эрудиции. — Говорят с Таллинна, — произнес он.
В ответ прозвучало:
— "Дорогой товарищ Сталин! Свободолюбивый народ Болгарии приветствует вас. Позвольте от имени трудящихся рапортовать..."
— Я не Сталин, — добродушно исправил Быковер, — я — Быковер. А звоню я то, что хорошо бы в смысле юбилея организовать коротенькое поздравление... Буквально пару слов...
Через сорок минут Быковера арестовали. За кощунственное сопоставление. За глумление над святыней. За идиотизм.
("Компромисс")
* * *
Политические обзоры вел Гуревич. Это был скромный добросовестный и
компетентный человек. Правда, ему не хватало творческой смелости. Гуревич
был слишком осторожен в прогнозах. Чуть ли не все его политические обзоры
закапчивались словами: "Будущее покажет".
Наконец я ему сказал:
— Будь чуточку нахальнее. Выскажи какую-нибудь
спорную политическую гипотезу. Ошибайся, черт возьми, но будь смелее.
Гуревич сказал:
— Постараюсь.
Теперь его обзоры заканчивались словами: "Поживем — увидим".
("Ремесло")
* * *
Отделом спорта заведовал Верховский, добродушный, бессловесный человек.
Он неизменно пребывал в глубоком самозабвении. По темпераменту был равен
мертвому кавказцу. Любая житейская мелочь побуждала Верховского к тяжким
безрезультатным раздумьям.
Однаждыя мимоходом спросил его:
— Штопор есть?
Верховский задумался. Несколько раз пересек мой кабинет. Потом сказал:
— Сейчас я иду обедать. Буду после трех. И мы вернемся к этому разговору. Тема интересная...
("Ремесло")
* * *
И вообще, чем провинились тараканы? Может, таракан вас когда-нибудь укусил?
Или оскорбил ваше национальное достоинство? Ведь нет же... Таракан безобиден
и по-своему элегантен. В нем есть стремительная пластика маленького гоночного
автомобиля. Таракан не в пример комару — молчалив. Кто слышал, чтобы таракан
повысил голос? Таракан знает свое место и редко покидает кухню. Таракан
не пахнет. Наоборот, борцы с тараканами оскверняют жилище гнусным запахом
химикатов. Мне кажется, всего этого достаточно, чтобы примириться с тараканами.
Полюбить — это слишком. Но примириться, я думаю, можно. Я, например, мирюсь.
И надеюсь, что это — взаимно...
("Ремесло")
* * *
В трамвае красивую женщину не встретишь.
В полумраке такси, откинувшись на цитрусовые сиденья, мчатся длинноногие
и бессердечные — их всюду ждут. А дурнушек в забрызганных грязью чулках
укачивает трамвайное море. И стекла при этом гнусно дребезжат.
("Дорога в новую квартиру")
* * *
Разговоры с Михал Иванычем требовали чересчур больших усилий. Они напоминали мои университетские беседы с профессором Лихачевым. Только с Лихачевым я пытался выглядеть как можно умнее. А с этим наоборот — как можно доступнее и проще.
Например, Михал Иваныч спрашивал:
— Ты знаешь, для чего евреям шишки обрезают? Чтобы калган работал лучше...
И я миролюбиво соглашался:
— Вообще-то, да... Пожалуй, так оно и есть...
("Заповедник")
* * *
Через месяц я оказался в школе надзорсостава под Ропчей. А еще через месяц инспектор рукопашного боя Торопцев, прощаясь, говорил:
— Запомни, можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Можно все! Но если можно убежать — беги! Беги, сынок, и не оглядывайся...
В моем кармане лежала инструкция. Четвертый пункт гласил: "Если надзиратель в безвыходном положении,
он дает команду часовому — "СТРЕЛЯЙТЕ В НАПРАВЛЕНИИ МЕНЯ..."
("Зона")
* * *
Из жизненных сумерек выделяются какие-то тривиальные факторы. Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно, и реки — тоже. Но я забыл, куда. Мне отомстят все тургеневские пейзажи, которые я игнорировал в юности.
("Письма к Людмиле Штерн")
* * *
То, что вы претенциозно называете грунтами, на 80% состоит из полусгнивших остатков пяти миллиардов почивших на этой планете людей. Неисчислимые мегатонны человеческих экскрементов (я уж не говорю об испражнениях домашних животных, пушного зверя и птичьем помете) пропитали ту неорганизованную материю, которую вы кокетливо называете грунтами. Романтики! Наивные идеалисты! Тошнотворная смесь навоза и человеческой падали — вот предмет ваших упоительных изысканий. Разложившиеся трупы нацистов, прах Сергеева-Ценского, Павленко, Рабиндраната Тагора, моча и кал ныне здравствующих членов Союза Советских писателей (кстати, тебе известно, что в ССП в полтора раза больше членов, чем голов) таков далеко не полный перечень отталкивающих ингредиентов, которые вы, ошельмованные простаки, самозабвенно нарекли грунтами. Пока не поздно, обратите взоры к небу!!! Но и тут не будьте слишком доверчивы и рассеянны, иначе голубь, проносящийся в синеве неба, капнет вам на рыло!
("Письма к Людмиле Штерн")
* * *
Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, т.е. беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас всё произошло, ждать
больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка — в надежде, что легализовавшись как писатель,
я стану весёлым и счастливым. Этого не случилось. Состояние бывает такое, что я даже пробовал
разговаривать со священником. Но он, к моему удивлению, оказался как раз счастливым, весёлым, но абсолютно неверующим человеком.
("Неповторимость любой ценой" (Игорь Ефимов))
* * *
Соседский мальчик ездил летом отдыхать на Украину. Вернулся домой. Мы
его спросили:
— Выучил украинский язык?
— Выучил.
— Скажи что-нибудь по-украински.
— Например, мерси.
("Соло на ундервуде")
* * *
Хармс говорил:
— Телефон у меня простой — 32-08.
Запоминается легко: тридцать два зуба и восемь пальцев.
("Соло на ундервуде")
* * *
Мне вспоминается такая сцена. Заболел мой сокамерник, обвинявшийся в
краже цистерны бензина. Вызвали фельдшера, который спросил:
— Что у тебя болит?
— Живот и голова.
Фельдшер вынул таблетку, разломил ее на две части и строго произнес:
— Это — от головы. А это — от живота. Да смотри, не перепутай...
("Ремесло")
* * *
Вообще я уверен, что нищета и богатство — качества прирожденные.
Такие же, например, как цвет волос или, допустим, музыкальный слух.
Один рождается нищим, другой — богатым. И деньги тут фактически ни при чем.
Можно быть нищим с деньгами. И — соответственно — принцем без единой копейки.
Я встречал богачей среди зеков на особом режиме. Там же мне попадались бедняки среди высших чинов лагерной администрации...
Бедняки при любых обстоятельствах терпят убытки. Бедняков постоянно штрафуют даже за то, что их собака оправилась в неположенном месте. Если бедняк случайно роняет мелочь, то деньги обязательно проваливаются в люк.
А у богатых все наоборот. Они находят деньги в старых пиджаках.
Выигрывают по лотерее. Получают в наследство дачи от малознакомых
родственников. Их собаки удостаиваются на выставках денежных премий...
("Иностранка")
* * *
Расходились мы около часу ночи. Шли и обсуждали Мусины проблемы. Зарецкий говорил:
— Здоровая, простите, баба, не работает, живет с каким-то дикобразом... Целый день свободна. Одевается в меха и замшу. Пьет стаканами. И никаких забот... В Афганистане, между прочим, льется кровь, а здесь рекой течет шампанское!.. В Непале дети голодают, а здесь какой-то мерзкий попугай сардины жрет!.. Так где же справедливость?
Тут я бестактно засмеялся.
— Циник! — выкрикнул Зарецкий.
Мне пришлось сказать ему:
— Есть кое-что повыше справедливости!
— Ого! — сказал Зарецкий. — Это интересно! Говорите, я вас с удовольствием послушаю. Внимание, господа! Так что же выше справедливости?
— Да что угодно, — отвечаю.
— Ну, а если более конкретно?
— Если более конкретно — милосердие...
("Иностранка")
* * *
— Ты писатель? Вот и догадайся. Что у женщины под юбкой, а у мужчины в голове?
Григорий Борисович смущенно опускает длинные младенческие ресницы.
— Не знаешь? Комбинация! — восклицает Бернович. — Ответ — комбинация! Понял? У женщины под юбкой... У мужчины в голове... Комбинация!
("Мы и гинеколог Буданицкий")
* * *
В ОВИРе эта сука мне и говорит:
— Каждому отъезжающему полагается три чемодана. Такова установленная норма. Есть специальное распоряжение министерства.
Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил:
— Всего три чемодана?! Как же быть с вещами?
— Например?
— Например, с моей коллекцией гоночных автомобилей?
— Продайте, — не вникая, откликнулась чиновница.
Затем добавила, слегка нахмурив брови:
— Если вы чем-то недовольны, пишите заявление.
— Я доволен, — говорю.
После тюрьмы я был всем доволен.
— Ну, так и ведите себя поскромнее...
("Чемодан")
* * *
— Ты выпил? — спросил Безуглов.
— Нет. А у тебя есть предложения?
— Что ты, — замахал ручками Безуглов, — исключено. Я пью только вечером... Не раньше часу дня...
Безуглова я знал давно. Человек он был своеобразный. Родом из Свердловска.
Помню, собирался я в командировку на Урал. Естественно, должен был заехать в Свердловск. И как раз на майские праздники. То есть могли быть осложнения с гостиницей.
Обращаюсь к Безуглову:
— Могу я переночевать в Свердловске у твоих родителей?
— Естественно, — закричал Безуглов, — конечно! Сколько угодно!
Все будут только рады. Квартира у них — громадная. Батя — член-корреспондент,
мамаша — заслуженный деятель искусств. Угостят тебя домашними пельменями...
Единственное условие: не проговорись, что мы знакомы. Иначе все пропало.
Ведь я с четырнадцати лет — позор семьи!..
("Чемодан")
* * *
Помню, умер старый журналист Матюшин. Кто-то взялся собирать деньги на
похороны. Обратились к Шлиппенбаху. Тот воскликнул:
— Я и за живого Матюшина рубля не дал бы. А за мертвого и пятака не дам.
Пускай КГБ хоронит своих осведомителей...
При этом Шлиппенбах без конца занимал деньги у сослуживцев и возвращал
их неохотно. Список кредиторов растянулся в его журналистском блокноте на
два листа. Когда ему напоминали о долге, Шлиппенбах угрожающе восклицал:
— Будешь надоедать — вычеркну тебя из списка!..
("Чемодан")
* * *
На меня очень сильно подействовал рассказ Тараса Шевченко,
записанный в его дневнике. Рассказ такой:
"Шел я в декабре по набережной. Навстречу босяк. Дай, говорит, алтын.
Я поленился расстегивать свитку. Бог, отвечаю, подаст.
Иду дальше, слышу — плеск воды. Возвращаюсь бегом. Оказывается,
нищий мой в проруби утопился. Люди собрались, пристава зовут...
С того дня, — заканчивает Шевченко, — я всегда подаю любому
нищему. А вдруг, думаю, он решил измерить на мне предел человеческой
жестокости..."
("Марш одиноких")
* * *
Все люди жестоки по-разному. Мужчины, например, грубят и лгут.
Изворачиваются, как только могут. Однако даже самый жестокий мужчина не крикнет тебе:
"Уходи! Между нами все кончено!.."
Что касается женщин, то они произносят все это с легкостью и даже не
без удовольствия:
"Уходи! Ты мне противен! Не звони мне больше!.."
Сначала они плачут и рыдают. Потом заводят себе другого и кричат: "Уходи!"
Уходи! Да я такого и произнести не в состоянии...
("На улице и дома")
* * *
— В СССР надо работать осторожно. Не вздумайте предлагать русским деньги. Вы рискуете получить в морду. Русских надо просить. Просите, и вам дадут.
Например, вы знакомитесь в ресторане с директором военного завода. Не дай бог совать ему взятку. Вы обнимаете директора за плечи и после третьей рюмки говорите тихо и задушевно:
"Вова, не в службу, а в дружбу, набросай мне на салфетке план твоего учреждения".
("Ослик должен быть худым")
* * *
Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. А литературных героев — тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни за преступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом — блаженство. Мы есть то, чем себя ощущаем. Наши свойства, достоинства и пороки извлечены на свет божий чутким прикосновением жизни...
"Натура — ты моя богиня!" И так далее... Ладно...
("Компромисс")
* * *
Как-то раз Григорий Борисович отправился за покупками. Лавка находилась в пяти минутах от колонии. Так что не было его около получаса.
За это время случилось вот что. Дети, играя, забежали в четвертое бунгало. Сорвали занавеску. Опрокинули банку с настурциями. Разбросали бумаги.
Писатель вернулся. Через минуту выскочил из дома разъяренный. Он кричал соседям:
— Я буду жаловаться!.. Мои бумаги!.. Есть закон о неприкосновенности жилища! И после этого:
— Как я завидую Генри Торо!..
— Типичный крейзи, — говорили соседи.
— У него, видите ли, ценные бумаги!
— Ценные бумаги! Я вас умоляю, Роза, не смешите меня!
— А главное — Торой укоряет. Мол, не по-божески живете...
("Ариэль")
* * *
Девушка-экскурсовод ела мороженое в тени. Я шагнул к ней:
— Давайте познакомимся.
— Аврора, — сказала она, протягивая липкую руку.
— А я, — говорю, — танкер Дербент. Девушка не обиделась.
— Над моим именем все смеются. Я привыкла... Что с вами? Вы красный!
— Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я — конституционный демократ.
— Нет, правда, вам худо?
— Пью много... Хотите пива?
— Зачем вы пьете? — спросила она. Что я мог ответить?
— Это секрет, — говорю, — маленькая тайна...
("Заповедник")
* * *
— Это не ваше — "К утру подморозило..."?
— Нет, — говорил я.
— А это — "К утру распогодилось..."?
— Нет.
— А вот это — "К утру Ермил Федотович скончался..."?
— Ни в коем случае.
— А вот это, под названием "Марш одноногих"?
— "Марш одиноких", — поправил я. Он листал рукопись, повторяя:
— Посмотрим, что вы за рыбак... Посмотрим... И затем:
— Здесь у вас сказано: "...И только птицы кружились над гранитным монументом..." Желательно знать, что
характеризуют собой эти птицы?
— Ничего, — сказал я, — они летают. Просто так. Это нормально.
— Чего это они у вас летают, — брезгливо поинтересовался редактор, — и зачем? В силу какой такой художественной необходимости?
— Летают, и все, — прошептал я, — обычное дело...
— Ну хорошо, допустим. Тогда скажите мне, что олицетворяют птицы в качестве нравственной эмблемы? Радиоволну или химическую клетку? Хронос или Демос?
От ужаса я стал шевелить пальцами ног.
— Еще один вопрос, последний. Вы — жаворонок или сова?
Я закричал, поджег бороду редактора и направился к выходу
("Хочу быть сильным")
* * *
К отставному полковнику Берендееву заявился дальний родственник Митя Чирков, выпускник сельскохозяйственного техникума.
— Дядя, — сказал он, — помогите! Окажите материальное содействие в качестве двенадцати рублей! Иначе, боюсь, пойду неверной дорогой!
— Один неверный шаг, — реагировал дядя, — ты уже сделал. Ибо просишь денег, которых у меня нет. Я же всего лишь полковник, а не генерал.
— Тогда, — сказал Чирков, — разрешите у вас неделю жить и хотя бы мимоходом питаться.
— И это утопия, — сказал культурный дядя, — взгляни! Видишь, как тесно у нас от импортной мебели? Где я тебя положу? Между рамами?
— Дядя, — возвысил голос захолустный родственник, — не причиняйте мне упадок слез! Я сутки не ел. Между прочим, от голода я совершенно теряю рассудок. А главное — сразу иду по неверной дороге.
— Дорогу осилит идущий, — не к месту сказал Берендеев.
— К тому же я мерзну. Прошлую зиму, будучи холодно, я не обладал вигоневых кальсон и шапки. Знаете, чем это кончилось? Я отморозил пальцы ног и уши головы!..
("Чирков и Берендеев")
* * *
Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал:
— АБАНАМАТ!
Это таинственное слово буквально парализовало окружающих. Внушало им мистический ужас.
— АБАНАМАТ! — восклицал дед. И в доме наступала полнейшая тишина.
Значения этого слова мать так и не уяснила. Я тоже долго не понимал, что это слово означает. А когда поступил в университет, то неожиданно догадался. Матери же объяснять не стал. Зачем?..
("Наши")
* * *
— Это опять вы, Пирадзе? — строго говорит Натэлла. — Так я и знала. Сколько это может продолжаться?! Я давно сказала, что не буду вашей женой.
Зачем вы это делаете? Зачем ежедневно стреляете в меня? Как-то раз вы уже отсидели пятнадцать суток за изнасилование. Вам этого мало, Арчил Луарсабович?
— Я стал другим человеком, Натэлла. Не веришь? Я в институт поступил. Более того, я — студент.
— В это трудно поверить.
— У меня есть тетради и книги. Есть учебник под названием «Химия». Хочешь взглянуть?
— Взятку кому-нибудь дали?
— Представь себе, нет. Бесплатно являюсь студентом-заочником.
— Я рада за вас.
— Так вернись же, Натэлла. У тебя будет все — патефон, холодильник, корова. Мы будем путешествовать.
— На чем?
— На карусели.
("Блюз для Натэллы")
* * *
— Я обеспокоен вашим состоянием, Джонни, — начал майор, — вы теряете форму. Недавно один из сотрудников видел вас в музее классического искусства. Вы разглядывали картины старых мастеров. Если разведчик подолгу задерживается около старинных полотен, это не к добру. Вы помните случай с майором Барлоу? Он пошел на концерт органной музыки, а через неделю выбросился из небоскреба. На месте его гибели обнаружили лишь служебный жетон. В общем, майора Барлоу хоронили в коробке из-под сигарет...
("Ослик должен быть худым")
* * *
— Миша, ты любил свою жену?
— Кому?! Жену-то? Бабу, в смысле? Лизку, значит? — всполошился Михал Иваныч.
— Лизу. Елизавету Прохоровну.
— А чего ее любить? Хвать за это дело и поехал...
— Что же тебя в ней привлекало?
Михал Иваныч надолго задумался.
— Спала аккуратно, — выговорил он, — тихо, как гусеница...
("Заповедник")
* * *
— А как у нас все было — это чистый
театр. Я на домехе работал, жил один. Ну, познакомился с бабой, тож одинокая.
Чтобы уродливая, не скажу — задумчивая. Стала она заходить, типа выстирать,
погладить... Сошлись мы в Пасху... Вру, на Покрова... А то после работы
— вакуум. Сколько можно нажираться?.. Жили с год примерно... А что она
забеременела, я не понимаю... Лежит, бывало, как треска. Я говорю: "Ты,
часом, не уснула?" — "Нет, — говорит, — все слышу ". — "Не много же, -
говорю, — в тебе тепла". А она: "Вроде бы свет на кухне горит..." — "С
чего ты взяла?" — "А счетчик-то вон как работает..." — "Тебе бы, — говорю,
— у него поучиться..." Так и жили год...
("Компромисс")
* * *
Дружок мой на ассенизационном грузовике работал. Выгребал это самое дело.
И была у него подруга, шибко грамотная.
"Запах, — говорит, — от тебя нехороший". А он-то что может поделать?
"Зато, — говорит, — платят нормально". "Шел бы в такси", — она ему говорит.
"А какие там заработки? С воробьиный пуп?"... Год проходит. Нашла она себе
друга. Без запаха. А моему дружку говорит: "Все. Разлюбила. Кранты..." Он,
конечно, переживает. А у тех — свадьба. Наняли общественную столовую, пьют,
гуляют... Дело к ночи... Тут мой дружок разворачивается на своем говновозе,
пардон... Форточку открыл, шланг туда засунул и врубил насос... А у него в
цистерне тонны четыре этого самого добра... Гостям в аккурат по колено.
Шум, крики, вот тебе и "Горько!"... Милиция приехала... Общественную столовую
актировать пришлось. А дружок мой получил законный семерик...
("Компромисс")
* * *
У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка. И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека.
Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил ее шампунь своей возлюбленной. Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. Жена всю ночь рыдала от умиления и нежности. Консервы девять лет в Мордовию посылала. Ждала...
А хороший человек, кому он нужен, спрашивается?..
("Компромисс")
* * *
Красноперов, задевая людей чемоданом, не слыша ругательств, достиг
прилавка.
— Что дают? — задыхаясь, спросил он.
— Читать умеете?
— Да, — растерянно ответил Красноперов, — на шести языках.
На листе картона было выведено зеленым фломастером:
"СВЕЖИЙ ЛЕЩЬ"
— А почему у вас "лещ" с мягким знаком? — не отставал Красноперов.
— Какой завезли, такой и продаем, — грубовато отвечала лоточница.
Руки ее были серебряными от чешуи.
("Иная жизнь")
* * *
Лишь однажды Головкер погрузился в раздумье. Это продолжалось больше сорока минут. Затем он сказал:
— Лиза, послушай. Когда я был студентом первого курса, Дима Фогель написал эпиграмму: "У Головкера Боба попа втрое шире лба!" Ты слышишь? Я тогда обиделся, а сейчас подумал — все нормально. Попа и должна быть шире лба. Причем как раз втрое, я специально измерял...
— И ты, — спросила Лиза, — пять лет об этом думал?
— Нет, это только сегодня пришло мне в голову...
("Встретились, поговорили")
* * *
Завистники считают, что женщин привлекают в богачах их деньги. Или то что можно на эти деньги приобрести.
Раньше и я так думал, но затем убедился, что это ложь. Не деньги привлекают женщин. Не автомобили и драгоценности. Не рестораны и дорогая одежда. Не могущество, богатство и элегантность. А то, что сделало человека могущественным, богатым и элегантным. Сила, которой наделены одни и полностью лишены другие.
("Филиал")
* * *
Джаз — это стилистика жизни... Джазовый музыкант не исполнитель. Он — творец, созидающий на глазах у зрителей свое искусство — хрупкое, мгновенное, неуловимое, как тень падающих снежинок... Джаз — это восхитительный хаос, основу которого составляют доведенные до предела интуиция, вкус и чувство ансамбля... Джаз — это мы сами в лучшие наши часы. То есть, когда в нас соседствует душевный подъем, бесстрашие и откровенность...
("Довлатов и окрестности")
* * *
Всех людей можно разделить на две категории. На две группы. Первая группа — это те, которые спрашивают. Вторая группа — те, что отвечают. Одни задают вопросы. А другие молчат и лишь раздраженно хмурятся в ответ.
Человека, который задает вопросы, я могу узнать на расстоянии километра. Его личность ассоциируется у меня с понятием — неудачник.
("Филиал")
вверХ
|
|
